Остров

Насытившись, Сева обычно брал гитару, а играл он, надо сказать, неплохо, и исполнял что-нибудь нетривиальное. Лучше всего ему удавался одесский или блатной репертуар, что, в сущности, одно и то же.

У раввина была дочка Ента,
Тонкая, изящная, как лента,
Чистая, как мытая посуда,
Умная, как целый том Талмуда…

Виртуозно исполнив этот одесский, не лишенный некоторого изящества шлягер до конца, Севка делал паузу и затем переходил к более грубой, так сказать, натуралистической поэзии, положенной на мотив «Sixteen tons»:

Калитка скрипнула, пропел петух,
Корова пёр… ла – фитиль потух.
Робинзон проснулся, яйца почесал,
На бок повернулся и рассказ начал…

Что там происходило с Робинзоном дальше любознательный читатель сегодня может узнать из интернета, забив любую строку из приведенного выше отрывка в Гугле или в каком-то другом поисковике. А ещё мои дорогие сожители предпочитали вслух зубрить анатомические термины на латыни, без неё в медицине, как известно, никуда!

– Ulna, scapula, clavicula, arteria, dentes molares[1 - Рука (нижняя часть от локтя), лопатка, ключица, артерия, коренные зубы верхней и нижней челюсти (лат.)]… – монотонно звучало из их уст, порой, в течение нескольких часов.

Выдерживать такое было трудно, хотя, благодаря этому, я за год совместного проживания довольно неплохо освоил латынь, разумеется, в пределах первого курса мединститута. Жаль, она быстро выветрилась у меня из головы, как только я сменил место жительства, хотя кое-что осталось и до сих пор. Так что, воистину, худа без добра не бывает! Благодарен я своим соседям и за одну экскурсию, которую они устроили специально для меня.

– Хочешь посмотреть нашу анатомичку? – спросил как-то раз Всеволод. – Узнаешь, чем занимаются будущие врачи на практических занятиях.

Я, естественно, желание изъявил. В морфологическом корпусе института перед входом в прозекторскую, иначе я просто не могу назвать эту аудиторию, мои друзья облачили меня в белый халат, чтобы можно было сойти за студента-медика. В большом двухсветном зале стояли столы из искусственного камня, чем-то напоминавшие скамьи в общественных банях, только с вогнутыми столешницами. На них лежали расчленённые различным образом человеческие трупы: где-то распиленные пополам вдоль всего туловища, где-то, наоборот, поперёк, естественно, с удаленными внутренностями.

На одном столе покоилась нога во всю её длину от самого паха и до ступни, освобождённая от кожи с аккуратно отслоенными друг от друга мышцами. Все фрагменты тел были чем-то специально обработаны и мало уже напоминали людскую плоть, больше походя на остатки мумий. Над ногой склонилось несколько студентов. Они перебирали руками высохшие мышцы, заглядывая при этом в учебник анатомии и бубня уже известные мне латинские названия. Несколько в стороне стоял парень и задумчиво жевал пирожок с ливером, его мысли явно витали где-то далеко-далеко. В аудитории явственно ощущался специфический аромат формалина и ещё чего-то, чему я, не будучи специалистом, не мог дать определения. Этот запах потом ещё долго преследовал меня и никак не мог выветриться из одежды. Но это было ещё не всё.

– Как, тебя не мутит? – спросил Севка.

– Да нет, по-своему даже интересно.

– Редкий ты экземпляр, однако! Поначалу многие наши студенты не выдерживали, – одобрительно констатировал Всеволод и, поглядев на Петрушу, загадочно промолвил: – Ладно, пошли…

Мы спустились в какой-то подвал. Длинный коридор освещался неярким светом люминесцентных ламп. По правую и левую сторону располагались массивные железные двери с задвижками, но без замков. Мы открыли одну из них. В помещении было темно. Петя нащупал выключатель и зажег такой же неяркий, как в коридоре, призрачный свет. Я увидел два огромных, выше человеческого роста, металлических чана без крышек. Здесь намного резче, чем в аудитории наверху, пахло формалином, даже пощипывало глаза. С потолка над чанами свисала какая-то металлическая конструкция, напоминавшая примитивный механический манипулятор с захватом на конце. Севка довольно уверенно взялся за рычаги и опустил захват в резервуар. Он долго пытался нащупать что-то там, в глубине, но это ему никак не удавалось.

