Взятка. Роман о квадратных метрах

Она рассеянно проглядела документ и вернула его мне.

– Все в порядке. Контроль пройден. Знаете, Вячеслав, у вас такие глаза и руки, что вы просто не можете быть аферистом с такими глазами и с такими руками. Во-первых, вы не отводите взгляд, во-вторых, у вас не дрожат пальцы. И в глазах ваших я не вижу никакого лукавства. Так что вот вам, – она достала из сумочки ключи от машины, – реанимируйте ее и подгоните к моему дому, я напишу вам адрес. – Говоря, она копалась в сумочке, искала бумагу, нашла какой-то клочок и записала улицу и номер дома.

– Хорошо. – Я принял у нее адрес и ухитрился слегка коснуться ее пальцев. Она чуть заметно вздрогнула.

– А можно я вас в семь часов встречу? – спросил я, напустив на себя простоватый вид и заранее зная ответ. Я мог бы сказать, что верну ей ключи от машины, как только все закончу, подвезу к ее работе, но я же только делаю вид, что простофиля, а на самом деле черта с два меня раскусит любая дура, мнящая себя хоть ясновидящей, хоть психологом, хоть самим Дельфийским оракулом. Мы те, кем хотим казаться, запомните это. Умение играть присуще людям умным, и, соответственно, все те, кто играть не умеет, все они просто мудаки. Но ведь это не о нас с вами, не так ли? Да? Ну вот, хе-хе… Не лгите мне и себе, что вам никогда в жизни не приходилось обманывать, потому что даже если это так, то этого все равно не может быть, а если это все же так, то ваше место на темной масляной доске среди свечей и псалмов.

– Ну, хорошо, – игриво ответила она, и я понял, что скоро все будет весьма неплохо и я, похоже, становлюсь чувачком при делах. Я проводил ее взглядом, насладился тем, как она помахала мне у порога, еще раз ужаснулся катастрофическому, безнадежно-огромному размеру ее задницы и подумал, что, если вдруг случится, что у меня с ней дойдет до того места, в котором случился бы наш первый секс, то мне нужно будет очень постараться убедить того парня, который болтается у меня между ног, чтобы он уделил внимание этой бальзаковской даме.

3

С детства я ковырялся в железках и щупал механизмы. Почти любой автомобиль был для меня понятен, и «Фольксваген» также не причинил хлопот. Я вывернул и прочистил свечи – этого оказалось достаточно для того, чтобы неприхотливая машинка вновь ожила. Вот на таких мелочах, неведомых для большинства автоюзеров, в фирменных сервисах народ поднимает серьезные деньги. Вы приезжаете на «плановое ТО», где вас встречает злодей и разбойник по кличке «приемщик». Вас приглашают в комнатку с телевизором и кофеваркой. Спустя полчаса (надо же выждать немного для приличия и придания явной афере натурального вида) вам приносят стертую тормозную колодку, красную от нагара, или «убитую» свечу. Проныра-приемщик, состроив скорбную мину, сообщает, что «вот это ваша свеча, а вот это ваша колодка» и все это надо менять, притом немедленно, иначе попадете в аварию. Вы раскошеливаетесь на двести-триста долларов и… уезжаете из фирменного автосервиса с теми же свечами и колодками, с которыми сюда и приехали. Приемщик вас надул потому, что он разбойник и жулик, каких поискать. Вообще на фирменных автосервисах все выжиги и жулики, и у меня давно сформировалось четкое мнение, что среди персонала автосервиса вообще нет хоть сколько-нибудь честных людей, быть может, кроме уборщицы. Хотя и она наверняка приехала из Трускавца, или из Ташкента, или из Туапсе и при первом удобном случае стащит мобильник, бумажник и все, что плохо лежит, и смоется в неизвестном направлении: поминай как звали.

