Суженая

– Русского языка и литературы. У меня в дипломе написано: «Преподаватель русского языка и литературы со знанием иностранного языка». То есть я могу и русистом быть и преподавателем английского или испанского языка. Ну, а в скобочках спецификация: «Русский язык, как иностранный». Но это уже вторично. Вот тут я задумался: «Не для того я заканчивал отделение РКИ, чтобы преподавать оболтусам в средней школе грамматику. Буду искать». Дай вспомнить, куда я ходил. Ходил в Пищевой, там завкафедрой тётка пообещала мне: «Наверное, будет место, подождите». Но мне сама тётка не понравилась, да и мотаться на Сокол что-то не очень хотелось.

– Глаз на вас положила?

– Может быть, я уже не помню.

– Не в вашем вкусе была? – пытала меня Татьяна.

– Ну да. Старше меня лет на двадцать, нет, на тридцать. Ей полтинник был, а мне двадцать лет. Куда-то ещё я сунулся, не помню. Попробовал в ГИТИС. Кафедра находилась не в основном здании, а в здании бывшего Моссельпрома. Там завкафедрой – мужик, сказал: «Я бы вас взял, что-то в вас есть».

– А что за кафедра?

– «Русский язык для иностранцев». Там же тоже иностранцы учатся. Говорит: «Взял бы, но у нас сейчас очень мало иностранных студентов, а преподавателей семь человек, нам с лихвой хватает. Но в принципе, можно было бы местечко выбить. Давайте подумаем. Я попробую. Зайдите недельки через две». Говорю: «Через две недели меня уже в школу отдадут». – «Ну, потяните, посмотрим, я попробую». Он ещё предупредил: «У нас поездок за границу нет». Меня это сильно кольнуло. Был молодой, знал языки, хотел за границу. Мечтал уехать в Африку, в Анголу, ещё лучше на Кубу, с испанским-то языком. В общем, все кафедры я объездил, крупные и мелкие. Надежд никаких, работы нет. И вот, в очередной раз поехал я в МГУ в учебную часть. Время от времени я туда позванивал, и мне обещали: «Возможно, мы вам что-то предложим». На самом деле ничего они предлагать не собирались. Это была тогда такая форма вежливого отказа. Но, как говорят в таких случаях, судьба меня туда погнала. Поехал, чтобы дома не торчать, в дороге как-то время провести. Иду к Университету, а мне навстречу Елена Андреевна Брызгунова. Это крупнейший специалист в нашей области. Она написала книгу «Звуки и интонации русской речи». В книге вывела все интонационные конструкции. Вот мы сейчас с тобой разговариваем и не задумываемся о том, как говорим. А оказывается, существует семь типов интонационных конструкций. Брызгунова читала нам лекции. Практические занятия не она вела, но я сдавал ей экзамен. Елена Андреевна меня запомнила и, на удивление, отметила. Я ей понравился. Прилежный ученик, хорошо отвечал. И встретил я её тогда не в Университете, а как раз посередине дороги от метро к Университету. Поздоровались. Она поинтересовалась: «Как у вас дела? Закончили?». – «Да, закончил». – «Как с работой?». – «А с работой у меня плохо. Ездил вчера в Энергетический, там мне сказали позвонить через неделю. Но я так понял, что ловить мне там нечего. Потому что, во-первых, молодой. А во-вторых, и это главное, им нужны преподаватели с рекомендацией. А какая у меня рекомендация? Рекомендации у меня нет». Брызгунова выслушала меня и спрашивает: «Серёжа, кто там завкафедрой?». Я говорю: «Людмила Ивановна Науменко». – «Передайте от меня привет. Скажите, что у вас есть устная рекомендация от меня. Если она захочет, то может мне позвонить». Я приехал в МЭИ, говорю Людмиле Ивановне: «Здравствуйте». Она мне: «Здравствуйте. К сожалению, ничем вас порадовать не могу». Говорю: «Елена Андреевна Брызгунова, вчера я её встретил, передаёт вам привет. И она просила сказать вам, что может дать мне рекомендацию». – «Елена Андреевна? Хорошо. Это меняет дело. Ну, давайте тогда завтра-послезавтра приезжайте». Так, за неделю до того, как судьба моя должна была крепко-накрепко связаться со школой, меня взяли на кафедру в энергетический институт, где я верой и правдой проработал семь лет.

Так за разговорами мы не заметили, как сходили в магазин, купили продукты, сделали несколько кругов по двору и, распрощавшись, разошлись по домам.

– Где ты пропадал? – был первый вопрос, заданный мне женой.

– Как где? За хлебом ходил, – искренно ответил я.

