Имя для героя

– За то, чтобы мы всегда находили выход из любого положения!

Десятник машинально выпил и почесал лоб.

– Черт возьми, – неуверенно улыбнулся он. – Ты знаешь, а ведь в этом что-то есть! Определенно есть. Особенно, если брать имена со старых могил. Со старых и заброшенных, о которых уже никто не помнит. Спасибо. Голова! Завтра же и попробую.

– А что не сегодня? Солнце еще высоко.

– Сегодня я выпил, – назидательно пояснил Десятник. – И вообще, отдыхаю. Нет, только завтра. Тем более, что если и завтра, на трезвую голову, мне твоя идея покажется достойной, то, значит, она точно хороша, и ее можно смело воплощать в жизнь.

На следующий день Юрий Десятник проснулся довольно поздно и сразу же вспомнил о вчерашнем разговоре. Некоторое время он лежал, стараясь уловить теперешнее свое отношение к неожиданной идее друга.

Пока не попробуешь, не узнаешь, наконец, решил он про себя. Сейчас, вот, позавтракаю и пойду. Проверим Жоркину мысль в деле. Действительно, интересно может получиться.

Умывшись, одевшись и позавтракав чашкой кофе и двумя бутербродами с сыром, хозяин дачи прихватил с собой легкую сумку через плечо, бросил в нее блокнот для записей, шариковую ручку и сигареты, сунул босые ноги в сандалии и отправился на кладбище.

От калитки его дачи до первых могил, если идти по дороге, было около двух километров, и поэтому он пошел напрямик, через пустырь, по одной из тропинок, протоптанной к обиталищу мертвых живыми.

Десятник шел по тропинке, оглядывал просторный загородный горизонт с дальним синеватым леском и редкими клочковатыми облаками над ним и размышлял о том, почему некоторые люди столь охочи до посещения кладбищ.

И ведь не только пожилые, думал он, а и вполне себе жизнеспособные и молодые. Традиция? Любопытство? Затаенный страх перед чертой, которую рано или поздно каждому надо будет перейти? Дань уважения и памяти тем, кто уже там, а не здесь? Но ведь ритуал, не больше. Уважение и любовь нужно испытывать в сердце, а не на могиле. Впрочем, наверное, многим так легче. Своеобразный психологический костыль. Пришел на могилку, посидел, вспомнил. Выпил, наконец…

Восточная сторона городского кладбища, на которую вышел Юрий, пестрела свежими захоронениями. Их было легко узнать по грудам полуувядших цветов, венкам, а также отсутствию крестов и памятников, – родственники и друзья покойных не успели еще полностью оплатить ритуальные услуги.

Миновав по дороге несколько похоронных церемоний, Десятник пересек центральную аллею и вышел к старой, западной части кладбища. Тут его шаг как-то сам собой замедлился, и писатель внимательно огляделся по сторонам.

Он попал в тишину, покой и тень.

Тишина и покой возникали совершенно естественно из-за отсутствия здесь основных производителей шума и суеты – людей. Тень же создавали разросшиеся деревья – в основном многочисленные клены и тополя, посаженные, вероятно, не один десяток лет назад.

Уже через двадцать минут Юрий понял, что Жорина идея оказалась на редкость удачной. Какие только замечательные имена и фамилии, а также их сочетания не попадались ему здесь! Только записывай. Чем он немедленно и занялся, выудив из сумки блокнот и ручку.

Бодягин Пафнутий Ильич. Еще в девятнадцатом веке мужик родился. Надо же… Пафнутий. Так. Егонова. Наталья Павловна. Имя-отчество удачное, а вот фамилия какая-то непонятная. Егонова… Яга? Ладно, запишем на всякий случай. Может, пригодится. Клюшников. Леднев Михаил Игнатьевич. Знавал я, помнится, одного Леднева… Орлова Надежда, Лукьянова Марья Сергеевна, Сидоров. Ну, это общеизвестно. Ага. Вот интересно. Топич Ерофей Казимирович. Родился в 1914-м, умер в 75-м. Шестьдесят один год прожил дядька. Маловато. Имя по нынешним временам довольно экзотическое. И фамилия неординарная. Из западных славян, вероятно. Запишем. Черногорская. Зинаида Афанасьевна. 1912 года рождения. Хороша фамилия! И женщина была красивая, если по фото судить. Надо же, снимок-то неплохо сохранился, хоть и времени прошло черт-те сколько. Беклемишев…

Писатель увлекся. В его воображении уже мелькали обрывки сцен и картин.

Вот роковая красавица Черногорская взволнованно ходит по залу (какому, на фиг, залу? Я что, любовно-исторический роман собираюсь писать? Ладно, пусть просто по гостиной)… по гостиной в ожидании важного известия. Заламывая руки (тьфу!). А тем временем лощеный негодяй Топич… только не Ерофей, конечно, а… Нет, так не пойдет. Это меня куда-то в начало прошлого века заносить начинает. Ладно, дома разберемся. Сейчас еще пяток-другой запишем, и хватит, пожалуй, для первого раза.

Раздвигая кусты, и ныряя под низкие ветви деревьев, он пробирался к давно заброшенным могилам и заполнял уже четвертую страницу блокнота, когда сзади его окликнули:

– Мил человек!

Десятник вздрогнул, едва не выронил из пальцев ручку, и оглянулся.

Не более чем в двух метрах от него стоял, легко опираясь на потемневшую от времени палку с круто, подобно бараньему рогу, изогнутой ручкой, невысокий старик.

