Разин Степан. Том 1

– Прибавь огню! – крикнул грозный голос.

Притихший, рассыпавшийся под синевато-черным небом, взметнулся огонь, и снова ожила рыжая стена башни – по ней задвигались тени людей… К черной, растопыренной в локтях фигуре в запорожской сдвинутой на затылок шапке, в зипуне, отливающем под кафтаном медью, жутко было приступиться – хмуро худощавое лицо, опушенное курчавой с серебристым отблеском бородой. Но один из казаков с упрямым неподвижным взором, с глубоким шрамом на лбу, синея зипуном, подошел, кинул к ногам шапку, сказал громко и грубо:

– Батько! Я тебе довольно служил, а ты не жалостлив – не зришь, сколь ты крови в яму излил?

Разин сверкнул глазами:

– Ты кто?

– А Федько Шпынь! Упомни: на Самаре в кабаке угощал, с мурзой к тебе пригонил я – упредить…

– Помню. Пошто лезешь?

– Сказываю, стрельцов жаль!

– Ведаю я, кого жалеть и когда. Ты чтоб не заскочил иной раз – гей, на плаху козака!

В дюжих покорных руках затрещал синий зипун, сверкнула вышибленная из ножен сабля. К Разину придвинулись, мотнулись русые кудри Черноярца, забелели усы и обнаженная голова есаула Серебрякова.

– Батько, не секи козака!

– Я тоже прошу, Степан Тимофеевич!

– Чикмаз, жди, что скажут есаулы!

– Батько! Ты – брат названый Васьки Уса?

– А ну, Иван! Брат, клялись…

– Козак Федько любой Ваське, и Васька Ус – удалой козак…

– То знаю!

– Васька Ус загорюет по Федьке том и, кто знает, зло помыслит?..

– Злых помыслов на себя не боюсь! А ты, белой сокол, что молышь?

– Молвлю, батько, вот: много видал я на веку удалых, кто ни огня, ни воды, ни петли не боится, кто на бой идет без думы о себе, о голове своей. Так Федько Шпынь, Степан Тимофеевич, из тех людей первый! – сказал Серебряков.

Разин опустил голову. Казаки, стрельцы и есаулы, кто знал привычку атамана, ждали: двинет ли он на голове шапку – тогда конец Федьке. Разин сказал:

– Шапка моя съехала на затылок, и шевелить ее некуда! Отдайте козаку зипун и саблю, пущай идет.

Атаман поднял голову. Отпущенный, стараясь не глядеть на атамана, взял с земли свою шапку и спокойно, переваливаясь, зашагал в темноту.

В городе среди стрельцов у Шпыня были родственники…

Вот уж с моря на город побежали по небу заревые клочья облаков.

Чикмаз опустил топор, огляделся, размял плечи, подумал: «Эх, там еще голов много!» – но увидал, что стрельцы в осиновых кафтанах с такими же зеленоватыми лицами машут шапками, кричат:

– Сдаемси атаману-у!

– С вами идем!

Чикмаз, оглядывая лезвие топора, сказал себе:

– Сдались? То ладно!

7

Разин с есаулами пришел в гости к Федору Сукнину. Есаул расцеловал атамана.

– Вот нынче, батько Степан, будем пировать честь честью, и не в бурдюге – в избе.

– Добро, Федор, дело сделано, и как писал ты: отсель за зипуном пойдем в море.

– Хозяйка! – крикнул Сукнин. – Ставь на стол, что лучше. Ну, гости жданные, садись!

– Умыться бы, – сказал Серебряков, и за ним, кроме Разина, все потянулись в сени к рукомойнику. Хозяйские дочери принесли гостям шитые гарусом ширинки. В сенях просторных, с пятнами солнца на желтых стенах, пахло медом, солодом и вяленой рыбой.

– Широко и сыто живет Федор! – проворчал, сопя и отдуваясь от воды, Серебряков.

Умытые, со свежими лицами, вернулись к столу. Нарядная веселая хозяйка вертелась около стола, ставила кушанья; когда сели гости, разостлала на колени ширинки:

– Кафтаны не замараете! – Разину особо поклонилась, низко пригибая голову на красивой шее.

Разин встал, обнял и поцеловал хозяйку.

– Наши кафтаны, жонка, таковские! – Взглянул на Сукнина. – Она у тебя, Федор, золотая…

– Кованая, Степан Тимофеевич, сбита хорошо, да не знаю, из чего сбита! Бесценная.

На столе сверкали серебряные братины, кубки, яндовы, ковши золоченые. Появились блюда с заливной рыбой, с мясом и дичью.

– Эх, давно за таким добром не сидел, а сидел чуть ли не в младости да на Москве в Стрелецкой. Ой, время, где-то все оно? – По лицу атамана замутнела грусть…

– Ну, да будет, Степан Тимофеевич, старое кинем, новое зачинать пора, а нынче – пьем!

– Выпьем, Федор Васильевич. Мало видимся. И свидимся – не всегда вместях пируем. Пьем, хозяин! За здоровье, эй, есаулы!

Весь круг осушил ковши с водкой.

От гладкой струганой двери по избе побежали светлые пятна: в избу зашел высокий старик Рудаков с жесткими, еще крепкими руками, сухой, с глазами зоркими, как у ястреба.

– Эй, соколы, место деду! – Есаулы подвинулись на скамье.

– Судьба! Радость мне – с кем пить довелось! Батьку моего Тимошу помнит…