Пусть все будут счастливы. Рассказы о поиске счастья

ТРИ ГОЛОСА

Блокадная баллада

Сегодня вытащили из сумки кошелёк. Был он уже старенький, потёртый, заношенный. Давно собиралась купить новый. Там и денег-то было немного, чтобы из-за этого переживать и расстраиваться. Но в нём лежала мамина фотокарточка, которую всегда носила с собой. И сейчас такое чувство, как будто у маленького ребёнка отняли что-то очень дорогое. И хочется плакать от тоски, обиды и бессилия.

В моем сознании всё время звучит мамин голос. Я как будто постоянно веду с ней бесконечный разговор. Отчитываюсь, что произошло за день, советуюсь, как поступить, спорю, оправдывая себя и подбирая доводы для моих завиральных идей. Если раньше, когда мама была жива, от неё ещё можно было что-либо скрыть, то теперь… Мама живёт в моём сердце, и всё, что знаю я, известно и ей.

Иногда ловлю себя на том, что говорю, как мама, именно так, как сказала бы она. Подбираю слова и использую интонации, точно те же, что слышала от неё. И эта мамина история уже стала моей. Наши голоса сливаются в один, когда звучит рассказ о страшной первой блокадной зиме в Ленинграде. Города с таким именем уже нет на современной географической карте, но он… есть, он живет в памяти нашего народа.

Мама рассказывала историю, точнее, семейное предание. Ещё в детстве я выучила всё наизусть.

Как сейчас помню, дочка, как первый раз отправили меня одну за хлебом. На улице страшно. Там могут налететь немецкие самолеты, мессеры, и бомбить. Но надо идти. Мама болеет, она лежит на кровати у стены и сильно кашляет. Самодельная печка-буржуйка сожрала почти всю мебель в комнате, и всё равно не справляется со своей обязанностью. Всё время холодно. Мы спим одетыми. Это было в декабре 1941 года. Самая страшная зима Блокады.

То ли от внутреннего страха, то ли от неумения стала возиться с ключом у двери. Я её раньше никогда до этого сама не запирала снаружи. За мной выскочил Малыш, щенок. Он ещё осенью забежал к нам во двор, во время очередного авианалета, когда где-то совсем близко вдруг загрохотало, земля содрогнулась, и посыпалась штукатурка с фасада нашего дома. Я услышала жалобное поскуливание, вышла на улицу и увидела это крохотное создание, с такими большими испуганными глазами. Щенок остался у нас. Я уже была большая, мне шесть лет, а щенок маленький, поэтому – Малыш.

Вышла во двор, знакомый и родной. Но в тот день он показался мне страшным и чужим. Проходя через детскую площадку, всё время оглядывалась по сторонам, чтобы увидеть кого-нибудь знакомого, с кем можно пойти дальше. Но никого не было. Осторожно вышла на проспект, но и там – никого. В мирное время наш Кировский проспект казался мне широким и красивым. А сейчас я увидела несколько тропинок между сугробами, вот во что превратился наш прекрасный проспект. Пройдя два квартала, я оглянулась: Малыш плетётся за мной.

– Пожалуйста, милый, не отставай, – сказала я ему.

Когда я разговаривала с Малышом, мне было не так страшно. Щенок трогательно вильнул хвостом. Я даже немного осмелела. Хлебная лавка находилась за поворотом. Пройдя еще несколько шагов, я вдруг услышала визг за спиной. Обернувшись, увидела, как двое оборванцев схватили моего щенка и тащат в подворотню, а пёсик скулит и трепыхается. Меня охватил такой ужас, что я даже не смогла закричать. Только шагнула в страшную темноту нависающего дома и увидела, как один из подростков бьёт Малыша камнем по голове. Из-за слёз, которыми наполнились глаза, я больше ничего не видела, но всё уже поняла.

Мама говорила, чтобы я не выпускала щенка из квартиры, объясняла, что на улице его могут поймать оголодавшие горожане. Но как это – съесть мою собаку, я даже представить не могла. Это случилось так быстро и… ничего нельзя вернуть. Убийцы моего Малыша скрылись в подворотне. Слёзы душили меня, ведь я так любила свою собаку… кроме щенка и мамы у меня никого нет! Я уже хотела повернусь назад, и вдруг вспомнила. Мама! Она же лежит больная и не может встать с кровати. А я приду без хлеба?

Страх за маму погнал меня вперед, к магазину. На углу толпились люди. Большая тяжелая дверь булочной была закрыта, а через окошечко работница выдавала небольшие свёртки. Я встала за дедушкой, который опирался на палочку. Понимала, что нужно отдать карточки и мне дадут хлеб. Так делала мама. Я зажала серые картонки в рукавичке и так стояла, думая о Малыше. Слёзы замёрзали на моих щеках, превращаясь в солёные льдинки.

Вдруг какая-то женщина, как порыв ветра, налетела на меня сзади, толкнула в снег и выхватила хлебные карточки, такие дорогие для меня – ценою в мамину жизнь. Я вцепилась женщине в ногу. Стоявший впереди дед с неожиданным проворством ухватил воровку за рукав и повалил на землю.

– Ах ты тварь! Это же ребёнок! – закричал он.