Был он одет в совершенно вылинявшие, но чистые джинсы, клетчатую синюю рубаху и потрепанный временем, но, опять же, чистый, темно-серый пиджак. Густые и совершенно белые прямые волосы спускались до плеч и странно гармонировали с пронзительно-синими глазами, строго и в то же время насмешливо глядящими из-под нависших бровей.

– Здравствуйте, – неуверенно сказал Юрий. – Я не слышал, как вы подошли.

– А я и не подходил вовсе, – загадочно промолвила старик. – Но здравствуй и ты. Уж что-что, а здоровье тебе, гляжу, ой как понадобится.

Вот же, черт, с неудовольствием подумал Десятник, принесла нелегкая. И чего ему надо? Терпеть не могу этих стариков и старух, вечно лезущих не в свое дело. Все бы им следить да поучать. Все им не так и неправильно. Все-то им мешают, и всем-то они недовольны. Давно уж о своей душе задуматься надо, так нет – хлебом не корми, дай чужую повоспитывать.

– В каком это смысле? – нахмурился писатель, захлопывая блокнот и, не глядя, засовывая его в сумку.

– Да в прямом, – усмехнулся в седые усы старик, не сводя с Юрия глаз. – Здоровье каждому человеку не помешает. А уж тебе – и подавно.

– Это еще почему?

Он, наконец, спрятал блокнот и ручку и решительно повернулся к собеседнику всем корпусом. Надо заметить, что габаритов писатель Юрий Десятник был весьма внушительных – при росте метр восемьдесят пять и живом весе под сотню килограммов.

Дедуля, однако, ничуть не смутился и продолжал насмешливо, но уже не строго, а, скорее, с оттенком сожаления, глядеть на Юрия.

– Да потому, что дело ты задумал для здоровья опасное, – объяснил старик. – Как бы пожалеть не пришлось. Мертвые не любят, когда их дразнят попусту.

– Ерунда какая-то, – сказал Десятник. – Дразнят… Что вам надо, дедушка? Шли бы своей дорогой. А я уж со своими делами как-нибудь сам разберусь.

– Ну, сам так сам. Мое дело предупредить, а там… Захочешь, – придешь. О, ты посмотри! Никак лиса!

Юрий обернулся.

Никакой лисы, конечно, сзади не было. А когда он повернулся обратно, то не обнаружил и старика. Странный дед исчез беззвучно и бесследно, как ниндзя, что, учитывая его возраст, было весьма удивительно.

Только настрой весь мне сбил… дедуля, подумал Юрий с досадой. Ладно, довольно на сегодня, пожалуй. И так набрал достаточно. А не хватит, можно будет еще прийти.

Работа писателя может показаться стороннему и малосведущему в писательском деле наблюдателю и не работой вовсе.

Сидит человек за компьютером, пишущей машинкой или просто держит на коленях тетрадь и что-то время от времени записывает. Потом встает, ходит по комнате, курит (если, конечно, он подвержен этой дурной привычке), пьет кофе, бессмысленно таращится в окно, ерошит волосы, чешется в разных местах, копается в каких-то книгах или интернете, выходит на прогулку, возвращается, снова садится к листу бумаги или экрану монитора… В общем, совершает массу обыденных, привычных движений.

А в результате этих, иногда малоэстетичных, действий на свет рождается несколько страниц художественного текста.

Текста, который потом заставит читателя плакать, смеяться, размышлять о жизни, или, в конце концов, просто на минутку отвлечет от тех неисчислимых и большей частью нерадостных проблем, которые давят на него в повседневности.

У всякого писателя свои методы работы.

Юрий Десятник предпочитал метод интуитивный. Он садился за компьютер без тщательно проработанного плана, имея в голове лишь приблизительную схему будущего произведения, а в душе – горячее желание родить на свет текст, который было бы не стыдно прочитать самому.

Теперь, когда, благодаря замечательной идее друга Жоры, творческий кризис был успешно преодолен, работа у Юрия пошла. Жена находилась в длительной заграничной командировке; сын после окончания второго курса института укатил с товарищами в конный поход по Алтаю; и писатель, которому никто не мешал, вошел в привычный режим и ежедневно выдавал нагора по четыре-пять страниц нового романа, отвлекаясь только на прогулки к ближайшему продуктовому магазину, приготовление нехитрой пищи и необходимую уборку своего дачного жилья.

Сведения, добытые им на кладбище, очень пригодились. Он не просто знал теперь, как ему назвать того или иного героя, а чувствовал, что с этими как бы «настоящими» фамилиями, именами и отчествами его литературные, выдуманные от начала и до конца персонажи, обретают плоть, становятся яркими и живыми.

В пятницу, после обеда, когда Десятник только-только помыл посуду и собрался немного подремать на веранде перед работой (в комнатах днем было душновато), в дом от калитки настойчиво позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть, Юрий пошел открывать.

За калиткой обнаружился молодой щеголеватый лейтенант милиции в летней – с короткими рукавами – рубашке навыпуск, тщательно отглаженных брюках и новенькой, лихо сдвинутой на затылок, фуражке.

Зеленоватые глаза лейтенанта смотрели доброжелательно и даже весело. Но в руках он держал папку для бумаг из коричневого кожзаменителя, а под рубашкой, справа на ремне, угадывалась пистолетная кобура, недвусмысленно подчеркивая всю серьезность визита представителя власти.

– Вы ко мне? – удивился писатель.