– Давай я попробую, – сказал Петруша.

Но Севка молча и упрямо продолжал своё дело. Наконец у него получилось. Даже сквозь халат было заметно, как напряглись его крепкие мышцы: он что-то вытаскивал манипулятором из наполненного формалином бака. Я уже давно догадался, что именно. Это был труп молодого мужчины. Всеволод некоторое время удерживал его на весу, над огромной ёмкостью, и было слышно, как с трупа туда стекает вода, легким эхом отдаваясь в тишине подземелья.

– Ну, хватит, – не выдержал Петруша, – опускай!

Но в этот момент труп выскользнул из захвата и плюхнулся в наполненный до краев резервуар. Нас обдало брызгами формалина. Пришлось снять халаты, чтобы не промокнуть. В углу находилась раковина с краном, и мы умылись. Выходя из подвала, Сева философски заметил:

– Longus penis – vitae brevis est!

Видимо, там, в подвале, наметанным глазом ему удалось что-то разглядеть, чего не заметил я. Он, как и большинство представителей медицинских профессий, был неисправимым циником.

2

Виктор вернулся из своего Миневиля бодрым и вдохновлённым. Как я понял, встреча с подругой прошла успешно. Жизнь студенческая постепенно приобретала рутинный характер, лекции чередовались с семинарами и коллоквиумами, времени катастрофически не хватало, прежде всего из-за того, что мы ещё не научились по школьной привычке рационально его распределять. В нашей группе, как и в любой другой, постепенно складывались мини-кружки, завязывались дружбы на основе общих интересов, представлений о жизни, взаимных симпатий, а порой, исходя и из явно меркантильных соображений.

Например, Игорь Гулыга стал усиленно обхаживать умницу и отличника Стаса Сидоренко и его подругу Надю Коровину, очевидно, рассчитывая на их аккуратно ведущиеся конспекты лекций и вообще на помощь этой парочки во время предстоящих экзаменов. Надо заметить, он не ошибся! Стас и Надя осуществляли шефство над Игорем целых два года, пока он не перевёлся на вечернее отделение. Они помогали ему писать курсовые, консультировали по самым сложным предметам, всегда вместе со своим подопечным шли на экзамен, садились рядом и, узнав, что за вопросы у него в билете, незаметно подсовывали бумажку с торопливо набросанными ответами. Я так и не смог понять причины столь трогательной заботы.

После моего самоотверженного поступка на том памятном собрании нашей группы мы крепко сдружились с Виктором Головиным. Этот парень в смысле учебы звезд с неба, как и я, не хватал, но был надёжным и преданным товарищем. Мы за одним столом сидели на лекциях и семинарах, совместно посещали со своими подругами, которыми со временем обзавелись, кинофильмы и эстрадные концерты. Вот только спортивные секции у нас были разные. Как я уже сказал, главным увлечением моего друга, точнее страстью, был бокс. Я же выбрал для себя академическую греблю и бадминтон. Приятно было солнечным деньком где-то в начале лета, пока ещё не отправился на каникулы, мчаться на парной двойке или распашной четвёрке по речной глади, обгоняя и оставляя далеко позади неуклюжие лодки праздной, отдыхающей публики.

