Суженая

– Такой вопрос, – зная набожность Ермакова, перебил вдруг я, – вера в Бога и демонстрация фокусов – вещи совместимые?

– А почему нет? – удивился Ерофей Владимирович. – Это же не жульничество, не мошенничество, а обычное представление. В цирке все артисты глубоко верующие люди. И всегда такими были, что бы там кто ни говорил.

– Ну, расскажи, – настаивала Таня.

– Охотно, – согласился Ермаков. – Во-первых, молодой человек должен знать, что я из прославленной цирковой династии. Не стану забивать вам голову своей родословной. Поверьте, все предки мои были известными в цирковом мире людьми. Во-вторых, возвращаясь к нашему знаменитому номеру, все мужчины в нашем роду были фенотипически очень похожи друг на друга. Практически близнецы с маленьким нюансом – разного возраста. Что, собственно, и привело к мысли о спектакле, слава о котором прогремела на весь мир. Ещё прадедушка начал работать его со своим сыном. Ну а когда в арсенале прадедушки появился внук и правнук, тут, как говорится, сам бог велел сделать иллюзию под названием «Эликсир молодости». Когда на свете меня ещё не было, они втроём работали номер под рабочим названием «Дориан Грей». Тогда очень популярно было произведение Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». И они делали нечто подобное, только на сцене не портрет, а человек на глазах у всех старился, а порезанный ножом портрет молодел. То есть на сцену выходил мой отец, будучи совсем ещё молодым человеком, и начиналось действие, в процессе которого на глазах у восхищённых зрителей он старел. Разыгрывалась целая мистерия. Вокруг героя в неверном свете под музыку ходили его приятели, женщины, недоброжелатели, мигал стробоскоп, а затем на героя направлялась так называемая «театральная пушка», яркий слепящий свет, и публика ахала. Не исчезая из вида, так сказать, не выходя из поля зрения, человек превращался в старика, а портрет молодел.

– С людьми-то понятно, менялись незаметно для глаз публики. Сына подменял отец, отца – дед, а как же с портретом? Как сделали, что портрет молодел?

– Какой он у тебя наивный, – засмеялся Ерофей Владимирович. – Это совсем просто. Заготавливались несколько картин, в том числе и запасных, на всякий случай, которые также незаметно подменялись.

– Чем представление заканчивалось? Старик на согнутых ногах шагал, неся перед собой портрет с изображением молодого Дориана Грея?

– Всё это присутствовало, но на этом точку ставить было нельзя, аплодисментов не заработаешь. Мы же были как боги в глазах людей. Вспышки, музыка, трах-тарабах, и на сцене, не сходя с места – снова молодой герой с целым портретом, на котором он тоже молодой. Вот тут публика начинала неистовствовать. Ведь у неё же на глазах происходило чудо. Да, с большим успехом они играли своё представление. «Как это всё происходит?» – никто понять не мог. Даже люди, посвящённые в тайну, и те наблюдали за работой моей семьи, раскрыв рот. Предки любили гастролировать. Все приготовления держались в секрете, и принимающая сторона, как правило, ничего не знала. Это для всех был сюрприз.

– А когда вы работали в их номере «Эликсир молодости», сколько лет было вашему прадеду?

– Восемьдесят. Но перед омоложением он называл другую цифру. Всем говорил, что ему – сто двадцать.

– Правильно, чем он хуже сегодняшних жуликов, издающих книги о здоровье, которые пишут, что в свои шестьдесят им сто тридцать. И размещают на обложке свою пропитую физиономию.

– Прадед не жульничал, это же – сценический образ. Мы вчетвером играли и ещё один спектакль, кроме «Эликсира молодости». Показывали представление на Новый год. Выходил Старый год в наряде Деда Мороза, но только, разумеется, без всякого грима. И под звон курантов, так же под музыку, в окружении зайчишек, лисичек и белочек у всех на глазах молодел, превращаясь в Новый год. У него постепенно укорачивалась борода, а затем и вовсе исчезала.

