Бездна

Тут же пришел и эпиграф. Сам. Он совершенно о нем не думал, и уж точно не думал о том, чтобы он был в стихах.

«Бессмертие таланта —
Бессмертие души.
Нажива коммерсанта —
Бездушные гроши».

Это поэзия.

Подумав, он его вычеркнул. Потом еще немного подумал и вообще вырвал лист. На чистом листе он снова вывел – «Бремя гения» (на этот раз мельче) и переписал текст. Все, кроме эпиграфа.

Зачем он пишет? Откуда эта внезапная страсть, это желание? Почему его сердце трепещет при мысли о серости и бесталанности, о мещанстве до конца дней?

Он попробовал ответить, подумал и – понял.

СТРАХ СМЕРТИ.

Оглядываясь назад, ты видишь, что большая часть пути уже пройдена, но не сделано ничего, чем ты мог бы гордиться.

Ты исчезнешь, и единственное, что останется – твой дух. Не о бессмертии души здесь речь, ибо не веруем, а о другом.

Если ты родил детей, а они родили тебе внуков, то во всех них твой дух. Если построил дом – он в нем. Если писал, то твои книги есть ты, и если они кому-то понравятся, то воскреснешь ты в ту же секунду в мыслях. Если твоя чаша полна, то и через миллион лет найдется на Земле частица тебя, а если беспутно жил и ничего не оставил, то не за горами тот день, когда о тебе вспомнят в последний раз. Поэтому если тебе есть что сказать и сделать, то говори и делай. Если увидишь в себе немного тщеславия, пусть это тебя не пугает, так как нет ничего отдельного: ни жажды творчества, ни стремления к славе. Нет черного и белого. Даже серого. Ничего такого, что можно было бы описать одним словом. Смешение миллиардов цветов и оттенков. Размытые грани между добром и злом. Есть лишь одна истина – СМЕРТЬ, у которой оттенков нет. Она не злая и не добрая. Не красивая и не страшная. Ее не бывает меньше и не бывает больше. Она ни секунды не длится и вместе с тем вечна. Она одна для всех. И нет причин бояться ее. Однако когда ты еще на этой стороне, она тебя страшит: исчезновением мира и тьмой. Да, да, именно так: исчезнешь не ты, а Вселенная. Есть, впрочем, способ подготовиться к ней. Если ты в конце пути и удовлетворен прожитой жизнью, то сделаешь шаг спокойно. А если, глянув назад, увидишь, что не вышло как грезилось и уже ничего не изменишь, что ты не использовал свой единственный шанс, бесцельно потратив отпущенное тебе время, – ужас не оставит тебя до последнего мига.

Однажды он увидел во сне песчаный берег, где стояли люди. Они простаивали там свои жизни, а после их смерти вода смывала следы на песке. Волна, другая, третья – и уже ничего нет, словно и не было. Тогда как совсем рядом чернеют утесы, которые воде не по силам. Чего же ты хочешь – стоять на песке или подняться на скалы?

Имея предрасположенность к классифицированию, он не удержался и в этот раз: с использованием аллегорий выделил шесть категорий людей. Очень просто и не научно, без смешения и развития.

Первые. Они стоят на песке и даже не смотрят в сторону скал. Неплохо и так. Порой на берег обрушивается волна и утаскивает их в море, а кто-то заходит в воду и тонет.

Вторые. Они смотрят на скалы и на тех, кто там, но даже не думают о том, чтобы попробовать: это не для них, не для простых смертных. Куда им с грыжей?

Третьи. Время от времени они задумываются: может, попробовать? – но не отваживаются уйти с берега.

Четвертые. Они пробовали, но не вышло.

Пятые. Взобравшись на скалы, они не успокаиваются и находят новые, более сложные и опасные. Они уже никогда не вернутся на берег. Они уже не мыслят себя иначе: на пляже, вместе со всеми. Их дом на скалах. В конце концов они срываются, или их сбрасывают вниз. Они гибнут на пике, на взлете – и их помнят такими.

Шестые. Достигнув вершин, они разочаровываются. Жизнь им более неинтересна. Нередко они прыгают в пропасть, чтобы покончить с ней, или спускаются вниз и гибнут от скуки.

Седьмые. Спускаются на берег спокойные и счастливые и там умирают. В последний свой миг, перед тем как уйти, они вспоминают о том, как стояли над белым молочным облаком и мир внизу казался им таким мелочным, и древние горы строго на них смотрели.

Еще недавно он был в группе три: четыре десятка лет стоял он у моря, не пробуя взобраться на скалы, и почти смирился с тем, что не попробует и уж тем более не поднимется. Учитель с дипломом, начитанный, умный, он жил постно, и его жизнь мало чем отличалась от жизни тех, кого он считал мещанами. Если один читает комиксы, а другой – Гегеля, это еще ничего не значит. Они оба на пляже, их жизни бессмысленны и смешны, и после смерти они сгинут навечно.