Я немного отвлекусь, хотя то, о чем я хочу теперь рассказать, все равно имеет к теме моего повествования самое непосредственное отношение. Среди отраслей, в которых правит жульничество, выдающуюся роль занимает не только строительство. Это еще и все, что имеет отношение к продаже автомобилей. Жульничество здесь начинается с государства, которое придумало идиотские таможенные пошлины. Именно благодаря государству подлеченный мной «Фольксваген» стоит уже не как «народный автомобиль» и за него приходится переплачивать при покупке в салоне, притом весьма существенно. Еще до попадания в салон машина становится дороже процентов на пятьдесят своей европейской цены, а уж в салоне на нее наценивают еще четверть от той же европейской стоимости. Вот и выходит, что покупатель платит за средненький автомобильчик те же деньги, за которые «там» он купил бы машину гораздо более высокого класса. Всем это известно, и любой вправе плюнуть мне под ноги (выше я вам не позволю) со словами «тоже мне Америку открыл». Да не открыл я ничего. Просто хотел напомнить, что самое элементарное – перемещать свою задницу посредством вращения под ней четырех колес в нашей стране – удовольствие несправедливо дорогое. Здесь вообще дорого все, что касается и не удовольствий даже, а просто элементарного желания жить по-человечески.

В девяносто третьем никакой обязательной страховки и в помине не было, про автокредиты никто и слыхом не слыхивал. Все только и говорили о кредитах, приводя в пример Америку, которая «вся живет в кредит». Люди жаждали попробовать – что же это такое за диво: покупка в кредит. Прошло несколько лет. Попробовали…

Теперь тот же «Фольксваген», купленный в салоне в кредит, становится дороже еще на четверть и стоит уже две своих европейских цены. Плюс к этому надо прибавить обязательные страховые выплаты и вероломство приемщиков фирменных автосервисов – получается совсем грустно. Почему здесь все так дорого? Только ли потому, что страна, словно пьяная куртизанка, проиграла в рулетку собственную промышленность, всю до винтика? Разумеется. Но еще и потому, что среди тех, кто продает вам машины, чинит их, строит вам дома, продает вам предметы первой (и не очень первой) необходимости, в абсолютном большинстве присутствуют такие, как я. А уж что касается строительства, то в этой «отрасли» жулики абсолютно все. Говоришь «строитель», подразумеваешь «жулик». В детстве я видел в маминых руках книгу, название которой запомнил: она называлась «Тайфуны с ласковыми именами». По аналогии с этим названием мы – «Жулики с милыми манерами». Мы обжулим вас, не сомневайтесь! Вы переплатите за нашу работу, в которой вы ни черта не понимаете, втрое, и это еще не самый плохой для вас коэффициент. Это еще по-божески. Моя милая пластико-врачебная Алла, затевая после своей Бельгии постройку дома в Подмосковье, не знала и не могла знать, на какие траты она себя обрекает. Не встреть она меня, появился бы в ее жизни кто-то другой. Еще какой-нибудь «строитель». А кто у нас строитель, дети? Дети (хором): Жулик! Правильно, все на лету хватаете, молодцы.

И этот кто-то, подобно мне, тоже поехал бы к «архитектору», такому же жулику, но только более интеллигентного покроя. Строитель и архитектор – два сапога пара и живут по принципу: «ворон ворону глаз не выклюет». Между собой они, бывало, ругаются в сентенции: «Ты чего мне тут нарисовал, твою мать? Все же рухнет к трам-парарам такой-то матери!» Но такое общение происходит в кулуарах, и заказчик об этом ничего не знает. Заказчик должен видеть только парадную сторону процесса. Собственно, за это он и платит.

Мой знакомый архитектор был, как и я, сотрудником нашей изнасилованной удавом Ка конторы. Сейчас он сидел дома и подумывал, заняться ли ему частной практикой или вновь предложить свои услуги какому-нибудь строительному кооперативу. Когда я позвонил в дверь его квартиры, то Рубен (так звали этого повелителя ватмана и готовальни) долго не открывал. Так долго, что я начал сомневаться, что в квартире вообще присутствует хоть одна живая душа. Наконец, пока я держал фотографию Аллы в руках и соображал, как бы мне половчее выкрутиться и где найти замену невесть куда пропавшему Рубену, тот мгновенно и широко распахнул дверь, представ передо мной в домашнем халате, шлепанцах и в белой сорочке, ворот которой украшал галстук-бабочка (я не шучу).

– А, Славик… – совершенно без эмоций и с армянским акцентом произнес армянин Рубен. – Чай будешь или кофе тебе сделать?

Спрашивать, чего ради он ходит по квартире в бабочке, я не стал, подумав, что для архитектора, так же как и для адвоката, наличие бабочки – это такая же необходимая часть имиджа, как для собаки породы «доберман-пинчер» купированный хвост.

