Близко к сердцу. Истории кардиохирурга

Терапевтическая ординаторская отличается от хирургической.

– Это половой вопрос – шутит мой коллега.

В терапии намного больше девушек. Именно они создают ту приятную атмосферу с домашними нотками, которую сразу же ощущаешь, заходя в гости. А вот в реанимации даже девушки не могут исправить ситуацию, напряжённый режим работы и суточный график оставляют ординаторскую холодной и неприветливой. Скорее, прилетающая на смену фея, вместе с шампунями и коробочками с едой приносит с собой уют, и забирает его, сдавая дежурство. Совсем другое дело – ординаторская в дерматологии. Здесь всё утопает в книгах и атласах, пахнет свежесваренным кофе, обстановка располагает к долгой, философской беседе. Коллеги шутят, что у дерматологов больные никогда не умирают, но и не поправляются до конца, поэтому неторопливость и основательность с нотками лёгкого релакса – отличительная черта местного климата. Яркий контраст с обителью кожников создаёт врачебная берлога в травматологии или абдоминальной хирургии. Это царство канадских лесорубов, где запросто можно обнаружить скомканный хирургический костюм на столе или плесневый сыр в холодильнике. Если в отделении нет хорошей сестры-хозяйки, пиши пропало, ординаторская запросто может зарасти мхом.

А ещё на двери ординаторской могут проявляться шуточные таблички. В пору студенческой юности один из хирургов, с которым я оставался на дежурства, был сильно раздражён обилием шоколадных конфет, которые преподносили ему в качестве подарка за лечение. Получив очередную коробку, он не выдержал и что-то распечатал на скрипучем матричном принтере. Подойдя к двери через полчаса, я увидел приклеенный на скотч файл. Табличка сообщала непонятливым родственникам: «Конфеты не пьём».

Много позже на работе мы стали жертвами розыгрыша коллег. Проходя утром к сестринскому посту, я заметил, что табличка с надписью «Ординаторская» исчезла, на её месте висел старый, ещё советских времён железный указатель: «Ванная».

Иногда ординаторская становится домом в прямом смысле слова. Один доктор из терапевтического отделения собрался разводиться. А так как жить ему было негде, пришлось на какое-то время переехать в ординаторскую. Утром он шёл в магазин, покупал батон нарезного, сыр и колбасу. Делал несколько бутербродов, заворачивал в фольгу и убирал в ящик рабочего стола.

О том, как он обедал, до сих пор ходят легенды. Пережевав всухомятку несколько бутербродов, он открывал тумбочку, отворачивал крышку с большой банки растворимого кофе, залезал в него ложкой, и неожиданно высыпал гранулы прямо в рот. Туда же отправлялись два куска рафинада. Доктор подходил к раковине, открывал горячую воду, надувал щёки и примерно минуту перемешивал во рту эту субстанцию. Затем проглатывал, садился за своё рабочее место и, вытерев рот салфеткой, удовлетворённо заявлял: «Ну вот и пообедали». Через минуту уже вовсю щёлкали клавиши клавиатуры: принявший пищу доктор принимал очередного пациента. Что это было? Внутренний бунт, желание уколоть бывшую жену, которая довела его до таких страданий или магический момент рождения ещё одной байки из ординаторской, коими живёт и питается больница? Я голосую за второй вариант ответа.

Нередко именно в ординаторской между коллегами вспыхивает искра, со временем выжигающая страницу в паспорте. Медицинский брак – вещь в наших местах очень распространённая. Он, как правило, доктор, а она может оказаться и врачом, и клиническим ординатором, и медицинской сестрой: старшей, постовой или операционной. Как говорится, за каждым из вариантов далеко ходить не надо, достаточно постучаться в соседнюю дверь. Кстати, младшая сестра ординаторской – сестринская. Почему-то все самые весёлые праздники и дни рождения проходят именно там.

Вечером, когда ты задерживаешься на работе или дежуришь, в ординаторской, наконец, воцаряется тишина. Шумный день откатывает, как отлив, пациенты стучатся всё реже, дежурная медсестра занята выполнением вечерних назначений. Удивительным образом замолкает телефон. Если выдалась свободная минута и никого не требуется спасать, можно откинуться на кресле; заварить крепкий чай и медленно покачиваться, наблюдая, как секундная стрелка кварцевых часов неумолимо отсчитывает время.

Мысли по дороге с работы: ты же врач

Мои знакомые уверены – каждый доктор знает, как не заболеть, а если и заболел, то сразу же себя вылечит.

