Бездна

– Отшлепаю тебя вечером по попке.

– Здорово! Только, пожалуйста, не очень сильно. Она мне еще понадобится. Я задержусь до восьми часиков, не теряй меня, ладно? – она сказала это невинно, как девочка.

– Насколько я понимаю, без вариантов?

– Да, – она вздохнула. – Такова жизнь. Увы. Увидимся вечером. Я еще позвоню перед выходом.

– Ты позвонила лишь для того, чтобы сказать, что задержишься?

– Я хотела услышать твой голос.

– Уж да.

– Не веришь?

– Нет.

– Поверь. Целую тебя в обе щечки. Пока.

– Давай.

«До восьми часиков» – это обычный рабочий день Оли, поэтому можно было бы и не звонить. Работа у нее на первом месте. Она приносит себя в жертву богу торговли и чувствует причастность к той вере, которая во главу угла ставит товарно-денежные отношения и правильный западный менеджмент и у которой есть свои пророки-фанатики и священные книги.

Спасая милую от нее самой, от потребности трудиться сутками, дома, в выходные и праздники, – он порой был решителен. Он отбирал у нее расчеты, планы, контракты, брал ее за руку и вел к дивану: «Расслабься». Она сопротивлялась и в конце концов выпрашивала еще час или полчаса для работы. Он хмурил брови и грозил ей карой, а она была не против и даже сама спрашивала, а будут ли ее сегодня наказывать. В общем, так развлекались. Случалось, она благодарила его за то, что он вывел ее из трудоголического запоя. Без его помощи она как заведенная шла вперед, пока не падала в изнеможении. А он втайне завидовал ей, так как, в отличие от него, она знала, куда идет и зачем.

С досугом тоже было не просто. Он был хроническим домоседом, и чтобы сдвинуть его с места, Оле требовался бульдозер. Он любил театр, редко жаловал фильмы, а в рестораны вообще ходил из-под палки, так как, во-первых, не мог понять, какой смысл платить втридорога за пиво, кофе и суп, а во-вторых, не приветствовал, мягко сказать, ту чопорность, с которой там обслуживают. Не отделаешься от чувства, что гарсоны с бабочками полны презрения к тем, кто заказывает блюда по немыслимым ценам, гадит в тарелки и оставляет на чай какие-то жалкие пять-десять процентов от съеденного и выпитого.

Оля не мучается этими мыслями. С ростом благосостояния она стала гурманкой и водит его с собой.

Однажды он был в стрип-клубе. Они закончили здесь празднование дня рождения Оли, будучи уже в изрядном подпитии. Было весело. Во всяком случае, здесь ты знаешь, за что платишь. Кормят не очень, но не за этим сюда приходят. Голые девицы, длинноногие, пышногрудые, страстные – в здешнем меню они главное блюдо. Можно добавить перчика – сунуть купюру под трусики.

Что и проделал наш скромный учитель.

Выпив кружечку пива и сопровождаемый взглядом спутницы – он в самом деле это сделает? – он, когда к нему приблизилась одна из девушек и едва не сложила тити ему на голову, – вынул купюру и, скользнув пальцами сзади под трусики, оставил ее там. После этого девушка так на него взглянула, что словно кольнуло током: я буду вся твоя без остатка. Чем больше заплатишь, тем больше получишь. Ее взгляд он помнит до сих пор. А что Оля? Слава Богу, у нее есть чувство юмора, и теперь она посмеиваясь вспоминает о том случае.

Случалось, они ссорились, не без этого. Он мог быть упрямым и резким, но разве есть идеальные люди? В его случае следует подождать, пока улягутся волны. Оля знает к нему подход. Владея мощным оружием, против которого бессильны даже самые крепкие стены, только глупые женщины бросаются в атаку лоб в лоб, на принцип. Ведь достаточно одного поцелуя, взгляда, касания, чтобы растаял воин и сдался. Чего не сделаешь ради любимой. А он ее любит. Это любовь с первого взгляда, пусть кто-то и не верит в такое, так как не чувствовал ничего подобного. Когда он увидел ее на регистрации в ЗАГСе, то дал волю бурной фантазии, стал ее целовать, раздевать и так далее – а уже вечером это стало явью. Тогда ему казалось, что она так красива, что никогда на него не посмотрит, не говоря уже о большем, и ему до сих пор не верилось, что она живет с ним, любит его и спит с ним в одной постели.

Она особенно прекрасна в те мгновения, когда уходит в свой внутренний мир. Замирая и становясь воздушной, легкой, она чуть приподнимает и поворачивает голову, о чем-то думает, а он, любуясь ею, не торопится ее тревожить. На ее лице он видит тень ее мысли и, в свою очередь, думает о том, что в последнее время она так стремительно рванула вверх, что ее Олимп вот-вот скроется в лучах солнца, а сама она за своими важными божественными делами забудет о простых смертных внизу, у подножия. Спросим у одного из них, что он чувствует? Скажет ли? Хватит ли у него мужества вскрыть себя и увидеть правду, свою самость, за эмоциями, кожей и мышцами? Это болезненно, не всякий выдержит. Лучше смотреть снаружи, на приятную внешность, и не лезть вглубь, но он не таков: не жалея себя, режет.