– Все равно, – ответил я, входя в архитекторскую квартиру. Рубен был внуком академика и жил в хоромах из пяти комнат совершенно один, так как его родители где-то постоянно отсутствовали, а дед, академик архитектуры и лауреат премии товарища Джугашвили, давным-давно лежал под мраморным надгробием на Ваганьковском кладбище, причем надгробие это он, смеха ради, однажды спроектировал для себя сам. Несмотря на все признаки аристократического происхождения, Рубен был человеком незаносчивым и имел тягу к меланхоличным, философическим размышлениям. В покойной нашей конторе было много клиентов армян, и все они жили в домах, построенных по проектам своего соплеменника. Собственно, Рубена в кооперативе и держали потому, что он, имея обширные связи в армянской диаспоре, поставлял конторе клиентов – богатых армян. Вообще армяне, по моим наблюдениям, довольно забавные люди, и главный принцип их жизни – это «чтобы было недорого, но дорого». То есть чтобы выглядело дорого. Кстати, шильдик от «Бентли», наклеенный на «трехсотый» «Крайслер», – это чисто армянское изобретение, равно как и кроссовки «Adibas» и прочие канувшие ныне в лету «Камасоники». Народ армяне – весьма специфический, и никогда нельзя доверять им полностью, а значит, нельзя доверять вовсе. В сводном строительном симфоническом оркестре жуликов армяне по праву играют одну из ведущих партий.

– С чем пожаловал? – позевывая, поинтересовался Рубен, наливая чай в фарфоровую чашку императорского фасону (на чашке красовались корона и николаевская монограмма).

– Да вот, Рубен, – засуетился я, выкладывая перед ним фотографии, – у меня заказчица есть, хочет вот такой же в точности дом, а проекта у нее нету. Я и подумал, может, ты возьмешься? Ну, там, нарисуешь что-нибудь такое…

– Сколько? – Рубен перестал наливать чай и неожиданно цыкнул зубом, да так звонко, что я от неожиданности даже подпрыгнул.

– Да мы с ней пока вроде не обсуждали, – уклончиво промычал я. – Ты скажи, что да как, а я постараюсь ее уломать.

Рубен зевнул.

– Лохушку поймал на крючок? Ладно-ладно! – успокоительно поднял он руки, видя, что я разволновался и готов зашипеть, перекреститься и плюнуть за левое плечо. – Я не глазлив, Славик, это твое дело. Рыбаки, как и прорабы, уловом не делятся. Такое дело… – взяв на полтона ниже, задумчиво закончил Рубен. – Однако надо тебе помочь чисто по-братски! – воспрял он духом спустя минуту напряженного обдумывания.

За время этой минуты на лице архитектора обозначились все наметившиеся ранее морщины. Сразу стало видно, что в старости Рубен будет выглядеть именно так, как и должно выглядеть старому и мудрому армянину: старым и мудрым армянином, который много молчит, любит поучать, воздев к небу палец, и курит сигариллы с ароматом вишневой эссенции, каковой, говорят, пахнет какой-то военный страшный газ, кажется иприт. Впрочем, я могу ошибаться, так как сам я иприту не нюхал. Отвлекусь на миг, ладно? Встречаются на том свете два скелета, узнают друг друга и начинают друг на друга наезжать с распальцовкой. Один говорит: «Да ты пороху не нюхал!», а другой ему: «Да ты иприта не нюхал!» Да…

Рубен ушел куда-то в глубь своей бескрайней квартиры, где произвел шуршание бумагами, чертыхание, восклицание прописных истин, подскальзывание, шарканье, «так-так-так», опрокидывание и имитацию плевка. Наконец, он вернулся и положил передо мной груду переплетенных чертежей:

– Вот возьми, можешь не возвращать, у меня есть еще экземпляр.

– Что это? – Я заинтересованно рассматривал чертежи. – Проект? Готовый проект? Но разве он похож? Есть хотя бы фотография дома, который был по этому проекту построен?

– Нет никакой фотографии потому, что дома нет. Нечего фотографировать. Это, понимаешь, моя курсовая работа, – доливая себе и мне чаю, признался Рубен. – Я все время мечтал, чтобы ее воплотили, так сказать, в натуре, но… Знаешь, я тебе честно скажу, я по этому проекту курсовик не защитил. Там ошибок много, и я потом все переделывал. Но тебе-то какая разница? Главное, взять предоплату и начать работы, а потом что-нибудь да выйдет. Бери, дорогой! Бесплатно отдаю! Если что непонятно будет, ты звони. Постараюсь помочь, и не забудь, как все будет готово, позвать меня на новоселье.