Откровенно говоря, в юности точно также думал я сам. Это, вместе с желанием быть героем в белом халате и оттого нравиться девушкам, послужило причиной, почему я выбрал профессию врача. Если со вторым я не ошибся (по данным недавно опубликованного исследования, женщины считают хирургов самыми сексуальными мужчинами), то с первым всё вышло не совсем так. Болею я не реже, а может быть, и чаще, чем обыватели, ведь стационар – то самое место, где собирается инфекция. А ещё врачи не очень любят лечиться.

Это нетрудно объяснить. Человек, пять дней в неделю посвящающий работе, в выходные хочет переключиться на другие дела. А лечить самого себя означает снова погрузиться в работу, те же таблетки, градусники, диагностический поиск. Может быть, сапожник из народной поговорки ходил без сапог именно потому, что шить себе сапоги по выходным не очень хотелось?

К тому же ещё в институте преподаватели передавали нам свой опыт: врач не должен лечить себя сам! Чтобы не пропустить важное и не притянуть за уши ненужное, необходимо доверить себя другому эскулапу. Но как? Представим себе автомеханика, который доверяет перебрать двигатель у своего автомобиля другому мастеру. А вдруг он ошибётся?

Тем более, когда врач становится пациентом, что-то обязательно идёт не так. Я сам неприятно морщусь, узнавая, что мне предстоит оперировать врача. Ведь он сам лучше знает, какие таблетки принимать и на какой день назначать операцию. А ещё намного чаще случаются осложнения, об этом я расскажу позже.

Ещё один важный момент – неприятное воспоминание, связанное с постановкой диагноза самому себе. Большинство из нас проходили через своеобразное боевое крещение, которое в медицинских кругах называют синдромом третьего курса. Именно в это время ты набираешь достаточное количество знаний, чтобы начать применять их на практике. На теорию наслаивается первый по-настоящему клинический предмет – пропедевтика внутренних болезней. Неудивительно, что первым «кроликом», на котором оттачиваются новые навыки, становишься ты сам. Кто-то находит у себя туберкулёз, кто-то опухоль мозга, я быстро и чётко нашёл в собственном организме злокачественную болезнь крови – лимфопролиферативное заболевание. Конечно, оно оказалось плодом моей фантазии, но осадочек, как говорят, остался.

Раненое сердце

Первое, что приходит на ум, когда обыватель представляет работу кардиохирурга – это ножевое ранение в сердце. На носилках летящей в больницу Скорой бледный мужчина с красным пятном на футболке. Бригада ждёт, нужно как можно быстрее вскрыть грудную клетку, зажать пальцем струйку крови и наложить несколько швов на работающий миокард. К счастью, ранения случаются гораздо реже, чем другие сердечные болезни, а пострадавшие не сосредотачиваются в окрестностях кардиохирургических клиник. Поэтому ушивание раны сердца – общехирургическая манипуляция, которую чаще всего приходится выполнять дежурным хирургам городских больниц. Конечно, в багаже каждого кардиохирурга тоже есть несколько таких волнительных операций. Не потому, что ушить ранение сердца сложно, скорее из-за быстро развивающегося грозного осложнения – тампонады сердца.

А всё из-за того, что природа предусмотрительно положила сердце в сумку. Сердечная сумка, или, как её часто называли в старых учебниках, сердечная сорочка – это перикард, оболочка из соединительной ткани, изолирующая предсердия и желудочки от окружающих органов. Как и у любой другой сумки, вместимость сердечной сумки ограничена. Если в миокарде появилась дырка, кровь быстро наполняет замкнутую полость и начинает сдавливать само сердце. Теперь счёт идёт на минуты: пациент бледнеет, теряет давление, пульс становится частым и слабым и, если быстро не эвакуировать кровь из перикарда, сердце остановится. Поэтому нужно либо быстро подать больного в операционную, либо, если времени не остаётся, выполнить прокол (пункцию) перикарда, установить в его полость дренажную трубку и удалить лишнюю кровь.

Чаще всего приходится выполнять эту манипуляцию где-нибудь на реанимационной кровати, в перевязочной, приёмном отделении или даже в палате. Обычно вокруг много людей. Суетится взволнованный лечащий врач. Стараясь удержать давление, работает с дозаторами реаниматолог. Эхокардиографист напряжённо водит датчиком по грудной клетке. Поодаль толпятся услышавшие про неотложный случай практиканты. Пациент тем временем начинает сереть и медленно «отключается».

Самое неприятное, что ещё пару минут назад ты расслабленно сидел в ординаторской с чашкой кофе в руках или беседовал в палате с недавно поступившим пациентом. А теперь, запыхавшийся, примериваешься к точке на груди неизвестного тебе умирающего человека, который, как назло, оказался полным.