Итак.

Хотя торговля как вид деятельности ему не нравится, он, пожалуй, искренне хочет понять и принять то, что делает Оля. Кураж, азарт, задор, товар – деньги – товар, ты в этом, это твоя кровь и жизнь. Ты теряешь себя, бежишь, кружишься, летят дни, недели и годы. Купить дешевле, продать дороже, снова купить и продать, сложить прибыль в кубышку, – это борьба жесткая, рыночная. Одни строят дома, пишут картины, музыку, книги, пекут хлеб и плавят сталь, а другие торгуют уже созданным. Поэтому и не лежит у него душа к этому. Зато у него есть выбор, много товаров со всего мира в одном месте, и, обманутый лживой рекламой, он идет под софиты к витринам и тратит свои денежки на ненужное. Он платит не за вещь, а за обертку. За привычку, рекламу, имидж. Так удобно и броско выложили – как не взять? В конце концов кто виноват? Ты сам. И если в ближайшем к твоему дому маркете продукты на треть дороже, чем на рынке и ты не готов платить, езжай-ка за тридевять земель на свой рынок и таскайся там от ларька к ларьку вместе с народом, увешанный сумками и облаянный плебсом.

Деньги.

В прошлой жизни их было меньше. Они жили от зарплаты до зарплаты, одалживая у родственников и друзей – и все же, оглядываясь назад, он ловит себя на мысли о том, что отказался бы сейчас от всех благ, только бы вернуть то время. На каком-то этапе своей жизни люди начинают подменять счастье комфортом. Обманывая себя искусно, они, пожалуй, в самом деле чувствуют себя счастливыми, до тех пор, пока не заканчиваются силы на ложь. Поел в дорогом ресторане – здорово. Купил дом – классно. Съездил в Европу – круто. Завидуйте. Если думаешь, что это и есть счастье, то тебе же лучше. А если не хочешь в рабство и цепляешься изо всех сил за свои тающие идеалы, то не дана тебе иллюзия счастья и твой новый образ жизни тебе в тягость. Он напоминает тебе о том, кем ты был, кем хотел стать и кем стал. Не об этом ты грезил. Ты скучный бюргер, ты болен вещизмом. Разве кто-то поверит тебе, если скажешь, что тебе не нравится купленный за деньги комфорт?

За деньги Ольги.

Копнем глубже?

Сергей Иванович Грачев устал. Если бы его попросили описать свои чувства, он бы ответил, что его гложет сами знаете что. Порой оно спрячется и тихо ноет, а в другой раз прорвется гноем и так больно, что хоть на стену лезь. Объяснения и оправдания не действуют. Посмотрите, прочувствуйте. Кто он? В то время как его Оля взлетела ввысь, он остался вмурованным в свое прошлое: учителем русского языка и литературы с бюджетной зарплатой и сомнительным осознанием пользы для общества. Он не услышал от нее ни слова упрека и не услышит; напротив, однажды она сказала, что завидует ему, так как он учит детей быть людьми, – но ему всякий раз тяжко, когда он видит деньги. Он содерженец. По какой-то причине в великом и могучем нет такого слова, есть лишь существительное женского рода. Наверное, когда-то это было просто немыслимо, поэтому нет и слова. Заморские янки, сдвинувшиеся на лидерстве и успехе и молящиеся на Дейла Карнеги, Дональд Дака и Биг Мак, давно бы дали ему самое страшное прозвище, какое только у них есть – лузер.

Удар бича. Кровь.

Мучаешь себя сам, и неведома тебе жалость.

Встань наконец с дивана и возьмись за свою жизнь, в тине которой ты вырастил чудище, мучающее тебя. Убей его. Уже не первый год ты думаешь о том, чтобы сменить место работы, даже присматривался прошлым летом к лицеям и колледжам, но ты все еще здесь, в школе, с первыми признаками геморроя.

Интересно ли с тобой Оле? Неужели она и вправду думает, что нет проблемы? Быть может, ее и в самом деле нет? Они ведь любят друг друга. Когда она подходит и ластится к нему, и шепчет: «Не знаю, что бы я без тебя делала», он знает, что главное – это не деньги и не карьера.

Главное – это любовь.

И на какое-то время становится легче.

Но не бросает рука кнут и готова снова взмахнуть им и опустить на плечи Сергея Грачева, где и так живого места нет.

Кто он? Что он?

Он худо-бедно умеет готовить, на ты с сантехникой и электричеством, на базовом уровне владеет французским и немецким, чуть лучше – английским, а все его хобби остались в прошлом.

В свое время он любил столярничать. С удовольствием он работал с деревом, оттачивая год за годом свой навык, достиг в нем некоторых высот, а потом взял и бросил. Так как не было уже того прежнего радостного чувства, когда невзрачный кусок дерева превращается во что-то красивое и полезное или просто – красивое. Добрый индийский слон со вскинутым хоботом, вырезанный под впечатлением от Индии, – на нем все закончилось. Всем слонам слон. Глянешь на него – и он тут же вскидывает хобот. Это эффект «Медного всадника», где конь встает на дыбы, удерживаемый властной рукой императора.