4

Место, в котором Алла планировала строиться, поначалу мне очень не понравилось. Это был дачный поселок МВД, и когда я подкатил к воротам и попытался проникнуть на обнесенную бетонным забором территорию, то у меня ничего не получилось. На вахте дежурила бабка с замашками тюремного надзирателя, и она долго расспрашивала меня насчет того, кто я да что я. В конце концов машину пришлось оставить снаружи, а самому, в сопровождении этой самой бабки, проследовать к нужному мне участку земли.

– Вот здесь, – проворчала бабка, – отхватили себе кусище, нечего сказать. Они не наши, не из министерства. Небось, чьи-то знакомые… Вот время пришло, все продается, все! – патетически причитала она, покуда я зарисовывал контуры участка и прикидывал, где лучше поставить дом, откуда брать воду для строительства и как сподручней будет организовать здесь подвоз материалов.

Поселок был старым, давным-давно застроенным, дорожки между домами были узкими, а к участку Аллы вел извилистый проулок шириной чуть больше грузовика «КамАЗ». Все это нравилось мне сильнее и сильнее потому, что сулило солидный навар уже на этапе разгрузки. Кирпич, арматуру и прочие габаритные материалы возят на грузовиках с прицепами, так называемых «длинномерах», а не один из них в этот проулок не втиснется. «Значит, – весело прикидывал я, – придется разгружать длинномер за воротами, перегружать из него в небольшой грузовик, а для этого нужен кран. Еще один кран должен стоять здесь, на участке, чтобы разгружать теперь уже небольшой грузовик, а это хорошие деньги, черт бы меня побрал!»

Все дело в том, что крановщик берет плату «за смену» – обычно это восемь часов, а прораб берет с заказчика совсем другие деньги, утверждая, что «падла-крановщик дерет за каждый подъем стрелы своего гребаного крана». Поэтому «смена» обходится заказчику раза в три дороже того, что платит прораб ничего не подозревающему крановщику. Но это у глупого прораба крановщик ничего не подозревает, а я умен и заранее предпочитаю договариваться с крановщиком, чтобы он меня «прикрыл» на тот случай, если вдруг во время работы нагрянет хозяин и начнет приставать к крановщику с расспросами типа «что почем». Нельзя исключать такой вариант и быть небрежным в мелочах, когда ведешь большую игру с заказчиком. Из нее ты должен выйти победителем. Иначе ты лох, и мудак, и баклан, и муфлон, и додик, и защекан, и шендерович, и гнутик, и чмошник, и тебе не место в профессии.

Крановщики по большей части – это довольно унылые, угрюмые, помятые жизненными обстоятельствами люди с тяжелым характером. Найти среди них союзника нелегко, и обычно «артистизм» крановщика в разговоре с заказчиком стоит дополнительных денег. Строительные фирмы «заряжают» в смету стоимость смены одного крана, умноженную на пять, поэтому я решил содрать с Аллы по-божески. Сама смета уже начала формироваться в моей голове в виде столбика соблазнительных цифр, и лишь голос бабки-тюремщицы вывел меня из блаженного состояния подсчета будущей прибыли.

– А вот там, – она гвоздила воздух своим скрюченным пальцем, – за тем забором живет заместитель генерального прокурора…

– Да-да, – рассеянно ответил я, – конечно…

Я совсем не слушал, что она говорила прежде. Бабка поняла это и надулась.

– Короче, чтобы никакого мусора и чтобы никто не шлялся по дачам. А не то я быстро всем автозак организую. Понятно?! – полоснула она меня по горлу своим вопросом, и сразу привиделись мне камера, стол с ярчайшей лампой, а за столом бабка эта, только, конечно, помоложе, перетянутая хромовой портупеей и с наганом на ремне. Ее «понятно» – это оттуда, из допросной ее биографии, когда стреляла бабка несчастных по темницам, будучи молодой бабой с садистскими наклонностями. Что за женщины идут работать в милицию? По-моему, это не женщины, а некий средний род. Все они в душе трансвеститы и втайне мечтают о яйцах и бицепсах, мечтают оказаться в мужском теле. Их при рождении наколола природа, вставив мужские души в женские тела. Бабо-менты куда как страшнее менто-сапиенсов, то есть мужиков. У всякого человека, словно у планеты, есть своя, персональная атмосфера. Она состоит из запахов, звуков и теплового излучения. Так вот, более страшные своей противоестественностью, жестокостью, цинизмом и какой-то особенной, ощущаемой в своей персональной атмосфере ущербностью, женщины-менты схожи с вампиршами, от которых надо улепетывать без оглядки.