– Конечно, – шепчешь ты мысленно провидению, – нет, чтобы послать мне в понедельник с утра подтянутого спортсмена, которому можно загнать иглу в перикард с закрытыми глазами. Получите, распишитесь – добряка, у которого даже межрёберные промежутки утонули в глубинах жировой клетчатки.

Приходится двигаться медленно, по миллиметру, то и дело поглядывая на экран ультразвука. С опытом руки привыкают определять момент, когда игла упирается в перикард, здесь нужно нажать посильнее, чтобы его проткнуть, и сразу остановиться, иначе спасительная процедура может закончиться ещё одним ранением сердца. Но нет, перикард пройден, поршень шприца на себя, в него поступает тёмная, застоявшаяся кровь. Теперь быстро вставить в иглу пластиковый проводник и заменить её на мягкий катетер, через который предстоит забрать отделяемое. Четыреста лишних миллилитров перемещаются из полости перикарда в литровую банку, и пациент оживает на глазах: кожа розовеет, давление повышается, пульс, наоборот, становится чётким и размеренным. Победа! Пусть временная, зато такая важная. Не хочется даже думать, как бы складывалась ситуация, если бы попасть в полость перикарда не получилось с первого раза. Теперь предстоит следить за развитием событий: насколько быстро кровь будет оттекать по дренажу. Если повезёт, мышечные волокна сместятся друг относительно друга, тромб прикроет дефект, и кровь больше не будет поступать из сердца в окружающую его полость. В этом случае на следующий день я удалю катетер, и он забудет о своём ранении, которое пройдёт для него практически бесследно. Если же кровь продолжит поступать в быстром темпе, значит, отверстие в сердце большое и самостоятельно не закроется. Пациента экстренно подают в операционную, предстоит следующий акт сердечной драмы – ушивание раневого дефекта.

Вооружённые конфликты внесли в лечение ранений сердца новый опыт. Как оказалось, немалая часть кровотечений после ранения способны остановиться самостоятельно. Дефект в стенке желудочка или предсердия прикрывает тромб, излившаяся в полость перикарда кровь со временем превращается в фибрин и рассасывается. Удивительно, но нередко в этом случае не требуется не только открытая операция, но и пункция перикарда.

Однажды меня пригласили в приёмное отделение к пострадавшему с осколочным ранением брюшной и грудной полости. Операция на животе была выполнена на предыдущем этапе, в плевральную полость был установлен толстый дренаж. Зато в межжелудочковой перегородке по данным компьютерной томографии светился осколок. Я вызывал ЭхоКГ, вместе с дежурным специалистом мы внимательно смотрели на экран: акустическая дорожка от металла была хорошо видна, но намного важнее, что мы увидели исходящий от перегородки в полость желудочка тромб. Он свободно болтался в просвете и легко мог улететь с током крови в жизненно важные органы: в артерии головы, вызвав полушарный инсульт, в кишечник – спровоцировав острый тромбоз артерий кишечника, в ногу или руку, став причиной угрожающей ампутацией острой ишемии.

– Похоже, сейчас нам придётся экстренно оперировать, – переглянулись мы с коллегой.

Пока пациента готовят к операции, я обдумываю, как лучше удалить тромб. Разрезать стенку желудочка опасно, можно повредить артерии и проводящую систему, вызвать инфаркт, не хочется таких серьёзных осложнений для молодого парня. Теоретически я смогу дотянуться до тромба, вскрыв аорту и пройдя зажимом через аортальный клапан, на остановленном сердце его створки прижаты к стенкам аорты, и я не должен их травмировать. Длинным инструментом через аорту можно постараться наложить несколько швов на место ранения межжелудочковой перегородки.

Тем временем пациент начинает предъявлять жалобы на мурашки и боль в правой ноге. В ходе дополнительного осмотра выясняется, что пульсация на стопе значительно снижена. Через несколько минут на месте появляется специалист по ультразвуку сосудов: датчик наложен на бедро, и на экране чётко просматривается препятствие, практически полностью перекрывающее кровоток в бедренной артерии. Я звоню на мобильный сосудистому хирургу: нужна срочная консультация.

Через десять минут становится понятно, что план операции меняется. Сначала необходимо спасти ногу, которая находится в острой ишемии (выяснилось, что онемение и тянущие боли в ноге появились практически сразу после ранения), и только вторым этапом удалять тромб из сердца.

– Значит, будем работать двумя бригадами, сосудистая на ноге, кардиохирургическая на груди, – говорю я анестезиологу, чтобы он мог правильно рассчитать время операции и необходимую дозировку препаратов.

