Разин Степан. Том 2

– Помогай, Тришка! Еще два десятка примажем – и спать…

Костер меркнул, никто больше не подживлял огня. В сумраке густом и черном кто-то черный сказал громко:

– Не дайте головням зачахнуть – с головнями путь справим до дому!

16

В малой столовой горнице воеводской палаты среди горок с серебром, чинно уставленным по стенам, при слабом свете двух свечей и иконостаса в углу, мутно светившего пятнами лампадок, за столом сидел подьячий Алексеев в киндячном сером кафтане, разбирал бумаги и беззвучно бормотал что-то под нос. Потом насторожился, поправил ремешок на лбу, подвинулся к концу скамьи, крытой ковром; из дальних горниц княжеского дома шлепали чедыги воеводы. В шелковом синем халате поверх шелковой рубахи, в красных сапогах вошел воевода. Подьячий встал со скамьи, поклонился поясно.

– Сиди, Петр! Не до поклонов нынче.

Подьячий сел, сел и воевода на другую скамью.

– Еще, Петр, кое-какие бумаги разберем, и буде – сон меня долит. Вот уж сколько ночей не спал – маялся, на коне сидя. В глазах туман; бахмата – и того замаял.

– Мочно ба, князинька, опочинути от трудов… завтре б справили все делы?

– Не успокоюсь, сон не крепок буде. Хочу знать, подобрался ли ты к воровскому стану… Что замышляют козаки и сам ли Разин тута иль иной кто?

– Покудова, ась, князинька, в стану тихо – едино что стрельцы с усть-моря бражничают с козаками да кои горожане и городные стрельцы ходют к ним…

– Как стрельцы? Какие имянно горожане и о чем совет их?

– В лицо не опознал… Из городных стрельцов как бы те Чикмаз да Красулин быдто. Угляжу и доведу без облыганья. Ямгурчеев городок татара кинули – я уж доводил то – и дальние улусы кинули ж. И куды пошли – сгинут в пути без корму!

– Печаль велика – татарва поганая – да сгинь она!

– Ясак платили, ась, князинька, государеву казну множили.

– Теперь нам не до ясака, да и не сгинут, едино что друг друга побьют… В степи тепло, есть луга середь песков, татарам искони те луга знаемы – весь их скот прокормить мочно… Ведомо, не без запаса пошли, кое охотой проживут… Зимой им опас больший – от воинского многолюдья. Киргизов боятся. Застынут реки, грабеж видимой, всяк к юртам полезет, а нынче, вишь, время – ночь не спим за стенами каменными. Слухи множатся, горят поместя, чернь режет бояр… Ох, отрыгнула мать сыра-земля на Дону дива[109 - Чудовище.] окаянного, ой, Петр! Чую я: много боярских голов с плеч повалится. Нам с тобой, гляди, тоже беда!

– Крепок, ась, город стенами и людьми…

Тусклые глаза воеводы на подьячего засветились строго:

– Ты меня не тешь, Петр! Кому иному – тебе же ведомо, какая сила копится на боярство.

– Ведомо, ась, князинька, и не чаю, что будет!

– Молиться усердно надо Господу Богу, може, он грозу отведет от Астрахани.

– Молиться завсегда надо, ась, князинька. Може, минует нас погром.

– Слух есть, а правильный ли, что Черный Яр да Царицын воры взяли?

– Чул и то, ась!

– Кого лучше в наведчики того слуху послать?

– Едино все – уловят, князинька! Везде засеки да дозоры кругом козацки.

– Ну, и вот – беда! Сказывают, волки откель взялись, век их не бывало!

– Чул и то…

– Воронья горазд много припорхнуло. Эта птица впусте не летит – беда множится, парень!

– Оно и впрямь, воронья стало несусветно.

– Ты завтра же вели ко мне идти Тарлыкову Данилке. Ловок и смел голова, надо его наладить в Москву к государю: «Сидим-де, ждем смерти – стрельцы почесть все сошли к ворам, а кои в городу, те шатки, горожане тоже не оплот, а дворянских людей мало…» Заедино оповестить государя на Сеньку князя: «Бражничал-де с вором, на двор свой и в палату примал, и спал Разин не единожды в его дому!»

– Князь Семен, ась, князинька, то дознал я плотно, был днесь в шатре у есаулов воровских!