Жена с недоверием на меня посмотрела и задала второй вопрос:

– А чего счастливый такой?

– Так погулял, проветрился, – с той же искренней интонацией в голосе сообщил я, опасаясь, что жена задаст третий вопрос: «С кем погулял?». Но, как выяснилось впоследствии, жена знала, с кем, поэтому вопросов больше не задавала.

Глава третья

Пощёчина. Фокусы

В воскресный день я вышел на прогулку. Во дворе заметил Татьяну, гуляющую с пуделем. Весь мир тотчас преобразился, и у бесцветной, пресной жизни моей сразу же появился и цвет и вкус.

Девушка заметила, что я на неё смотрю, и ей, как мне показалось, это понравилось. Татьяна широко улыбнулась и приветливо помахала мне рукой как хорошему, давнему знакомому.

Я подошёл к Таньшиной, поздоровался и мы, не сговариваясь, пошли на бульвар, выгуливать пуделька.

– Приятно подышать свежим воздухом, – заговорил я. – Моя жена очень любит чеснок, но её работа с людьми не позволяет употреблять его в течение рабочей недели. Зато в пятницу и субботу она ест его, можно сказать, тоннами. Не спасает даже то, что спим раздельно.

– Вы не дружно живёте с женой? – преодолевая смущение, поинтересовалась Татьяна.

– Да, не дружно. Супруга давно живёт собственной жизнью, мало интересуясь тем, кто находится рядом с ней. С дочкой у неё свои отношения. Вчера пришёл домой, а они кричат друг на дружку, и это, как ни странно, приносило им радость. Для меня происходящее – скандал, ужас, сумасшедший дом, а для них – что-то вроде живого общения, творчества, обмена энергиями. Я же давно выпал из сферы их интересов, являюсь чем-то вроде домашнего животного, которого к тому же, в отличие от вашего Дастина, не надо выгуливать. Я пытался на это смотреть с пониманием, но всё нутро восстаёт против должности собачонки, отведенной мне в моём же собственном доме. Я, без сомнения, сам во всём виноват, надо было принимать более действенное участие в воспитании дочери. Но получилось так, как получилось. А сейчас уже поздно воспитывать. Полечка растёт самостоятельной, своенравной, не переносит, когда с ней нянчатся. Собственно, жена и ругается с дочкой из-за того, что Полина, по её мнению, чересчур рано стала предъявлять права на свою свободу. Я же, насколько это у меня получается, стараюсь не мешать ни дочке, ни жене. Что-то я всё о себе, да о себе, совсем на вас тоску нагнал. Расскажите лучше о парикмахерском деле. Вы так смешно вчера рассказывали, как надувной шарик брили.

– Да, – с ходу включилась Таня, – даже перманент, представьте, нас учили в мужском зале делать.

– Что такое перманент?

– Перманент – это такая завивка электрическая. Есть химическая завивка, когда используются коклюшки деревянные тонкие. Ты накручиваешь прядку на эту коклюшку, мажешь химическим составом, и она принимает форму этой коклюшки. Потом разворачиваешь, и на голове образуется «мелкий бес». То же самое можно сделать при помощи электричества и другого состава. Я, правда, уже не помню, на какой состав это делалось. Называлось «перманент», или «шестимесячная». Одним из элементов сдачи экзамена в мужском зале был такой: укладка «холодные волны на льняное семя». То есть варили льняное семя, получалась омерзительная желеобразная полужидкая, извиняюсь, как сопли, масса, и этой «прелестью» намазывали голову. А затем расчёской и пальцами выкладывали такие, как в тридцатые годы, волны.

– На практику пошла на Остоженку? – вспомнил я.

– На Остоженку, – весело подтвердила Таня. – Это была мужская парикмахерская без женского зала.

– А ты у них так и называлась – практикантка?

– Да, практикантка. Я же там у них на практике была.

– А сколько было мастеров?

– По-моему, всего четыре кресла было.

– А график работы какой?

– Посменно. Если, например, ты работаешь сегодня утром с восьми утра до пятнадцати ноль-ноль, то завтра ты с пятнадцати ноль-ноль до двадцати двух ноль-ноль. По семь часов работали. Подсовывали мне там всё больше детей и стариков. А почему? Это самые дешёвые виды работы. И мастера, которые, естественно, работали себе на карман, – они этими работами брезговали. Потому что это всего сорок копеек. То есть сорок копеек, если это «скобка» или «полька» или так называемая «канадка». Если это «бокс» или «полубокс», это и того меньше, пятнадцать копеек. Они с охотой отдавали эти дешевые виды работ, потому что самое вкусное в мужской парикмахерской жизни тогда было – модельная стрижка. Модельная стрижка – это стрижка на пальцах. Она стоила рубль тридцать. А так как модельная стрижка одна никогда не делалась…

– «Стрижка на пальцах» – это термин такой?

