Секта. Роман на запретную тему

Генерал Петя досадливо поморщился:

– Да не перебивай ты меня. Если я разрешил тебе «тыкать», то это не значит, что мы с тобой запанибрата. Обо всем узнаешь – ночь впереди долгая. У тебя еще не появилось никого, кто сейчас греет тебе постель и ждет, когда ее Герочка прикатит со своего ответственного заседания?

– Нет, – Гера грустно улыбнулся, – если только кот. Но ему главное, чтобы миска была полной, а это забота прислуги.

– Тогда тебе предстоит выслушать мой длинный рассказ, а завтра утром отправиться в путь.

– Куда?

– Под Кострому. Человека сюда привезешь так, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Больше доверить некому, только ты в курсе. Сядешь на корявую неприметную машинку с сюрпризом и вперед: шестьсот верст туда, шестьсот обратно. Заодно проветришься, а то ты скоро сдохнешь от такой работы. Ну что, готов узнать чуть больше, чем просто государственная тайна?

– Я ничего не понимаю, но я как пионер, который всегда готов. Выбора-то нет, – Гера хмыкнул, – а кот перетопчется…

Часть 1. Лица

По отношению к врагу

все дозволено.

    Мораль времен Римской империи

О жизнь, нам имя – Вырожденье,

Тебе и смыслу вопреки.

    Борис Пастернак

Игорь Лемешев. Москва. Начало июня 1992 года

Это лето в Москве было невозможно жарким. Город жил в каком-то сумасшедшем отчаянии, словно весь он был готов вот-вот немедленно сорваться и очертя голову кинуться на вокзал штурмовать поезда южных направлений. Воздух был похож на жидкое стекло. Казалось, прохожие плавали в стекле, отталкиваясь ногами от зыбких тротуаров, а водители с замиранием сердца поглядывали на температурный датчик приборной панели: не ровен час, вода закипит. Впрочем, водились в этом зное и оазисы. Скверики, где под каждым тополем, под каждым детским грибком сидели или полулежали, а то и просто дремали какие-то граждане, которых жара изгнала из квартир, и сил хватило лишь выстоять очередь за – вот чудо! – холодным, непритязательно-разбавленным пивом. Ну и наплевать, что не «импорт баночный», который у кооператоров-ларечников в таком почете. Зато ведь холодное и не успевает нагреться в трехлитровой стеклянной банке с пластмассовой, стибренной из маминых тайников, крышечкой. Мама любила «закатывать» банки. Любила… Уже, к сожалению, в прошедшей форме. Игорю в скверике было удобно. Мог он, конечно, и ларек какой-нибудь осчастливить, прикупив упаковку-другую импортного баночного чуда, но был бы не понят другими обитателями оазиса. А так все выглядело вполне натурально: сидит парень в льняной некрашеной рубахе, во «вьетнамках» на босу ногу, перед ним стоит запотевшая банка, рядом, на лавочке, пачка сигарет, книжка. Сидит, никому не мешает, и банка на треть пустая. Свой человек. Если у прочих счастливчиков, которые в разгар рабочего дня посреди недели никуда не спешили и проводили в оазисе все время с утра до позднего вечера, никаких особенных причин для употребления разливного изделия не имелось и они пили его просто так, буднично и скучно, то у Игоря повод был. Он появился в скверике после двух часов дня, а до этого времени, начиная с самого утра, он все еще именовался студентом-выпускником. В двенадцать часов тридцать минут Игорь получил из рук декана результат своих пятилетних трудов – диплом. В двенадцать сорок пять в коридоре, возле аудитории, в которой проходила церемония, его окликнул чей-то знакомый голос:

– Игорь? Вот так встреча! А я смотрю, Андрей Михайлович идет, собственной персоной. Что, думаю, такое? Галлюцинирую от жары? Тебя-то я уже лет семь не видел, а ты прямо вылитый отец стал.

– Здравствуйте, дядя Петя, – Игорь искренне улыбнулся и протянул руку, – я тоже очень рад, что довелось увидеться. Вы какими судьбами у нас на факультете очутились?

– Да так… У меня же тут знакомых много, сокурсник твой, к примеру, Слава.

– Пронин?

– Ну да. Да и с деканом вашим мы заклятые приятели. Я на каждый выпуск прихожу. Люблю поглядеть на будущих азиатско-африканских исследователей. Ты не сильно торопишься?

– Да вроде нет. Диплом получил, теперь можно и отдохнуть.

– Тогда, может, в буфете посидим? Там чего-нибудь холодненького проглотить получится, а? Ты как на это смотришь?

Они спустились этажом ниже и, войдя в помещение маленького студенческого кафе, взяли мороженого, холодных «Ессентуков» и сели за дальний столик.

– Ну, – смакуя солоноватую воду, начал собеседник Игоря, – чем теперь думаешь заняться?

– Да я через три дня к отцу улетаю до конца лета. А там, когда вернусь, может, что-то и подвернется. Сейчас, сами знаете, востоковеды мало кого интересуют. А становиться продавцом или, скажем, бухгалтером мне как-то неинтересно.

– Думаешь по специальности пристроиться?

– Хотелось бы, но тут вновь дилемма: денег за мою специальность не видать будет как собственных ушей. Институты разгоняют, кандидаты наук на рынках граждан обвешивать учатся. Да что я вам говорю, сами небось все знаете.

– Знаю. Глаза же есть, – усмехнулся тот. – Вот только времена – они поменяются. А жить одним днем – это несерьезно. У меня к тебе, между прочим, предложение есть.

