Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 1. В Нусекве

С того момента, как нечестивое Государство Сан Репа растоптало наши вековые надежды и пресекло жизнь моей матери, я не участвую в дискуссиях, в которых произносятся слова «Мораль», «Конституция» и «Патриотизм». Я вижу, что эти высокие слова ничего не значат и лишь прикрывают жестокую борьбу за существование, которую ведут одинокие люди. В этой борьбе нет никаких правил. Кого сы призываем на защиту самих себя, своих семей и кошельков, Сатану или Богов – это теперь наше личное дело, надо только угадать, ч кем иметь дело предпочтительнее.

Режим, волею несправедливой судьбы, или случая, уж не знаю, кого больше обвинять, так вот, режим, нависший ныне над Сан Репой, не вызывает у меня никаких чувств, кроме презрения и отвращения. Я желаю ему скорейшей гибели, что скорее всего произойдёт, пусть не так скоро, как мне хотелось бы, но гораздо быстрее, чем опасаются его хозяева.

Видимость государства. Как бы институты власти. Вроде бы суд. Что-то подобное армии. Муляжи. Обман. Фикция.

Лучшие, незабвеннейшие люди сан Репы: Ежи Месячны, Дефолт Полный, Мандез Незаметны, литовский коназ Жильдовт Пархоментской. Нас в этом государстве вовсе не было.

Вот, собственно, и всё.

По телевизору я почти каждый день вижу пёструю цыганскую толпу полит-технологов и политологов Сан Репы. Какая же это, однако, умная, тонкая в чувствах, хорошо одетая и вымытая мразь и слизь. Хорошо бы собрать их у Стены Пер Лашез и всех расстрелять из крупнокалиберного пулемёта!

Я видел безразличие чужаков к нашим бедам и не желаю, выплакав свои глаза, видеть слёз детей чужаков.

Подруга моей матери, уже очень пожилая женщина, донесла мне, сколь её смущают приставания одной национальной синекуры. Хотя она не относилась к этому народу, её по внешнему виду причислили к «Своим».

– А вы не получаете пайки в нашей молельне на улице Куколок? Нашьим ведь там дают!» – спрашивала её известная в Сблызнове дама.

Сдохнуть можно – «нашим дают!» Оказывается, что в моем государстве, где ведётся такая всеобъемлющая, десятилетиями неумирающая «борьба с фашизмом», махровым цветом цветут национальные синекуры. И в первых рядах отпетых и махровейших националистов – лучшие борцы с фашизмом! Вах-вах-вах! Цвет антифашизма! Браво! Им позволено не любить фашизм и оказывать помощь по расовому признаку!?! Ха-ха-ха! Вот двуличные скоты! Эти люди втравили мой бедный, глупый, доверчивый народ в гибельный интернационализм, в результате чего он погиб, а теперь на чужой территории, на костях моего народа устраивают свои мерзкие расистские раздачи «для своих»?! Свои цели достигнуты, с нами можно больше не считаться! И государство, вознамерившееся «бороться с национализмом», даже не замечает, что происходит! И это всё? А когда мы, славяне, пытались поступать так же, эта публика брезгливо фыркала – славянский национализм, мол – ошень плёхо!! Боги мои! Мерзость-то какая!

Курсантов, которые жрут шоколадки в сортире, бьют до смерти, господа! Честь надо всё-таки знать, будущие курсанты!

Впрочем, несмотря на зрелый возраст, подруге матери не откажешь в чувстве юмора. Она в конце разговора рассмеялась и сказала мне: «У тебя бывшая жена – из этих, можешь смело идти и получать! Тебе положено! Этой категории они дают!»

Меня передёрнуло.

В этом она была права – у меня была такая жена. Грешен.

– Спасибо! – сказал я, – Я и пешком постою! У меня теперь в рот не полезет ихнее варево! Я был в маленькой как бы стране на Ближнем Востоке и если она мне снится, я просыпаюсь с криком ужаса и отвращения. Я скорее свою руку съем!

Нет, друзья мои, вам ещё рановато праздновать победы! Вы ещё побежите отсюда с птичьим клёкотом, осклизаясь в грязи и волоча в руках дырявые чемоданы!

