Невидимый мир демонов

В означенной статье С. Н. Булгаков, между прочим, пишет, что в последнее время героизм этот вылился в такую форму: «герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя», и при всем своем стремлении к демократизму интеллигенция, по мнению Булгакова, есть лишь особая разновидность сословного аристократизма, надменно противопоставляющая себя обывателям. Кто жил в интеллигентских кругах, замечает С. Н. Булгаков, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости и пренебрежение к инакомыслящим и этот отвлеченный догматизм, в который отливается здесь всякое учение. Далее С. Н. Булгаков говорит, что своеобразная природа интеллигентского героизма выясняется для нас полнее, если сопоставить его с противоположным ему духовным обликом христианского героизма или точнее христианского подвижничества. Герой, ставящий себя в роль Провидения, благодаря этой духовной узурпации, приписывает себе и большую ответственность, нежели может понести, и большие задачи, нежели человеку доступны. Христианский подвижник верит в Бога-Промыслителя, без воли Которого волос не падает с головы. История и единичная человеческая жизнь представляются в его глазах осуществлением, хотя и непонятного для него в индивидуальных подробностях, строительства Божьего, перед которым он смиряется подвигом веры. Благодаря этому он сразу освобождается от героической позы и притязаний. Его внимание сосредоточивается на его прямом деле, его действительных обязанностях и их строгом, неукоснительном исполнении. Конечно, и определение, и исполнение этих обязанностей требует иногда не меньшей широты кругозора и знания, чем та, на какую притязает интеллигентский героизм, однако, внимание здесь сосредотачивается на сознании личного долга и его исполнении, на самоконтроле, и это перенесение центра внимания на себя и свои обязанности, освобождение от фальшивого самочувствия непризванного спасителя мира и неизбежно связанной с ним гордости, оздоровляет душу, наполняя ее чувством здорового христианского смирения. К этому духовному самоотречению, к жертве своим гордым интеллигентским «я» во имя высшей святыни призывал Достоевский русскую интеллигенцию в своей Пушкинской речи: «смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость… Победишь себя, смиришь себя и станешь свободен, как никогда и не воображал себя, и начнешь великое дело и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя».

Чтобы закончить рассмотрение главных злых страстей человеческих, мы должны здесь сказать несколько слов о страсти, именуемой подвижниками «сребролюбием». По существу своему эту страсть – сребролюбие, подвижники понимают в широком смысле: это не есть страсть собственно к деньгам, как к металлу звенящему, а есть чрезмерная приверженность человека к имуществу вообще, приверженность, как говорит Нил Синайский, превышающая телесную потребность.

В те отдаленные времена, когда писались сочинения цитируемых нами подвижников, власть денег, власть богатства были еще в зародыше. Тогда властвовала сила меча, а не злата. Деньги, хотя и значили много в мире, но их всесокрушающее значение не проявлялось в ту эпоху в такой степени, как оно проявляется теперь; поэтому подвижники Добротолюбия приписывали страсти к деньгам и богатству второстепенное значение, например, Кассиян Римлянин говорит, что сребролюбие легче, чем другие страсти, может быть предотвращено и извергнуто.

До чего слабо проявлялась в те времена, например, в IX веке, в монастырях страсть сребролюбия, это видно из следующего случая, о котором упоминает подвижник IX века св. Феодор Студит в одной из своих проповедей. «Поведать вам хочу, – сказал св. Феодор Студит, – печаль души моей о брате Василии скончавшемся, что он отошел, не очистив совести своей, так как у него нашли два сребренника. Увы! Какое ослепление! На чем удержал его диавол? Два сребренника почел ценными более Царствия Небесного… Где же отречение? Помолимся убо о нем и одну неделю будем каждодневно класть за него по три поклона и творить тридцать молитв, да простит ему Господь прегрешение его».

В настоящее время мы знаем, как могущественна эта страсть, которая представляет собою не только страсть к приобретению имущества или драгоценностей в узком смысле этого слова, а в болышинстве случаев является, как стремление к властолюбию, к удовлетворению тщеславия, гордости и других злых человеческих страстей. Поэтому она и развита в настоящее время наиболее сильно, чем когда-нибудь.

Эта всеобщая страсть людей к чрезмерному прибретению имущества, эта погоня только за богатством привели, при настоящем развитии техники и экономической жизни, к тому, что чрезмерные накопления капиталов у одних классов общества вызывают взрывы озлобления и ненависти у других, лишенных самого необходимого, чтобы жить. Страсть к стяжанию в наш век – это всеобщая зараза, внедрившаяся в человеческую жизнь, как неизбежный закон, как главный двигатель всего человечества. Только путем страшных потрясений человечество вылечится от этой заразы, только после гигантских гроз, которые озонируют отравленную атмосферу, всеобщее стремление к богатству потеряет свою силу, разовьются другие высшие человеческие стремления, которые заглушат это царствующее ныне поклонение золотому тельцу.

