– Не озорко? Лихоманки не хватил?
Слова стали непонятны – люди отстали или свернули куда. Сзади, стараясь обойти Разина, меся ногами снег, скользя и вывертывая сапогами, чтоб легче идти, шли трое, один на ходу кричал:
– Добры есть новгородски ременники, да мому заплечному не угодят – ни в жисть!
– А што?
– Вот! «Это-де не кнут, ежели я его в руке не восчувствую», да взял, робяты, приплел к кисти-то свинцу плашки…
– Ой, дьявол!
– И нынче, кто его поноровки не купит, – на paз смерть!
– Ой ты?!
– Ей-бо! Дьяк удары чтет – рот отворит за словом, а он р-р-а-аз! – и битой закатился – язык висит.
– Ой, пес!
– Жонок – так тех с пол-удара. Ну, те знают, шепчут: «Потом-де у бани свидимся!» И ништо – мазнет гладко, кровь прыснет, а мясо цело…
Разин еще долго слышал выкрики:
– О!
– Н-ну?
– Вот дьявол!
На одном из перекрестков по колени в снегу стояли нищие богаделенские божедомы – старики, женщины в заплатанных кафтанах, в душегреях истрепанных, с чужого плеча. Они пели:
– От нашествия поганых чуждых языцей – помилуй! От полона погаными мудрых и сильных князей, бояр, воевод, купцов помилуй, Господи!
В синей однорядке, в меховой шапке пышнобородый купец в расшитых узорами валенках стоял перед воспевающими, хватал иршаными[73 - И р ш а н ы й – замшевый.] рукавицами из корзины у мальчишки-подростка хлебы, раздавал нищим. Те кланялись, касаясь головами снега, тянули монотонно снова то же:
– Благоденствия великому государю, великому благоверному князю Алексию Михайловичу… воеводам, боярам, жилецким людям – пошли, всеблагий Господи-и!..
Разин, спускаясь по ступеням, вырубленным на снежном косогоре, думал:
«Дожду ли когда, что тех, за кого молят, зачнут клясти?»
– Козак, удал молодец! Выручи ради бога – бьют! – кричал Разину человек, видом посадский, в коротком кафтанишке с распахнутым воротом грязной ситцевой рубахи. На жилистой шее посадского болтался медный крестик, на ногах без портянок – опорки, лицо в крови.
– Кто бьет?
– Да не одного меня, удал человек, всех нас, посацких, обижают боярски холопи – с торга от возов отбили!
Разин спустился на лед, глянул в даль реки: у мясных рядов стояли осниманные, с обрубленными до колен ногами коровьи туши. У ларей рыбников хвостами вверх на тупых мордах, как точенные к боярским крыльцам столбы, прислонены крупные сомы. В снежном тумане двигалась около ларей толпа – пестрее была эта толпа там, где продавали шелк и ситец. Руслом реки шел несмолкаемый гул.
– Не лжешь ли? Кто бьет? – И увидал Разин отступающую от рыбных рядов толпу худо одетых людей. На них, желтея полушубками, напирала другая, в сапогах, в ушастых валяных шапках. Толпа в полушубках вооружена кольями.
– Лупи гольцов, робята-а! – От движенья людей в полушубках – болтались наушники.
Разин, сбросив шубу, завернул рукава кафтана:
– Гей, голутьба! Стой…
Толпа отступающих остановилась.
– У нас ватаман! Стой!
Люди с кольями в руках загалдели:
– То не бой! Убойство!
– У козака сабля!
– Вишь пистоль, робяты!
– Не мочно козаку биться!
– А с кольем мочно?
– Киньте палочье – кину саблю!
– Ежели в кулаки отобьете, владайте возами.
– А ну давай, гольцы!
Покидали колье на лед.
– Эй, козак, мы колье кинули!
– Добро! – Разин шагнул к лежавшей шубе, отстегнул ремень с саблей, кинул пистолет на овчину.
Толпа подчинилась ему, он выстроил ее, встал в голове толпы и крикнул:
– Ну, зачинай!
Две толпы плотно сошлись. Разин бил кулаками в грудь, и каждый, кто не увертывался от удара, отлетал и падал. Там, где шел он, лежали люди.
– Aгa, дьявола! Воза наши и, по уговору, полушубки тоже.
– Сговор не ладной, пошто лишнего бойца приняли?! – кричали полушубки.
– В гузне свербит?!
Разин прошел толпу в полушубках; кто лежал, кто бежал прочь, но враги между собой перемигивались. Разин, смекнув сговор, повернул в сторону шубы с оружием. а когда он повернул, сбив с ног встречного, что заслонял дорогу, раздался свист в кулак, и в то же время над головою казака взвиласъ петля, захлестнула шею.