Кругом – враги! Эти враги – чужие духом и потому – опасные! Но ещё опаснее – мои жлобоватые, диковатые, склонные к рабству и лжи и донельзя тёмные соплеменники. Во всём виноваты не инородцы, а глупый мой народ. Если человек глуп, он потеряет всё, даже если его охранять! Хоть я и жалею их, но в глубине души знаю им цену. Три полушки в базарный день цена моему народу! Такие же предатели, как и все! Лживые, трусливые, вороватые. Большинству из них наплевать на своих братьев по крови!

Но как вопиют из земли миллионы моих преданных, ограбленных, обманутых соплеменников, как вопиют их немотствующие кости!

Боги мои! Я взываю к вам! Сметите препятствия прочь с нашего пути!

Общество, в котором я живу, постепенно становится неинтересным, одномерным, скучным и безъязыким. Таким было, видимо, общество в шестнадцатом веке. Культивируются хитроумные методы выживания, но работников всё меньше. Всё больше обрюзгших попиков, полицейских, шпиков и бандитов разных мастей. Дух развитых личностей угнетён. Мечта умерщвлена. Вместо вековой мечты о равенстве – предложено не стремится к этому на земле, но уповать, что таковое устроено в небесах. Дух гнилой и все понимают, что всё это не может продолжаться долго.

Сейчас в моём городе идут выборы. Несколько совершенно отпетых уголовных личностей соревнуются между собой в святом деле зрительских симпатий. Борьба идёт за кресло отца города. Таких морд я не видел даже в городском зоопарке. Потом эти уголовные уроды устроят здесь восьмидесятилетие «великой победы», как они это называют. Фу-ты-ну-ты-ножки-гнуты! Удивили! Их следовало бы расстрелять всех из пулемёта, всю эту отпетую мразь!

У моей родины два возможных пути – вместе с христианскими попами – на кладбище, либо – в неведомое и возможно трагическое будущее. Я иду вторым путём, не оглядываясь на то, куда идут сто миллионов моих слепых земляков.

Тому гению, который стоял в строю и под пулями в окопе в качестве рядового солдата, будучи сам голову выше всех этих вшивых кабинетных генералов, получивших свои погоны за взятки или по сословным привилегиям, тому гению, которого судьба вознесла и позволила ему пробиться сквозь неисчислимые преграды и тернии, тому гению позволено гнать безгласных рабов на смерть. А этим кабинетным скотам не позволено!

В девятнадцатом веке можно было купить за деньги звание полковника, и порой случалось, что человек ещё гукает в младенческой колыбели, а уж числится в полку полковником. Страна! Странища!

Человек опущенный часто становится утончённым. Я это вижу в людях. Когда насильником выступает государство, их утончённость беспредельна. Но это я так, шучу!

Пляшут бесы на могилах. Три четверти солдат даже не прикопано ими, а они устраивают свои вшивые юбилеи и празднества! Чего они празднуют – бог его знает! Себя тешат, мол, какие мы патриотичные и памятливые! Уроды! Даже ветеранов своих вы ограбили, уроды – лишили их сбережений! И их прокуратора, этого крошку Цахеса можно понять: очень тяжело, разбазарив деньги и раздав их проходимцам и ворам, возвращать их порядочным людям! Это просто невозможно сделать! Он же прагматик, он не знает, сколько стоит порядочность, если её здесь никто не покупает! Вот он и задабривает ветеранов подачками! А те радостно блеют, как бараны! Нет больше ни одного свидетельства ваших побед, господа, кроме маленького трофейного городка в Европе! Ещё удивительно, что они и его не просрали, удивительно! Таким образом, ваша победа заключается в том, что вы положили… миллионов человек солдат на взятие одного маленького городка. Но стоит ли отмечать такую победу столь пышно, господа? Других весомых свидетельств вашей победы больше нет! Я ведь не чиновник, не босс спецслужб, это вы, миллионы «патриотов» предали своё государство. Я знаю вам всем цену. Есть масса свидетельств ваших предательств, подлости, наглости и, разумеется, глупости, но свидетельств ваших пирровых побед одна. Гордитесь её, ибо скоро и её у вас не будет! За то, что они с нами сделали, история ещё трахнет их многоголового дракона во все его вонючие пасти. У меня нет никаких сомнений на этот счёт. Так и будет.