В заключение нам остается коснуться небезынтересной темы о самом процессе возникновения в душе человека злой страсти и дальнейшего развития её и превращения в привычку укоренившуюся и непреоборимую.

Христианский подвижник Никодим Святогорец, написавший трактат о борьбе со страстями «Невидимая брань», приписывает возникновение страсти, так называемым, «искусительным помыслам», которые «приражаются» к душе или внешним путем чрез впечатления внешних чувств, или внутренним «чрез непосредственныя внушения худого в сердце».

Возникновение «искусительного помысла» (соблазняющей мысли) вследствие впечатлений внешних чувств естественно и понятно каждому, поэтому не требует объяснений. Другое дело, когда соблазняющая мысль возникает, говоря словами Никодима Святогорца, «чрез непосредственные внушения худого в сердце», т. е. когда эта мысль вступает в сознание из таинственной области сердца (солнечного сплетения) в виде готового результата, когда процесс её зарождения теряется в этой области, причем сам человек, хотя бы он подвергал себя строгому самонаблюдению, не может объяснить, откуда у него явился первый импульс недоброго движения души.

Лодыженский М. В. Мистическая трилогия. – СПб., 1914.

Демон похоти

Из числа означенных страстей наиболее непреоборимою для человека признается страсть похотная. Это утверждают христианские подвижники, проходившие тяжелый подвиг борьбы со своими страстями. По мнению, например, святого Афанасия Великого в чувственности диавол имеет наиболее удобную точку приложения.

Афанасий Великий говорит, что одним из первых приступов нападений демонов на подвижника это было то, что они пользовались наклонностью человека к чувственным удовольствиям и старались вовлечь монаха в блуд

.

Интересно сообщение подвижника первых веков христианства блаженного Иеронима о громадной силе женского обаяния – обаяния чисто чувственного, влекущего к похотной страсти.

Несмотря на свой старческий возраст, Иероним почувствовал эту силу именно тогда, когда предался аскетической жизни. Иероним рассказывает о себе, что, когда он жил в Риме и часто бывал в обществе набожных дам и девиц столицы мира, тогда он не чувствовал ни малейшего к ним движения ни в воображении, ни в теле. Но когда Иероним удалился в Вифлеемскую пустыню и предался строжайшим иноческим подвигам, тогда внезапно начали рисоваться в его воображении образы виденных им в Риме женщин, а в старческом теле, изнуренном жаждою, неедением, бдением, трудами, появлялись юношеские вожделения. Победа была очень трудная, пишет Иероним, потому что естеству предстояло в помощь, как это обыкновенно бывает, явное содействие диавола

.

О том же предмете другой подвижник первохристианства Кассиан Римлянин говорит так: «Истребить в собственной плоти нечистое вожделение, это есть большее чудо, нежели изгнать нечистых духов из чужих тел»

.

С тех пор прошли века и человек в силе своих вожделений не изменился; не изменился он и в своей уязвимости темною силою. Он и нынче подвержен таким же нападениям. Разница теперь лишь в том, что человек в громадном своем большинстве не понимает и не может осознать, откуда во многих случаях идут веяния, разжигающие его похоть. К тому же современный человек совершенно распустил себя в отношении борьбы с похотною страстью. Мало того, он счел даже за лучшее идти путем обратным – идти путем насыщения и пресыщения себя похотью. Заснувшая совесть против этого не протестует. И вот мы видим, как у людей от их распущенной жизни угасает чувство, очерствляется сердце, растлевается радость жизни, порождается уныние и отчаяние. Правда, некоторые исключительные натуры выдерживают эту жизнь до глубокой старости, являя собой неисправимое зло и питаясь им до конца дней своих. Но зато многие, отдавшиеся похоти, не выдерживают этого прожигания жизни и кончают её в больших страданиях, нередко даже в форме самоубийства.

После всего того, что было нами вообще изложено о власти демона похоти, власти могущественной, невольно возникает следующий вопрос.

Каким же путем человек может себя избавить от этих воздействий темной силы на его похоть? Ведь, сексуальное чувство, которое, как мы видим, столь уязвимо злом, есть неизбежное переживание, вложенное в инстинктивную природу людей, и вложено оно для осуществления назначения человека плодиться и множиться в этом земном мире.

На это можно ответить, что вопрос об ограждении человека от злых воздействий похоти <…> разрешен христианской религией в форме вполне осуществимой для всех мирян и, по нашему глубокому убеждению, кроме этого разрешения – нет другого пути для людей, живущих в миру, к избавлению человека от этих вредных для него воздействий.

Христианство разрешило этот вопрос установлением христианскаго брака, согласовавшего физическую сторону человека с главной потребностью людей – потребностью их жизни в Духе.

Что же такое по существу своему представляет этот христианский брак?

Ответ на это следующий.

При христианском браке мужчина и женщина соединяются в атмосфере христианского чувства любви. В этой любви и осуществляется тайна соединения мужественного и женственного, связанная с тайной пола. Чувственная эротика, соединяющая брачующихся, гибнет в лучах этой любви. Здесь превыше всего – духовная сторона человека. Силою духа и освещается человеческая плоть.