Еще есть немного времени, чтобы попробовать все исправить.

Жалеешь, что в тебе нет Диониса? Тогда, глядишь, и не мучился бы так страшно. Ты любил бы жизнь как она есть: с вакханками, вином и инстинктами – и не задумывался бы о ее смысле. Быть может, сделал бы тогда нечто мощное, яркое и великое, а не пережевывал бы свою печальную жвачку. Как стать чуть-чуть Дионисом? Как сбросить оковы, ржавые железяки, до крови натершие ноги? Как сделать шаг из темницы, к которой привык и которая уже дом родной? Как не бояться жить полной жизнью? Дите, изуродованное еще в лоне матери, ты бежишь от себя, вместо того чтобы учиться быть собой и отыскивать свою суть, свою тень и самость.

Вперед, к скалам!

Не взмоешь ты птицей, но двинешься по сложному извилистому маршруту, с расщелинами и лавинами. Что если не выйдет? Что если, не достигнув цели, того далекого пика, где разреженный горный воздух бодрит разум и где пел Заратустра, ты упадешь без сил? Тебе будет больно, горько, обидно, и не утешит тебя мысль о том, что ты попробовал, но – увы. Не избавишься от этой горечи, не заглушишь ее рутиной, комфортом и радостями мещанской жизни, не смиришься. Еще больней и горше будет от того, что в фантазиях ты уже был на вершине, свободный и гордый, и чувствовал, что более нет в душе трещины и есть смысл двигаться дальше.

Если же твоя единственная цель – быть выше других, то для этого тебе не надо лезть на скалы. Достаточно надуться самомнением как газом, и ты тут же взмоешь вверх, тогда как в действительности только опустишься. А тебе подыграют: одни из страха, другие – из корысти, третьи – по глупости. Бывает и так, что кто-то тужится, чтобы его заметили и оценили по достоинству, но его не видят в упор и не ценят. Тогда он злится, прячется в своей раковине или становится дерганым деспотом, мучая всех.

Эго каждого – это центр Вселенной, вокруг которого она вертится. Люди переоценивают себя. Они созданы разными, и это позволило каждому считать себя лучшим. Но где то мерило, чтобы его измерить? С кем сравнить его, чтобы сказать, плох он или хорош, добр или зол, умен или глуп (за исключением крайних случаев), если все смешано, и оценивают те, которых тоже оценивают?

Слова, слова… Они ловушки для мысли.

А теперь к скалам, к вершинам!

Если бы он был верующим, он воскликнул бы:

«ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СИЛ!»

Но он молчит. Он не верит.

Глава 7

Он как обычно мерно похрапывал под вечерние новости. От такого режима у него вырос животик, на который раньше намека не было. Посмеиваясь, Оля то и дело касается этой выпуклости – то ее погладит, то похлопает по ней – и все грозится отправить его в спортзал, где он ни разу не был за последние двадцать лет. Он и сам знает, что с этой привычкой надо бороться, но – не может. Если не перехватывает пятнадцать-двадцать минут после ужина, то весь вечер чувствует себя разбитым и часов в десять уже валится с ног.

ЗВУК

В замочную скважину вставили ключ.

Это Оля.

Он как ужаленный подпрыгнул на ложе. Он не хотел, чтобы она увидела его на диване и пошутила про фитнесс.

– Доброе утро! – Его все равно вычислили.

– Привет.

– Разбудила?

– Нет.

– Нет? – Она не поверила. – Ну ладно. Меня вообще кто-нибудь поцелует?

Он коснулся губами ее щеки. Запах косметики и кожи, предчувствие – словно бабочка взмахнула легким крылышком. Это любовь. Оля красива, и даже после десятичасового трудового дня выглядит здорово, хоть и устала. Она не жалеет себя, вкалывает. Трудится и командует, а в постели становится просто ЖЕНЩИНОЙ, без регалий. Распугивая демонов криком, она взлетает на небо, а позже спускается оттуда и смотрит на него расширенными темными зрачками, в которых он видит нежность и еще какое-то детское изумление. Он гладит ее мягкие волосы, ее каре, целует упрямые губы, нежные, влажные, и дивится своему счастью. Как же он любит ее. Всю. Любит, когда она смеется как девочка. Когда тихонько, в шутку, бьет кулачком по его груди. Когда танцует. Когда зовет его лапочкой. Когда спит, уютно прижавшись к нему попой. Он любит ее энергию, и даже ее силу, когда в меру. Порой она чересчур сильна для него: он то и дело чувствует железный стержень под покровами женственности, и не сказать, что больно, но – жестко. Это он недостаточно силен для нее. Она знает об этом. И она знает, что он знает.

…

Они прошли в зал.

– Как жизнь?

Это был его дежурный вечерний вопрос.

– Как всегда. В делах. Как ты?