Всё, что происходит в мире, наверное, к лучшему, даже смерть, если таковая рано или поздно наступает.

Самая прекрасная и оригинальная вера в мире – это вера женщины в то, что с помощью пудры и баночек с кремом можно победить смерть. Это почище любого Христа. Многие женщины в юности уверовав в баночку с кремом, в старости меняют её на Христа. Эта вера, основанная на слабости и немотивированном страдании, так близка сердцам многих женщин, что иногда кажется, не сочинялась ли она под них?

Что такое жизнь для большинства бледнолицых? Однообразие и скука. Страшный труд весь год, заботы и низменные страсти, просмотр рождественской сказки про миллионера и золовку, с хепиэндом – в конце каждого года. То считается очень человечным – дарить надежду тому, кому явно ничего не обломится. Недавно к этому священному присоединились семейные походы в церковь. Скука непрошибаемая. Единственная вещь, в которой все изощряются, как могут – это смерть.

Кругом миллионы неустроенных людей, поэтому в моду войдут рождественские фильмы, про добрых, не теряющих присутствия духа бедняков. Это так мило – бедняки, не теряющие духа. Нынешние хозяева жизни, или их дети, несомненно, когда-нибудь будут в последний раз замирать перед облупленной стеной, проклиная путь, который привёл их под дуло пулемёта. Лет через двадцать.

От нечего делать в последнее время я увлёкся фотографией и уже отснимал на своей «Практике» два десятка плёнок. Сделав фотографии, я увидел, что это ужасно, особенно городские фото. Там, где живут люди, нет ничего, что можно было бы снять на плёнку, ну ничегошеньки нет, эти постройки, улицы, грязные бараки не могли быть сотворены людьми. Наши города просто отвратительны! Лес же, лишённый человеческого присутствия, чудесен даже на моих дилетантских фотографиях. Так среди кого пришлось нам жить? Где мы были и где мы сейчас? Я знаю!

Я как-то задумался, ну вот сидит прокуратор этой квёлой как бы Сан Репы и какая всё-таки у него классная жизнь – экономики в стране никакой, обязательств перед населением почти никаких, страшные по цене подарки при выходе на пенсию. Нет, экономика то есть, конечно, есть, помилуй бог, это я так, ошибся, есть экономика, да ещё какая экономика, мощная экогномика, кое-где ещё как бы кое-что шевелится и вроде благоухает. И кое-что даже вопреки стало оживать и показываться по телевизору – вот, мол, растём не по дням, а по часам. Но положа руку на всё, на что можно, только дурак не видит, что рост в даже в десять процентов окажется в абсолютных размерах меньше одного процента например Германии, и всё это в принципе смехотворно. Эти ихние россказни – страшная ложь, без которой им не прожить. Им уже нужно нам лгать, да-да! Есть просто ложь, есть статистика, а есть их статистическая ложь! Думаю, что скоро в Сан Репе будет тишь да гладь, а прокуратора будет выбирать Сейм – так сподручнее. Так вот, нынешнему прокуратору, по совести говоря, следовало бы в первый же день арестовать бывшего прокуратора и повесить его на фонарном столбе за всё, что тот натворил. Но не может же «Сынок» обвинить в чём ни попадя своего «Папулю», который подбросил ему в подол прокураторский жезл. Господи, как бы я хотел увидеть революции, которая это сметёт! Ясно, что погибнем при этом, но и эти будут гибнуть. Им есть, что терять, мышам!

Вчера по телевизору с великим пиететом показывали хищную старуху, собственницу всей индустрии лосьонов в Америке. Заказной фильм. Коллекционершу замков и произведений искусства. Жуткая страна – Америка. Лживая и ханжеская. Хитрая старуха, на которую и в молодости я бы не позарился и за миллион баксов, изображала без особенного успеха рафинированную светскую леди. Мерзкое зрелище. Ведущая слушала пошлые слова самовлюблённой старухи с таким видом, как будто ей подарили миллион баксов в рождественской корзине, а в рот положили леденец. А старуха – просто кидала и вор чужого труда. Особенно меня поразило её поведение во время великой депрессии. Представляю, как ужасна была бы жизнь, если бы несправедливые общественные законы господствовали бы и в природе. Воры и разбойники присвоили бы себе право на вечную жизнь и вытеснили всех чудом уцелевших до сего дня честных. Это было бы полное растление – вечная жизнь хищных и вороватых. А так в этом есть какая-то справедливость – бомж и эта дива будут лежать в одной земле и Боги не будут спрашивать их о состоянии кошелька. Слава Богам – в них есть потребность к насмешливой справедливости. Хвала вам, Боги, что в конце концов Вы убиваете всех!

«Карате» или сто граммов медного купороса на ведро. И шуруй!

Что такое история? Это когда от реальной жизни остаются одни слова.

Не надо мне больше читать о Риме. Только сердце надрывать!

Гулливер повержен. Комнатные львы лакают кефир, священные коровы набросились на варенье! Миниатюрные жирафы бегают под столом! Один кенгуру бдит в опочивальне, не уверенный в завтрашнем дне!

С точки зрения общечеловеческих добродетелей и ввиду полной извращённости нынешней буржуазной цивилизации, кичливые хозяева этой жизни на самом деле являются полным дерьмом. Им это трудно признать, но это так.

Вырвать у государства исключительное право на присвоение чужого труда, ренты, ссудного процента – это и есть их цивилизация, называемая «Демократией». Желчные старики, именующие это «дерьмократией» или «демокрадией» ближе всего к истинной оценке этого явления.

Как бы я хотел сказать фразу, полную музыки: «В свободное от других занятий время я учился пению в хоровой школе в Ламбахе».

Это напоминает: «В некоем селе Ламанчском, названия которого у меня нет желания припоминать»… ну а дальше – по своему разумению.

А потом спустя несколько страниц написать:

«Визирь Кахиди, упавший негаданно в чан с нерафинированным дерьмом, в котором допрашивали его же пленников, вынужден был плавать в чане трое суток, ибо края чана были закруглены. Над чаном цвела сакура и акватория была запорошена её белыми лепестками. Подталкиваемый тремя законами Ньютона к поверхности, Визирь дрейфовал по течению».

Красиво, но не истинно! Мои семейные мемуары о жизни не столь интересны и здесь могли бы быть названы «Жизнь среди червей», «Жизнь среди микробов», «Преданные».

Честные всегда в проигрыше. Нельзя раньше времени стартовать, как это делают пройды, толкаться локтями, глотать таблетки. Мама учила в детстве здороваться со всякой сволочью. Сделали сволочам приятное, а сами не жили. Всё время отставали, отставали, отставали.

С живыми – мне всё понятно.

С мертвыми – всё тяжелее. Поговорить с ними нельзя и попросить прощения тоже. Я – о своей матери говорю, о её тяжёлой жизни и её смерти. Иногда думаю и вижу, что душа моя иссякает и бледнеет и мне нечего сказать в своё оправдание. Это страна несправедливости и тысячи стандартов. Тут есть граждане первого сорта, получающие всё полной мерой, второго сорта, десятого и сотого! То, какого они сорта ни в малейшей степени ни зависит от их внутренних достоинств, скорее – наоборот! Собственно говоря, это уже не страна, а куча разваливающихся территорий.

Законов здесь нет и никогда не будет. Была и будет их симуляция.

Интересно: прошло столько лет с тех пор, когда Германия в страшной борьбе с нами была повержена, а все архивы под замком! Ни хроники не показывают, ничего. Я знаю, чего они боятся: все лишний раз увидят, что у злодеев человеческие лица, а у хозяев этой страны – рыла! Кто вообще решает, что мне можно показывать, а что нельзя, назовите фамилии, кто это решает?

Ничего не жалко!