– А как это делалось технологически? Как вы бороду укорачивали?

– Да не укорачивали, это уже были другие люди.

– А как подмену осуществляли? Заходя за елку?

– Да самое простое. На сцене имелся столбик, и за ним «заряженным», то есть готовым к выходу, стоял один из участников представления. Старый год шагал и якобы проходил сквозь столбик. Заходил за столбик, а «заряженный», выходя, как будто продолжал его движение.

– Знаете, – заявил я самонадеянно, – а я ведь тоже ваш. Хотите, расскажу, как я соприкоснулся с цирковой жизнью?

– Всенепременно, – поддержал меня Ерофея Владимирович.

– Началось всё с того, – стал хвастаться я, – что подобрал я на улице котёнка. Маленького, беспомощного. Кузе, так я его назвал, был всего месяц. Принёс я его домой, накормил, приучил к лотку и стал заниматься его пристраиванием. Звонил друзьям, соседям, никто не изъявлял желания забрать котёночка. Небезызвестная вам Зинаида Медякова предложила мне: «А ты его надрессируй и отдай Куклачёву». Все, услышавшие её совет, включая вашего покорного слугу, над ней посмеялись. Легко сказать, «надрессируй». Дрессура – штука тяжёлая. Но всё же в голове моей эта мысль застряла, и я стал пробовать, принялся проводить с Кузей занятия. Котёнок был игручий, контактный, и вскоре мы добились с ним первых результатов. Я соорудил невысокую круглую тумбу, обитую плюшем. С неё наше представление и начиналось. Я научил Кузю делать стойку. Он замирал, сидя на задних лапах, спина у него при этом держалась прямо, лапки – на груди, а подбородок приподнят. Затем, по моей команде, он прыгал на мою подставленную ногу, забирался по мне на плечи и дважды обходил вокруг моей головы. Первый круг – по плечам, спине и груди, второй круг – по кольцу из моих сомкнутых рук, которые я держал перед собой. Затем Кузя спрыгивал на стул, стоящий рядом, а с него через препятствие – подставленную руку, – он перепрыгивал на тумбу. И по моей команде: «Ап!», – делал стойку. Предполагаемые зрители в этот момент должны были устроить ему овацию. Разумеется, после каждого выступления, удачного и не слишком, я Кузьму вкусно кормил.

Таня и Ерофей Владимирович, не сговариваясь, одновременно громко захлопали в ладоши.

– Правда-правда, – смущаясь и краснея, стал уверять я.

– Верю каждому вашему слову, – успокоил меня Ермаков. – Но вынужден извиниться, я ещё не вполне здоров, пойду, прилягу.

– А что с вами? Что тревожит?

– Да видишь ли… Тут такое дело. Три года назад четырёхлетнего ребёнка заперли в комнате, он включил приёмник и слушал радио, религиозную передачу. Взрослые Новый год отмечали, уединились, чтобы дитё им не мешало. А затем смотрят, ребёнок не спит, привели в комнату, где ёлка и накрытый яствами стол. Поставили Толика на табурет и попросили почитать что-то из любимого наизусть. Повеселить, так сказать, пьяненьких сытых гостей. А тот возьми да и прочитай им псалом сто тридцать восьмой, который слышал только что по приёмнику. Да слова сказанные священником о суете, как то: «С самого детства окружаем мы человека мелочностью, ложью. Внушаем ему не искать, не жаждать глубины, а желать мелкого, призрачного счастья и маленького призрачного успеха. Потому что приковываем его внимание к суете и тщетному. И вот зарастает в нём тайный орган света и любви. И наполняется его мир липкими потёмками неверия, скепсиса, эгоизма, ненависти и злобы. Но и в этих потёмках, в этом страшном падении и измене, – не оставил нас Бог». Элеонора Васильевна решила, что это я Толика всей этой «религиозной мути» научил и пригрозила, что не станет больше просить меня сидеть с младшим сыном.