– Был?! Явно теперь, не есаулы и Васька Ус под городом, сам Разин стоит – вишь, оборотил! Дорогой же в обрат Черный Яр и Царицын занял – то явно, и слух проверять не надо. Отписать завтра же государю, окромя сказанного добавить: «Князь Львов посылан нами на Волгу разогнать воровские таборы да Черный Яр крепить. Он же неврежден с пути оборотил и сказывал, что-де «стрельцы сошли к ворам». И то дело, государь, нам в сумление великое, не чаем оттого мы – кому будет помогать: нам ли или козакам Семен Львов воевода, ежели Разин на город Астрахань с боем грянет? В то время как мы нынче ежечасно Господу Богу молимся, крепим город и крамолу изыскиваем и выводим, он, князь Семен, ходит тайно в становище козацкое, а кии речи ведет там – не ведаем. Видимо одно, что бражничает с ворами, и мы, воевода князь Иван Семенович Прозоровский, с дьяки своя ждем твоего, великого государя, указу вскорости, что чинить нам с князь Семеном Львовым по тому сысканному за ним воровству или сие так оставить? Великий государь, пожалуй – смилуйся и прикажи вскорости». Завтра же чуть заря проводи ко мне Тарлыкова, изготовь грамоту; писать – знаешь что, мы же с дьяками припечатаем и подпишем.

– Сделаю, ась, князинька!

– Еще вот: взял ли бумагу у немчина, кою велел я?

– Ту, что о городовой стене, взял, ась, князинька!

Подьячий из груды бумаг вытащил одну.

– Чти, да спать мне сошло время!

Алексеев громко читал:

– «Опись обхода городовой стены и башен капитаном государевой-царевой службы немчином Видеросом да капитаном немчином Бутлером собча с головой стрелецким Данилой Тарлыковым астраханцом. Писана опись не ложно подьячими Наумом Курицыным да Афонькой Каревым площадным в опознание для воеводы астраханского князь Ивана Семеновича Прозоровского.

Кои пушки есть на башнях и припасы к ним для приходу ратных людей, а паки же воров набегу, чаемому от атамана Стеньки Разина, буде он, вор, пойдет на государев великий город Астрахань.

Первое – в Вознесенских воротах, в подошвенном бою, пищаль медная короткая в станке на колесах, в кружале[110 - К р у ж а л о – жерло орудия.] ядро три гривенки[111 - Г р и в е н к а – фунт.], а к ней ядр сто шестнадцать.

Другое – подале зелейна двора рядовые в стене решетчаты ворота; в башне их, в подошвенном бою, пищаль медная полуторная в станке на колесах, в кружале ядро шесть гривенок и к ней сто восемьдесят ядр.

Третие – на наугольной башне, минуя прочие две с такими же пушки и ядры, – на наугольной, что к слободе, в среднем бою пищаль медная же короткая в станке на колесах, в кружале ядро две гривенки, а к ней ядр сто пятьдесят два.

Четвертое – на Красных воротах, кои из кремля к Волге, в башне пищаль медная в станке на колесах же, в кружале ядро две гривенки, к ней сто двадцать пять ядр.

Пятое – да в Мочеговской башне проездной с Волги три пищали медные в немецких станках, устроены для вылазок и походов. В первой – в кружале ядро три гривенки, к ней сто двадцать ядр. И еще две пищали, ядра в кружалах по полуфунту, а к ним по сту ядр свинцовых; и на прочих башнях таковой же установ пищалей и запас оной же к огнянному бою.

Окроме обсказанных пушек на всех шестнадцати башнях городовой астраханской стены да семнадцатой нутряной в углу зеленого двора и кремля-города, в верхнем бою справны, плотно поставлены в гнездах сто двадцать единорогов картаульного огня; ядро в кружале каждого единорога в полпуда вес».

– Мелкие пушки те гожи! Единороги вдаль бьют, ни к чему они… Недоглядка великая прежнего воеводы… Бить хорошо можно разве что по ушедшей в степи татарве… В гнездах! Не уклонишь таковую пушку: куда уставлена, туда и бей… Эх, Петр! Недомекнули мы с тобой: я забыл, ты не подсказал допрежь оной поры сделать опись огню стен!.. Поди-ка вот, сыщи горницу спать, а я помолюсь да тоже буду спать… Завтра обойдем башни с тобой, сызнова кой-что испишем, да пушкарей надо опросить, им пушки ближе.

– Будь здрав, князинька, ась!

Подьячий забрал бумаги.