– Понятно, – вежливо ответил я бабке, развернулся и, не оборачиваясь, пошел к выходу. Она шагала за мной. По пути я с трудом поборол искушение заложить руки за спину, как принято у заключенных под конвоем…

…За остаток дня я успел накидать для Аллы список первоначальных затрат, рассчитывая срубить на нем процентов пятьдесят. Плюс к тому на сиденье «девятки» лежал курсовик Рубена, который я хотел выдать за готовый проект и впарить ей, как «авторскую работу молодого дарования», за десять тысяч долларов и не меньше. Тот факт, что проект – дело долгое и требующее, как минимум, месяца работы, меня не смущал. Я выдрал из курсовика пару чертежей, обрезал их от переплетной бахромы, не поленился сделать с них копии в какой-то нотариальной конторе, случившейся по дороге, и в вагоне метро, куда я попал после перегона «Фольксвагена», я отрепетировал свое убедительное вранье. Когда где-то пробило (я ничего такого не слышал, но ведь пробило же где-то) семь часов вечера, я стоял возле клиники и волновался, словно девственник на первом свидании. Алла не заставила себя долго ждать, явив с самого начала готовность отдаться мне, что выражалось у нее в попытках неуклюжего заигрывания и в том, что она совершенно не собиралась ничего слушать «про дела».

– Ах, да ну их, эти дела! – кокетливо заявила эта молодящаяся дура и задымила сигареткой. – Весь день только о делах и слышу! Как прошел ваш день, Вячеслав?

«Мой день, овца, прошел в ожидании открытия пещеры Али-Бабы, то есть твоего кошелька, – подумал я, – а сейчас все обламывается! Ну, ничего. Я так легко не сдамся. Главное – все время держать глаза закрытыми и представлять себе, что целуешь, допустим, Катечку». Я еще не знал тогда, что у Аллы отвратительные, какие-то дряблые, расползающиеся губы. Ее поцелуй напоминал погружение в водянистое тесто. Но я смог, я выдержал и это, и все, что последовало потом.

В девяносто третьем еще не было построено гостиниц с почасовой оплатой, где стены и простыни покрыты подозрительными пятнами, поэтому мы оказались в номере какого-то третьеразрядного приюта, название которого теперь стерлось из моей памяти. Здесь, на казенной узкой кровати, я стал (как ни ужасно теперь вспоминать об этом) возлюбленным этой женщины, чей дряблый живот колыхался в такт моим фрикциям, чьи стоны так не трогали и не заводили. Я стал возлюбленным той, что годилась мне в матери, и все это ради лишь одного – ради чертовых денег. Лишь надежда на их получение сохраняла мою эрекцию в норме, и я, ненавидя себя, отрабатывал возможность обмана этой, по сути несчастной женщины, которая, продлевая молодость и возвращая красоту своим клиенткам, по каким-то причинам не делала этого для себя. Вот уж воистину, сапожник без сапог. Даже несмотря на всю ее полноту сдобной булки, у нее были очень выдающиеся, острые скулы. Я подумал, что, когда она умрет и ее на хрен закопают, черви пожрут ее рыхлую плоть и череп обнажится, то это будет самый скуластый череп на всем кладбище! И, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою мать, твою, в самом деле, мать! – какая же огромная у нее была пизда!