– Да-да-да. Пряди зажимались между двумя пальцами, натягивалась прядь и срезалось над пальцами. И под пальцами оставалось то, что, собственно, ты и отмерила. И так прорабатывалась вся голова. Плюс какие-то углы обязательно задавались. Это называется «градуировка». Поэтому «модельная». То есть ты делаешь некую модель из волос, как скульптор делает своё произведение из глины. А такие простые стрижки, как «бокс», «полубокс», «полька», они делаются на расчёске. То есть ты расчёской, не пальцами, подцепляешь прядь и отрезаешь либо ножницами, либо машинкой. И так вот шаг за шагом.

– А грязную работу – практикантке?

– Ну, она не грязная, она дешёвая. Если модельная стрижка только одна стоила рубль тридцать, без мытья головы, которое стоило тридцать пять копеек, плюс ты помыл голову, её нужно высушить. Где высушить, там и укладка. Причём клиент же не знал всё это. Ты ему говоришь: «Давайте подсушим голову». Ну, он же не пойдёт на улицу с мокрой головой. «Ну, конечно, давайте». А ты вместо сушки ему делаешь укладку. Это ещё, допустим, сколько-то. А укладку же тоже делаешь на некий состав, на укладывающее средство. Или это гель, или это жидкость для укладки волос. Это ещё накрутка денег. А когда ты всё это уложила на эту жидкость, ты же должна зафиксировать причёску. Ещё брызгаешь сверху лаком. Рубль тридцать, таким образом, превращался в три рубля пять копеек. Три ноль пять, как сейчас помню. Но особо состоятельные люди, которые приезжали за модельными стрижками, платили, как правило, пять рублей, вместо трёх ноль пяти. Это был праздник. Поэтому, конечно, опытные мастера, чтобы не тратить время на дешёвые позиции, дешёвые виды работ, они, конечно, ждали своих клиентов. У всех была своя клиентура. Так вот. Отработала я полтора месяца на практике, немножко набила руку и вернулась на курсы сдавать экзамены. На экзамене, если не ошибаюсь, нужно было сдать пять видов работ.

– То есть серьёзный экзамен?

– Очень серьёзный.

– Пять человек должна была обслужить? – спросил я и осекся. Впрочем, Таня не обратила внимания на мою оплошность, не показала вида.

– Можно было всё это продемонстрировать и на одном человеке, – вдохновенно продолжала девушка. – Но лучше, конечно, на нескольких. Нужна была модельная стрижка, потом нужна была классическая стрижка. Это самое сложное, что может быть. Классическая мужская – в чём сложность? На затылке ты должна сделать некую ретушь, то есть, если мы берём на затылке нижнюю линию роста волос, где заканчивается на шее кожа и начинаются наши волосы. Это место называется «краевая линия роста волос». Там должен быть самый светлый оттенок и дальше постепенно он должен темнеть. Ножницами ты должна это так вывести. Но для этого ещё необходим определенный рост волос. Мужчин с таким ростом волос на затылке совсем немного. Поэтому Элвис, был у меня такой товарищ, стал просто находкой. Я сделала эту классику, потом модельную стрижку, затем укладку на льняное семя, бритьё. Да, Элвиса, по-моему, – я и побрила.

– У Элвиса фамилия Пресли?

– Чередилов. Элвис Чередилов.

– Понятно. Ему же, бедному, и льняное семя на голову?

– А как же? Он – молодец, стойко перенёс все эти мучения. Так что довольно-таки сложный был экзамен.

– Была, значит, мужским мастером?

– Да-да-да и учила причёски абсолютно мужские. Через три года переучивалась там же на женского мастера.

– Ты про мужского мастера дорасскажи.

– А что там рассказывать? После обучения пошла в парикмахерскую, находившуюся по адресу метро «Фрунзенская», Оболенский переулок, дом семь. Там проработала год или полтора. Работа рутинная, в день по десять-четырнадцать человек. Работа страшно нетворческая. Даже модельные стрижки, которые намекали на какое-то творчество, всё равно это было примитивное моделирование. Хотелось искусства, чего-то более возвышенного. И потом, у меня была подруга, Ольга Попова, мы с ней вместе учились, потрясающий мастер…

– А теория была при учёбе?

– Конечно. Даже обществоведению нас учили. А по специальности – санитария и гигиена. Помню, даже военное дело у нас было, как ни смешно.