Такова постановка христианского брака в его высшем идеале, к которому человек должен стремиться. Для достижения же этого идеала человек должен быть целомудренным, т. е. должен охранять себя от эгоистических поползновений своей похоти нарушить нравственный закон.

Итак, в браке выше всего – христианское чувство любви и целомудрие, оберегающее чистоту этой любви. Муж любит жену свою прежде всего как свою духовную нераздельность. Только при этих условиях любви христианской – неизбежный по природе акт полового общения ставится брачующимся в свое надлежащее место, нисколько не теряя сам по себе своего значения, ставится в гармонию подчинения духу, а не во главу угла, как это болезненно выработала наша интеллигенция, превратившая брак в культ чисто эротический и эгоистический – культ творящий подобие любви, каковое подобие любви тотчас же гаснет вслед за удовлетворением страсти. Брак, который мы видим у большинства нашей интеллигенции, в сущности – это эгоистический культ похоти, убивающий деторождение.

Вот к этому-то культу и «подстревает» темная сила, доводящая людей до всяческих эксцессов.

Лодыженский М. В. Мистическая трилогия. – СПб., 1914.

Состояния упадка духа

«Отчаиваться бедственнее, чем согрешать»

    из высказываний подвижников «Добротолюбия»

Состояния упадка духа относятся также к злым страстям человеческим. Эти состояния овладевают человеком, входят в его привычку и делаются страстью, когда человек с этими состояниями не борется, им подчиняется и губит этим свою энергию, физическую, мысленную и духовную.

Существует целый ряд душевных настроений этого рода, ряд болезненных переживаний, которые мы определяем словами: печаль, уныние и отчаяние. Эти переживания – целая гамма ощущений, начиная с элегии грусти и кончая припадками невыносимых душевных страданий.

Рассматривая эти состояния ближе, мы видим, что они отличаются друг от друга не только по силе интенсивности каждого из них, но и по роду самого настроения. Так, печаль может начинаться со степеней незначительных и слабых, и при этом она может быть даже окрашена поэтическим чувством, имеющим свою прелесть, и та же печаль может быть глубокою, острою с терзающими душу мучениями. Уныние имеет также свое разнообразие и оттенки – мы видим иногда уныние, как подавленное состояние духа с плачем и воздыханиями; иногда же оно является с примесью озлобления на все и вся. Печаль и уныние отличаются друг от друга главным образом тем, что в основании печали всегда лежит ясно сознаваемая причина, тогда как при унынии эта причина расплывается во что-то неопределенное, как бы, совсем теряющееся; уныние в своей окончательной форме является беспричинным упадком духа, является просто болезненным поражением души в ее мыслительной и эмоциональной сферах.

Отчаяние имеет также большое разнообразие; при отчаянии обыкновенно сознают основную причину, откуда возникает это отчаяние, и лишь в некоторых случаях оно является безотчетным, как высшая степень безотчетного уныния.

Далее мы коснемся прежде всего печали и двух основных форм уныния: уныния при полной подавленности духа и уныния с примесью чувства злобы, затем перейдем к отчаянию, возникающему из этих чувств, и, наконец, будем говорить о высшей стадии проявления отчаяния, будем говорить о самоубийстве – об этой страшной болезни настоящего времени.

Печаль

Скажем прежде всего несколько слов о чувстве печали.

Интересные в этом отношении указания мы можем почерпнуть из наблюдений, которые делали над собой христианские подвижники при впадении их в печаль. Хотя изречения подвижников, касающиеся этого предмета, относились к жизни иноков, подвизавшихся в монастырях и пустынях, но они имеют значение и для всех нас, ибо чувство печали является свойством общим для всех людей, при всяких их положениях.

Надо сказать, что подвижники различают два рода печали: печаль по Богу и печаль мира сего. Печаль по Богу они понимали, как чувство сокрушения человека о содеянном им грехе. «Эта печаль, – говорили подвижники, – не налегает на человека подавляющей тяжестью, но говорит ему: не бойся, приди опять к Богу, ибо знает Он, что человек немощен и подает ему силу»

.

Другое дело – так называемая, печаль мира сего. По изречениям подвижников, подобная печаль в большинстве случаев является, как переживание, производное от неудовлетворения человеком известных страстей своих. Так Нил Синайский говорит: «Гнев желает отмщения; неуспех в отмщении порождает печаль»

. «Кто победил страсти, тем не владеет печаль»

. Тоже говорит и Максим Исповедник – «со злопамятством неразлучна печаль»

.

Если такая печаль овладеет человеческою душою, то она сама делается привычкой или как бы страстью человека.

Вот, против этого рода печали подвижники и восставали, как только могли; они также преподавали советы к борьбе с печалью, «нападающей на людей по причине временных потерь и неприятностей, которая нередко бывает для них причиной даже смерти»