Алла стонала как-то жалко, глаза ее были закрыты. Наверное, ей было стыдно. «Наверное, она никогда раньше не изменяла своему мужу», – подумал я, молча делая свое дело. И еще я отчего-то решил, что эта сентиментальная дура должна была проливать слезы над похождениями «Унесенной ветром» Аллы Хариной[2 - Здесь авторская игра с переводом имени Скарлет О’Хара, где scarlet, в переводе с английского означает «алый», а фамилия героини романа «Унесенные ветром» созвучна с русской фамилией «Харина».], инстинктивно примеряя на себя ее шляпку с розовыми шелковыми завязками…

Прораб, как он есть

1

«Их роман был скоротечным, подобно капле дождя, скользящей по ветровому стеклу авто». Такие или примерно такие фразы сплошь и рядом встречались в книжонках, которые читала эта влюбленная в меня, источающая последний сок любви, старая смоковница. Она была сентиментальна до умопомрачения и от этого казалась глупой и неуместной во всем, за исключением практичности. Деньги она любила, умела считать и поначалу была откровенно прижимиста, воистину отделяя мух от котлет. Наш роман, зародившийся в номере совковой гостиницы, чуть было не прервался в самом начале, когда, удовлетворив мною себя, Алла стала, наконец, выражать интерес к предмету куда как более важному для меня, нежели секс с ней. Я обстоятельно рассказал ей обо всем, что касалось предварительного этапа работ, и, покуда из уст моих не зазвучали цифры, она внимательно и даже благосклонно слушала меня, выражая свой интерес покачиванием головы и мимикой нижней части лица. Такова была ее интересная особенность: лицо словно разделяла пополам невидимая черта. Эта женщина никогда не щурилась и не морщила лоб. Сомневаюсь, что она когда-либо могла сделать это, но, быть может, это было результатом действия какого-нибудь препарата, который она решила попробовать на себе после того, как он чудесно помог одной из ее клиенток. Нижняя же половина ее физиономии, или «мордочки» (это было одно из ее любимых, доводивших меня до бешенства словечек), наоборот, была весьма активна. Алла выпячивала подбородок, складывала губки бантиком или вытягивала их в хоботок, и кончик ее носа подрагивал, словно клюв не крупной, но хищной птицы. Подрагивание носа означало у нее высшую степень накала страстей, к которым относилось, безусловно, и раздражение. Что это такое – ее раздражение, я впервые испытал после того, как извлек на свет составленную мною смету и начал озвучивать ее значения. Она постоянно прерывала меня раздраженными заявлениями «ах, как это дорого», а в ходе оглашения «приговора», то есть итоговой стоимости, ее вскрики переросли в настоящие вопли:

– Но почему же все так дорого, Слава! – спросил у меня ее подрагивающий нос, и подбородок едва не пригвоздил меня к стене.

– Вовсе нет, Аллочка, – вложив в голос всю свою мнимую милую непосредственность, стараясь звучать без фальши, словно пианист Кисин, не имея права на ошибку, искренне ответил я. – Это самые низкие цены, какие только существуют на рынке, и притом они конечные, никаких подвохов тебя не ожидает. Это будет стоить для тебя столько, сколько я тебе сейчас сказал и ни копейкой больше. Я здесь ничего не зарабатываю. Говорю это сразу, чтобы ты не думала, что я хочу как-то тебя использовать. Нет-нет! Я давно в деле, у меня свои принципы, и я никогда не надуваю своих клиентов. Я просто надеюсь, что буду получать от тебя ежемесячную зарплату, вот и все, на что я рассчитываю.

– Зарплату? Вот как?!

– Но что здесь такого? Это общепринято! Если заказчик не хочет, чтобы его обманывал прораб, то он платит ему зарплату. Я бы и так не обманывал, но ведь я должен что-то получать за свой труд, не так ли? Речь-то идет всего о тысяче долларов в месяц и не более того. Сама видишь, у меня запросы вовсе не космические. Я адекватен и скромен, как моральный кодекс!

Прораб должен быть актером и не только. Прежде всего он должен быть психологом высочайшей квалификации, определяющим потенциал и характер своей предполагаемой жертвы с первого взгляда. Он как именитый стрелок, выступающий на Олимпиаде и ни в коем случае не имеющий права допустить промах. Каждый выстрел в «десятку»! Так и у прораба: каждое слово должно вонзиться точно в сердце заказчика, там должен распуститься пышный розовый куст, и прораб должен внушить заказчику, что розы не имеют шипов и уколоться, а вернее сказать, «наколоться» здесь невозможно, так как все возможные риски берет на себя он, прораб. Помимо всего прочего он еще и великолепный психолог, который, мгновенно оценив, что за человек перед ним стоит, тут же начинает мимикрировать под него. Прораб-актер все играет с первого дубля, так как права на ошибку у него нет. Смотрите правило для стрелков выше: «каждый выстрел в «десятку».