– Какое такое предложение? – Игорь подался вперед, ему стало любопытно.

– Перспективное, – отчего-то немного мрачно ответил собеседник, которого Игорь называл дядей Петей.

Игорь внимательно и словно бы впервые окинул взглядом всю возвышающуюся над столом верхнюю часть туловища своего собеседника. Крепкий мужик, друг семьи. Раньше частенько бывал у них в гостях, а потом они с отцом из-за чего-то повздорили. Тема этой ссоры никогда в семье Игоря не поднималась, и внешне все выглядело так, как будто и вовсе ничего и не случилось. Петр продолжал заходить к ним, но число его визитов заметно сократилось, а потом, после смерти матери, отец Игоря уехал в Италию на несколько лет. В служебную командировку.

Игорь родился в семье дипломатов. Его отец был дипломатом, и дед, и прадед, и так вплоть до самых дальних времен, когда страной правили не генсеки или президенты, а императоры, рубль слыл самой сильной валютой на свете, а город Санкт-Петербург был совсем новенький, только что отстроенный, и по его мостовым не хаживала еще нога ни Пушкина, ни Достоевского. Родоначальник фамилии служил в учрежденной императором Петром Первым Тайной розыскных дел канцелярии, был жалован деревенькой, крепостными душами, и сыновья его пошли по казенной части, поступив на государственную службу: старший – по следам отца, уже не в Канцелярию, а в Тайную экспедицию. Младший, получив на то родительское благословение, а «от Государыни Императрицы надлежащее указание, отбыл с посольством к гишпанскому двору».

С тех пор Лемешевы ничем, кроме государственной службы, не занимались. Были в династии и такие, кто послами российскими в чужедалье побыть успели. И ничто из происходившего в неспокойной российской истории этого служения не прервало. Ни октябрьский переворот, ни сталинская топка, пожиравшая самых лучших, ни подковерные интриги кремлевских старцев не причинили фамилии Лемешевых ни малейшего вреда. Жили, рожали детей, выводили их в люди и как-то ухитрялись при этом не наживать врагов. Вот и сидевший напротив Петр Валерьевич врагом не стал. Не дай Бог иметь ТАКИХ врагов.

Игорь заинтересовался. Он и впрямь не думал, чем именно займется после возвращения из Италии, понимая, что альтернативы скучной и малопривлекательной работе в Министерстве иностранных дел просто не существует. А в МИД Игорю не хотелось. Категорически.

– Вы что загадками говорите, Петр Валерьевич? Любите секреты? Мне-то они, ваши секреты, ни к чему. У меня к чужим секретам иммунитет: я среди них вырос и привык не обращать внимания.

– Секреты? Да какие тут, к чертовой матери, секреты? Страну до трусов раздели, все наружу. Наоборот… Проблема не в наличии секретности, а в ее полнейшем отсутствии. Ты знаешь, где именно я работаю?

Игорь вежливо кивнул в ответ. Он знал. Тайную экспедицию как ни назови, а людей, ей преданных, ни с кем не спутаешь. И сколько бы ни стремились они быть скромными, серыми, незаметными – именно эта чрезмерная серость бьет их карту, открывая истинную принадлежность к шпионскому сословию.

– Это хорошо.

– Что именно хорошо?

– То, что ты не болтун. У нас болтуны не в цене. Иди ко мне работать.

Игорь растерялся. Он избежал армейской службы, которую заменил месяц военных сборов в одной из подмосковных частей, и все, связанное с ношением формы, присягой и отданием чести старшему по званию, не нравилось ему едва ли не сильнее, чем удел министерского референта. Поэтому он пожал плечами, помешал ложечкой растаявшее мороженое и неопределенно ответил:

– Не знаю… Спасибо, конечно, но я так же не хотел бы становиться штатской министерской крысой, как и надеть мундир лейтенанта госбезопасности. Большего, как я понимаю, мне поначалу не светит?

Петр Валерьевич от души рассмеялся. Получилось у него негромко, но очень искренне и не злобно:

– Эх, Игоречек. Какой из тебя, к ляду, лейтенант госбезопасности? Ты для того, что ли, пять лет на факультете в лучших студентах ходишь и считаешься чуть ли не надеждой остатков нашей науки, чтобы я предложил тебе сапогами по паркету казенному скрипеть?

– А что же тогда?

– Послужить своей стране. Вот что я тебе предлагаю. Ты же Лемешев. Не забыл, надеюсь?

– О нет. Все, что касается памяти предков, буквально преследует меня начиная с рождения, так что в плане семейной идеологии я образцовый Лемешев. Хоть мне эта фамилия иногда и жмет, словно не по размеру купленные брюки. Извините за излишнюю откровенность, но какой-то я получился в лемешевской породе не совсем стандартный. Тянет к чему-то такому… Нездешнему.

– То есть? Уехать хочешь?

– Нет, – Игорь помотал головой, – не то. Это словно голос, который хочет сказать, но никак не выберет для себя подходящего рта. И знаете, мне кажется, если дать ему возможность зазвучать, я стану совсем, совсем другим. Не таким, как теперь. Я… Ну, как бы вам это объяснить? Я как будто на пороге, и даже ногу занес для шага, а вот шагнуть боюсь. Вернее, не боюсь даже, а сознательно оттягиваю. Словно понимаю, что если войду, пересеку порог, то дверь позади меня хлопнет так, как это любят показывать в кино: громко и категорично, а ключ окажется забытым по другую сторону. И я еще не понял, хочу ли я этого.