Бросил. Уже три года не брал резец в руки. Полки в доме ломятся от поделок, в ходу кухонная утварь, где-то пылятся шахматы (стоившие ему месяца жизни) – и всякий раз как-то грустно, когда это видишь: жаль, что бросил, было здорово, но не хочется заново браться, ибо нет прежней радости.

Не вышел из него и поэт. Когда-то писал он стихи, показывал их немногим близким, и, хотя всем нравилось, мощная самокритика в конце концов сделала свое черное дело. С течением времени он стал стесняться своего творчества, а потом вовсе бросил. Сегодня, спустя годы, он видел, что некоторые его стихи красивы, не Пушкин, конечно, но все-таки, однако уже не было желания зачитывать их общественности. Он никому не показывал их, даже Оле. Нет смысла сдувать пыль с древних рукописей и вытаскивать на свет божий того автора, которого давно нет.

Недавно он решил попробовать себя в прозе. Это его последний шанс, как у булгаковского Сергея Леонтьевича, и нет уверенности в том, что получится что-то стоящее. Время от времени ему кажется, что – вот оно, пишется, здорово, а когда перечитываешь на следующий день, хочется плакать. Мелко. Дешево. Но уже лучше: складывается мало-помалу стиль, учишься чувствовать своих деток, из плоских они становятся объемными, живыми, теплыми; и хотя ты никогда не станешь гением, у тебя есть надежда на меньшее: быть просто тем, кто творит для себя и читателя.

Что еще поведаешь о себе?

«Я преимущественно спокоен, до меланхолии, и склонен к некоторому пессимизму, степень которого оцениваю как умеренную. Кто, в конце концов, скажет, где грань между пессимизмом и реализмом, оптимизмом и идиотизмом? Порой я бываю резким и вспыхиваю, о чем после жалею. Порой я брюзжу и смотрю на мир исподлобья, но вскоре это проходит, выглядывает солнышко из-за туч, и оно греет нежно и ласково, спешите, пока погода хорошая. Для меня не секрет, что я не сахар. Моим близким непросто со мной. Мне самому непросто. Что еще? Я нетерпим к самодовольным и прилипчивым, равно как к приторным, глупым, наглым, алчным, беспринципным, к моралистам и материалистам. У меня нет друзей, я их оставил в прошлом, а в злопыхателях нет недостатка. Не изменяю супруге. Не отказываю в помощи, но не люблю, когда садятся на шею. Я люблю пиво и философию.

Я ищу смысл».

Глава 5

Сегодня он пришел поздно, но его место не заняли. Здесь у каждого свое место. «Подайте Христа ради», – ноют. Так надо. А на самом деле хоть один из них в Бога верит? В мясо они верят и в водку, поэтому самый главный бог у них – бабки. И если один день пропустишь, на твое место кто-нибудь сядет. Из этих. Оно не твое уже. Сдохнешь без места. А если к другим сунешься, то ввалят тебе там по полной программе. В церкви свои правила, и здесь – тоже. Правила везде должны быть. За ними смотрят. Однояйцевые братья Костя и Пашка здесь главные, платят им треть, а то и больше, но зато здесь тихо и розочками друг дружку не режут. Если и режут, то редко.

Братья сильные. Как тебе даст, так вырубит сразу и свое имя не вспомнишь. Все их слушаются и боятся. А они только за бабками ходят, не мерзнут тут. Не разговаривают, а если что, сразу бьют, да и просто так могут дать, если не в духе и пьяные. Зато если сцепятся местные, то они скажут, кто прав, а неправому выбьют зубы. Надо чтоб были правила и кто-то сверху. А то все друг друга мочат, дай только волю.

Он шел к своему месту, все на него смотрели, но не здоровались. И он тоже. Здравствуй – это чтоб все нормально было и было здоровье, а не так, чтоб ты завтра сдох и на твое место сесть. Есть и люди, тот же Васька, но в основном суки. Сперва жрут водку вместе, а как нажрутся, так друг на дружку кидаются. Он не с ними, а сам. И еще есть Васька, чтоб не скучно было, но Васька не кореш. Иногда вместе пьют водку, когда есть, и треплются, так как сидят рядом, и все. Друг. Когда-то было такое слово, но он забыл это. Друзей нет. Сегодня он друг, а завтра что сделает, и не друг он, а сволочь.

К нему здесь не лезут, знают, что он себя в обиду не даст, пробовали. И братья довешают. Кому-то надо? Нет. Но если в тебя ткнут перышком дальше, у дома, то все. Не свои, так другие. Все хотят жрать и водки. Без водки плохо. Как будто съел соли и все ссохлось. Поэтому и режут за водку. Летом здешние кореша своего били чуть не до смерти, он больше ихнего водки выпил, а ведь сначала были вместе – вот она, мать их, дружба.

У него был с Гошкой случай. Тот не хотел жить по правилам и ко всем лез. Он был борзый, и под конец вообще снесло крышу. Он выхватил прям у него из рук водку и выпил.

Что творит, а?