И тут уже вся очередь набросилась на грабительницу. Но карточки всё ещё оставались у неё. На всю жизнь запомнила обезумевшие глаза этой женщины. Она притянула руку ко рту и стала с остервенением и жутким рычанием жевать мои хлебные карточки. Я всё ещё лежала в снегу и смотрела на ту, которая решила выжить ценою жизни других. Она закашлялась, и клочок недожёванной и окровавленной бумажки оказался на снегу. Я смотрела на него и не понимала – что мне теперь делать?

Я не слышала свистков и не видела подбежавшего патруля. Все это я осознала уже позже, многократно вспоминая эту историю. Меня тряс за плечи военный:

– Как тебя зовут?

Голос долетал как будто издалека. Я не сразу ответила.

– Галя.

– Где ты живешь? – он держал меня за руку и осторожно вытирал слёзы с моего лица, но я молчала, видимо, я не могла говорить….

Опомнилась, уже сидя на мягком диване, в правой руке у меня ложка, которой я ем похлёбку, а в левой… о боже… плитка шоколада! Никак не решалась развернуть обёртку. Оказалось, что подобравший меня офицер, не добившись адреса, привёл, а точнее, как куклу, принёс меня к себе домой. Только поев и отогревшись, я рассказала, что мою маму зовут Людмила и мы живем на Кировском проспекте.

Сергей Леонидович, так звали моего спасителя, отвёл меня домой. Товарищ капитан – мой новый друг – вернулся на следующий день с доктором и продуктами. Это, наверное, всё, что у него тогда было. Оставленные еда и лекарства, а ещё любовь к жизни и дочери подняли маму на ноги. Меня так и не решились отправить на большую землю. Сергей Леонидович поддерживал нашу семью. Он помог оформить новые хлебные карточки и с тех пор часто заходил к нам. Он служил в охране военного завода, сопровождал ремонтные бригады, отправлявшиеся на передовую для восстановления подбитых танков. А семья его: жена и дочь – погибла во время артобстрела. Вскоре после Победы мама и мой друг капитан поженились.

Всегда чувствовала, что за мамой стоит какая-то мистика. В детстве легко верится в волшебство. Еще до войны каждый вечер у двери мама делала какие-то пассы и что-то нашёптывала, отгоняя от дома беду. Выразить это словами практически невозможно. Это чувствуешь кожей и видишь внутренним зрением памяти.

В наши сытые семидесятые, будучи уже школьницей, я просила:

– Мама, расскажи ещё о Блокаде.

– Я же ребёнком была, кроме той истории с хлебными карточками, мало что помню. Холодно и голодно было… но все понимали – война. Поговори с бабушкой – она больше помнит.

Бабушка не любила говорить о войне… но то, что она поведала мне незадолго до своей смерти, навсегда останется в моей памяти.

Назвали меня Людмилой благодаря русскому поэту. Нет, не Пушкину, а Жуковскому. Отец, подтрунивая, часто обращался ко мне: «Где ж, Людмила, твой герой? Где ж твоя, Людмила, радость?» И звали меня в семье Людмилой, и никаких уменьшительных вариантов не принималось. Так вся жизнь прошла под звездой баллад Василия Андреевича.

Глупые мы были, девчонки суеверные. В голодный 1924 год собрались мы погадать. Заправляли гаданием мои подруги – сестры Татьяна и Ольга. Ольге, как и мне, было уже 16, а сестра, кажется, на год нас старше.

18 января всегда считался самым правдивым днем святочных гаданий.

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали…

Татьяна заставила нас снять с себя нательные крестики и пояса, развязать все узелки на одежде и распустить косы.

Мы были готовы на все, потому что нам так хотелось заглянуть в будущее.

Гадали по-всякому: на яйце, на свечке. Потом на стаканчиках. Ольга достала из буфета маленькие стаканчики, и в каждый мы положили соль, сахар, колечко, кусочек хлеба, монетку, спичку.

Таня стала объяснять:

– Соль – к слезам, значит, печалиться, плакать. Сахар – к сладкой жизни, удаче. Хлеб – хлебная, сытая жизнь будет. Денежка – к богатству, чего тут не понять. Кольцо – замужество, скоро замуж выйдешь. А спичка – к ребенку.

Мы с Олей захохотали.

– Тише вы! Спугнёте!

Перемешали стаканчики, тянули, смотрели – кому что досталось, охали, в общем, развлекались. А потом Татьяна предложила самое страшное гадание – на любовь. В памяти всплыли пушкинские строки:

Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Её тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.

На любовь гадать нужно, конечно, перед зеркалом, при свечах…

О выглядывании суженого в зеркале слышали все, некоторые даже это делали, но почему-то немногие рассказывают о том, что они увидали.

Дошла очередь и до меня. Девчонки расположились за моей спиной. Шепчутся, а мне смешно. Пытаюсь в зеркале что-то рассмотреть. Там темно, аж глаза заслезились. До сих пор помню, что меня поразила одна мысль: отражения линий в сочетании света и цвета могут производить помрачение сознания до онемения в руках и ногах.

Помнишь, как у Жуковского:
Всё утихло… вьюги нет…
Слабо свечка тлится,