Через полчаса всё готово и нас приглашают в операционную. Коллеги намываются и начинают работать, а мы с ассистентами любопытствуем из-за их спин: хочется посмотреть на тромб в сосуде, чтобы заранее представлять, с чем мы можем столкнуться в сердце.

– Какой же был изначально сердечный тромб, если оторвавшийся от него фрагмент смог полностью перекрыть бедренную артерию? – шёпотом спрашивает у меня ассистент.

– Большой, судя по всему. Мы сложим их вместе: фрагмент, который болтается в сердце, и тот, который улетел в ногу, и получим изначальный размер, – отвечаю я, наклонившись. Тем временем коллеги уже выделили бедренную артерию и взяли её на держалку.

– Вот место, где артерия перекрыта, – показывает пинцетом оперирующий хирург. – Мы готовы пережать бедренную артерию, засекайте время.

Теперь коллегам надо работать быстро, нога и так находится в ишемии, и полное пережатие артерии не пойдёт ей на пользу.

Вот хирург берёт скальпель, надсекает артерию, из которой начинает рождаться… металлический осколок.

– Это не тромб, это железяка, – говорит доктор. Но мы и сами теперь это видим. Большой кусок металла, который залетел через спину, попал в сердце и вылетел из него с током крови, готовый закупорить одну из крупных артерий.

– Значит, в межжелудочковой перегородке лишь его маленький фрагмент, – вслух размышляю я. Место дефекта закрыл тромб, а основной кусок улетел в ногу. Тем временем осколок удалён, артерия зашита, и мы можем работать на груди. Вскрыв перикард, нахожу там небольшое количество старой крови – не более ста миллилитров. Убираю её и подключаю искусственное кровообращение. Теперь предстоит пережать аорту и быстро её разрезать, чтобы залить останавливающий сердце раствор прямо в устья коронарных артерий.

– Сорок пять секунд, сердце остановлено, – говорит анестезиолог.

Хороший результат, ведь миокард молодой и артерии не поражены атеросклерозом. Первым делом осматриваю все стенки, чтобы найти входное отверстие. Осколок попал со спины, поэтому я выворачиваю сердце и внимательно изучаю его заднюю поверхность. Стоп! Вот округлое отверстие с рваными краями на диафрагме. Значит, он зашёл даже не из плевральной, а из брюшной полости.

– Всё правильно, – подтверждает ассистент. – Ведь на предыдущем этапе раненому выполняли лапаротомию и ушивали левую долю печени.

– Итак, инородное тело прошло через печень и диафрагму, и вот, – показываю я пинцетом на входное отверстие на задней стенке левого желудочка. Как раз между двумя крупными артериями, но они не повреждены.

– Отверстие крупное, как он не умер от тампонады? – спрашивает заглянувший в рану через ширму анестезиолог. Я поднимаю голову и вижу, что в операционной аншлаг: несмотря на вечерние часы, редкая и необычная операция собрала немало коллег.

– Отверстие затромбировалось, тем самым организм спас своего хозяина. Он потерял всего лишь сто миллилитров крови в перикард. Но, несмотря на это, мы обязаны его подстраховать, – говорю я, ушивая сначала дырку в диафрагме, а потом накладывая швы на прокладках на сердечную мышцу.

Впереди основной этап – удаление тромба. Против нас то, что аорта достаточно узкая, инструментом через клапан, прямо скажем, не развернуться. Но есть и плюс – я вижу тромб, и он расположен не так далеко, как мог бы.

– Главное – не повредить клапан, пациенту с ним жить да жить, – говорит мне под руку ассистент, но для того, чтобы ругаться, я уже слишком поглощён процессом: примерно через минуту, за которую я весь успеваю покрыться липким потом, мне удаётся ухватить тромб, поднести к его основанию ножницы и срезать.

Вот он, вытянутый, словно сосиска, полтора сантиметра длиной. Полтора сантиметра, которых за глаза хватило бы, чтобы сделать парню полушарный инсульт.

Я выкладываю тромб на салфетку и прошу сестру зарядить атравматику на самый длинный щипковый иглодержатель. Место дефекта нужно зашить, чтобы тромб не появился повторно. Но до этого предстоит определиться, удалять ли небольшой, трёхмиллиметровый фрагмент осколка, который по данным ЭхоКГ и компьютерной томографии находится в толще перегородки.

– Это всё равно, что искать иголку в стоге сена, – говорит, заглядывая в распахнутую аорту, второй ассистент.

– Согласен, но мы должны предпринять хотя бы попытку, – отвечаю я, щупая пинцетом разорванный миокард в области ранения. Нет, мы сделаем больше вреда, распахивая важнейшую часть сердца, в которой проходят сосуды и проводящие пути.