А бадминтон вообще был культовым видом спорта в нашем городе, потому что здесь в то время жили и тренировались чемпионка страны Ирина Н. и неоднократный призер всесоюзных соревнований Борис Б. Но Виктор не терял надежды и меня приобщить к боксу. Я даже пару раз выходил с ним на ринг, так, для пробы конечно, но ничего хорошего из этого не получилось: я был азартным зрителем и в таком качестве очень даже любил бокс, но не более того. Поэтому вскоре оставил всяческие попытки всерьёз заняться данным видом спорта. Академическая гребля и бадминтон – вот это было моё!

– Ты знаешь, – сказал мне как-то раз Витька, – я увлёкся боксом после фильма «Рокко и его братья».

– Что, Ален Делон так подействовал?

– Ошибаешься, его брат по фильму – Симоне Паронди! А Рокко мне показался слишком уж женственным и, как это правильнее сказать, чересчур жертвенным! Не должен мужчина быть таким размазнёй.

– Твой Симоне плохо кончил, да и мерзавец он был отменный…

– Это в кино. А в жизни… Словом, женщины таких как он любят, уверенных и напористых.

– Может быть, ты и прав, – ответил я. – Но мне по душе всё же Рокко, хотя Висконти со всеми этими итальянскими страстями, по моему, несколько переборщил.

На том наш высокоинтеллектуальный обмен мнениями и закончился. Однако я всё чаще стал замечать в Викторе какое-то гипертрофированное стремление при каждом удобном случае подчеркивать собственную – даже не знаю, как это поточнее назвать – брутальность, что ли, явно избыточную маскулинность. Он старался всегда и во всем демонстрировать решительность, целеустремлённость, физическую силу. Как-то раз мы с ребятами из нашей группы бродили по городу, отбывая повинность в составе «добровольной народной дружины» – были такие формирования, помогавшие милиции по вечерам патрулировать улицы городов и выслеживать хулиганов.

Возле парка имени Гракха Бабёфа услышали женский крик и, рванув в том направлении, откуда он исходил, увидели парня, пытавшегося отобрать у девушки сумочку. У грабителя-неудачника ничего не получалось, деваха крепко вцепилась в сумку и орала во весь голос, пока не подоспели дружинники. Он кинулся было наутёк, но мы его быстро догнали, скрутили и доставили в отделение. Вел он себя, надо сказать, довольно нагло, мол, ничего не докажете, потерпевшей-то нет! Действительно, девушка не захотела пойти с нами в милицию. А мы по неопытности не настояли.

Парень сидел на скамье развалившись, закинув ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя, что плевать он на нас хотел! Мы ждали, когда им займется дежурный по отделению. И тут вдруг поднялся Витька. Он как-то нехотя, будто преодолевая лень, не хватало только ещё, чтобы зевнул, подошёл к задержанному и, ни слова не говоря, хуком слева ударил его в челюсть. Ударил вполсилы, как-то вовсе уж несерьёзно, но парень завалился набок и закатил глаза.

Мы вскочили, потрепали его по щекам, дали воды, словом, привели в чувство. Всю наглость его как рукой сняло. Теперь он смотрел на нас затравленно и с испугом, как миленький ответил на все вопросы дежурного, составившего протокол, ни от чего не отпирался и был препровожден в КПЗ. Когда мы вышли на улицу, я спросил у Виктора, зачем он его ударил? Вы не поверите, но спустя много лет точно такой же ответ я услышал из уст Глеба Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя»:

– Вор должен сидеть в тюрьме, – сказал тогда Витька. – Не ударь я его, кто знает, чем обернулось бы дело, может быть, отпустили бы его из милиции. Пострадавшей-то действительно нет и поди опровергни, что они друг с дружкой просто поссорились и чего-то не поделили.

В общем, ответ звучал убедительно, но что-то всё же мешало мне до конца признать правоту моего друга.

Как-то незаметно подошло время экзаменационной сессии. Её первая, зачетная часть, далась мне легко, обошлось без «хвостов» и Новый год я встретил в прекрасном расположении духа. Проблемы начались позже, во время основной части сессии.

Свой первый вузовский экзамен по матанализу я чуть было не завалил, подвела элементарная неопытность. Все дни я просиживал в читальном зале, ибо готовиться дома с моими соседями было просто невозможно: они зубрили вслух, причем не только латынь, но и все остальные предметы. Сессии в наших институтах по времени совпадали. Вечером накануне экзамена, придя домой, я всё же решил ещё раз пробежаться по самым трудным вопросам. Дождался, пока медики немного угомонятся и вновь закопался в конспекты. Закончил уже в первом часу, и на этом – всё, какое-то реле в мозгу не сработало, отключения не произошло и я до самого утра, как ни старался, не мог сомкнуть глаз.

Всю ночь в перегретом мозгу ворочались какие-то формулы, нагромождались друг на друга интегралы, правила дифференцирования, производные функции, их линейное отображение et cetera! Словом, смешалось всё, чему нас учили блестящие профессора высшей математики в течение семестра! На экзамене, взяв билет и заглянув в него, я понял, что не смогу внятно сказать ни слова. Что оставалось делать, развернуться и уйти? Я и хотел так поступить. Но тут, как ни странно, мне помог Витька. Не в прямом смысле, конечно: он-то уже отстрелялся, правда, всего лишь на троечку, но был доволен и теперь болел за меня в коридоре. Я просто представил, что он скажет, если я смалодушничаю и уйду: «Слюнтяй, мужчины так не поступают!»

И я остался, без малейшей надежды на успех безнадёжного предприятия. Сел подальше от экзаменатора, закрыл глаза и постарался прийти в себя. Мне это, как ни странно, удалось, хотя и не сразу. Шли отвечать те, кто зашел в кабинет после меня, в мою сторону всё чаще вопросительно поглядывал экзаменатор, а я все сидел, тупо глядя в билет, и белый листок бумаги передо мной по-прежнему оставался девственно чистым. На нём не было ни одной формулы, написанной моею рукой! Наконец сквозь туман в голове стали проявляться какие-то обрывки ранее усвоенного материала. Я лихорадочно исчеркал уравнениями бумагу и подошёл к экзаменатору. Он посмотрел на плоды моего труда и, как ни странно, не выгнал из аудитории. Я понял, что худо-бедно ответил на один из вопросов, содержащихся в билете.

Второй вопрос требовал более развернутого вербального обоснования. С этим было сложнее, речь ко мне возвращалась с трудом. Тем не менее я что-то сумел из себя выжать. Ответ мой не слишком-то удовлетворил препода и начались дополнительные вопросы. На них я снова поплыл. Во избежание худшего чуткий экзаменатор все же поставил мне тройку, и не глядя, протянул зачетку. Я вышел из аудитории, словно вернувшись с того света.

– Что-то ты долго, – сказал Виктор.

– Спасибо, – ответил я ему невпопад. – Если бы не ты, я бы завалил этот экзамен.

Он, естественно, ничего не понял и подозрительно посмотрел на меня, наверное, подумал, что я спятил, перетрудившись. С меня постепенно, словно неподъёмная тяжесть, спадало парализующее тело и волю оцепенение. На улице стало легче, наконец-то пошел слабый снежок, которого так недоставало на Новый год. Мы двинули с ребятами в парк попить пивка после экзамена. «Кафедра автоматики» – так между собой мы называли открытую площадку с пивными автоматами – зимой не работала, поэтому пришлось заглянуть в «Марсель», уютный ресторанчик, расположенный в глубине парка, почти у самой воды. Сели за столик, нам принесли пиво в бутылках (разливного не оказалось) и тяжелые стеклянные кружки.

– С успешным почином, братцы, – произнёс Артем Добужинский и залпом осушил свою пол-литровую кружку.

Мы последовали его примеру. Олег Григоренко, щуплый, похожий на какую-то птицу юноша в модной вельветовой битловке, поправив указательным пальцем очки и оглядев всю компанию, с серьезным видом изрёк: