Остров

5

Однако я забежал вперед. К началу учебного года я снова вернулся на ту же квартиру, к своим соседям – будущим эскулапам. Сказать по правде, жить с ними мне порядком надоело, и я решил искать новый угол. Неподалёку от моей резиденции на Аустерлицкой, тоже в частном доме снимали жильё два парня из нашей группы – Добужинский и Григоренко. В их комнате освободилось место, кто-то получил общежитие и съехал. Ребята сами предложили мне перебраться к ним, переговорили с хозяйкой, она не возражала, какая ей была разница, лишь бы деньги исправно платил. В тот же вечер я собрал свои манатки и перебрался на новое место. Мы уже хотели было слегка отметить моё новоселье, как вдруг со двора донеслись женские вопли, плач и шум драки.

– Не обращай внимания, – сказали ребята, – хозяйка со своей матерью разбирается, мы привыкли.

Я выглянул в распахнутое окно. Моя новая дородная хозяйка мутузила во дворе тщедушную седую старуху, таскала её за волосы. Само по себе избиение старой женщины выглядело отвратительно, но если это ещё и мать! Я не понимал своих товарищей.

– И вы на это спокойно смотрите?

– Да они через пять минут, как ни в чем не бывало, начнут лобызаться, говорим же, уже привыкли.

Я поднялся и вышел во двор. Всё моё существо противилось этому свинству.

– Что вы делаете, прекратите сейчас же! – воскликнул я, обращаясь к хозяйке.

Она с удивлением посмотрела на меня, но тут же опять занесла над старухой кулак. В этот момент я и перехватил её руку. Хозяйка была поражена, она даже сразу не сообразила, что происходит. Старуха, пользуясь моментом, вырвалась и заковыляла к дому. Наконец, хозяйка обрела дар речи и заорала:

– Во-о-н! Немедленно вон из моего дома!

Я и сам прекрасно понимал, что после случившегося оставаться здесь мне было нельзя, хорошо ещё, что не успел вручить квартплату за месяц вперед, могла бы и не вернуть.

– Зря ты нас не послушал, – сказали ребята, – у них тут это в порядке вещей. Куда теперь пойдешь, вечер уже?

– Пойду в общежитие, попробую там переночевать.

Возвращаться на старую квартиру мне не хотелось. Парни помогли мне дотащить чемодан и спортивную сумку до дверей нашей общаги. Я попросил кого-то из проживающих вызвать Виктора, и он вскоре спустился со своего пятого этажа. Выслушав мою героическую эпопею, он, оставив меня, вернулся в свою комнату, чтобы переговорить с ребятами.

– Порядок, братва не против, – объявил он, появившись вновь, – поживешь у нас какое-то время, пока не подыщешь хату.

Витька взял мои вещи и потопал с ними к себе, а я стал ждать момента, когда в прихожую общежития ввалится хотя бы несколько человек одновременно, чтобы затесаться среди них и прошмыгнуть мимо вахтёра – больно уж вредный дядька сегодня стоял на воротах. К ребятам я попал весьма вовремя, как раз на ужин. Мне налили миску приготовленного дежурным по комнате горячего, наваристого борща, но не мясного, а из консервов «Бычки в томате» – потом и я научился его готовить, получалось дёшево и сердито! Перед тем как отойти ко сну, мне расстелили в узком проходе между двумя кроватями откуда-то взявшийся продавленный матрас, бросили подушку и тонкое казенное одеяло. Так я и жил нелегально около двух месяцев, всякий раз исхитряясь преодолевать вахтеров, зорко следивших за тем, чтобы в общежитие не проникали посторонние.

Кроме Виктора, в комнате проживали ещё трое: Ваня Степанов, добродушный парень лет тридцати с изрядной примесью бурятских или якутских кровей, вследствие чего после выхода фильма «Белое солнце пустыни» получивший шутливую кликуху Саид, (хотя тот, киношный его тезка был, по-видимому, среднеазиатом, а никак не бурятом!); Федя Пшеничный, в 1962 году принимавший участие в качестве рядового срочной службы в походе наших кораблей с переодетым в штатское платье десантом на Остров свободы во время знаменитого, чуть не закончившегося мировой войной Кубинского кризиса, и Николай Моторин, тоже тертый калач, несколько лет до поступления в институт проработавший на шахте участковым механиком.

Только один Виктор был среди них, как и я, салагой, но он пользовался у наших старших по возрасту товарищей большим авторитетом – как боксер, чемпион и вообще волевой человек. Саиду, который пока, правда, ещё не обзавёлся этим, позже накрепко приставшим к нему псевдонимом, на летней практике крупно не повезло. На шахте, в свое время направившей его на учебу, где он нынешним летом, как и мы, проходил практику, а точнее, просто вкалывал в лаве, так как в годы предыдущей работы напрактиковался достаточно, ему куском отвалившейся породы сломало ногу в бедре.

На общее собрание группы накануне первого сентября он явился на костылях, как всегда добродушно улыбаясь и щуря свои без того узкие бурятско-якутские глазки. Он был невысокого роста, худой, как щепка, и курил одну за одной папиросы «Беломор». Не могу объяснить почему, но Ваня обладал какой-то магической, сверхъестественной притягательной силой для женщин, причем любого возраста – от едва достигших совершеннолетия до почтенных матрон-пенсионерок! Сейчас бы это назвали невероятной харизмой. Даже со сломанной ногой, по самый пах закованной в гипс, передвигаясь на костылях, он умудрялся совращать женщин. Нет, скорее они совращали его! Причем происходило это где придётся: в комнате общежития, пока все находились на занятиях; на общей кухне пятого этажа, разумеется, ночью; в парке на лавочке, расположенной в укромном месте. Это было непостижимо! Он никогда не распространялся о своих победах, но мы же всё видели, всё это происходило на наших глазах, за исключением завершающего этапа, конечно. Хотя, случалось, и за этим занятием его заставали.

Впоследствии с Ваней мы очень сдружились. Но судьба его сложилась печально. После окончания института он каким-то образом сумел не поехать в свое Забайкалье, а получить распределение в наш советский Эльзас с Лотарингией. Здесь быстро пошел в гору, вырос до главного механика шахты. Но в рабочем городке, где они проживали с женой, его супруга, до этого работавшая официанткой в большом ресторане, скучала, чувствовала себя неуютно в непривычной среде и всё время тянула его обратно, в громадный город, где мы когда-то учились в вузе, а она занималась своим привычным делом. И он дрогнул, поддался на её уговоры. Это, конечно, была роковая ошибка. В городе он работал в каком-то жэке, с тоски запил, потом начались проблемы со здоровьем, он неимоверно располнел и через несколько лет умер во сне от остановки сердца. Но всё это произойдет ещё не скоро. Пока же мы все дружно жили в тесной комнате студенческой общаги и, что называется, в ус не дули. Однажды, в самый разгар семестра, ко мне в аудитории подошел староста группы Толмачев и сказал:

– Дмитрий, зайди в деканат, ты им зачем-то нужен.

Ничего хорошего такой вызов не предвещал, хотя старых «хвостов» у меня не имелось, с текущей успеваемостью тоже всё было в порядке, в пропусках занятий не уличён, что же тогда? Но в деканате меня неожиданно обрадовали:

– Вот направление в общежитие, – сказал зам декана Прохоров. – Идите к коменданту Копытину и вселяйтесь.

Это была по-настоящему хорошая новость, заканчивались мои нелегальные мытарства, да и ребят я все же стеснял. Через десять минут я уже входил в кабинет Копытина. Этот довольно невзрачный человек с длинным, хрящеватым носом и внимательным взглядом маленьких глаз обладал странной манерой камуфлировать свою лысину остатками волос, растущими по бокам головы. Он зачесывал их от одного уха к другому, очевидно полагая, что таким образом ему удается скрыть полное отсутствие волосяного покрова посередине. Комендант общежития долго испытующе разглядывал меня.

– Жить будете на третьем этаже, в комнате… – он назвал номер. – Ребята там неплохие, правда, не с вашего факультета.

– А нельзя ли с кем-то из группы или хотя бы с моего потока?

– Увы, – он развел руками, – всё занято, может, впоследствии что-то придумаем.

Он замолчал, опять бросив на меня испытующий взгляд.

– Вот что, Дмитрий, у меня к вам будет небольшая просьба, так, ничего особенного. Вы же понимаете, какое вам оказали доверие, предоставив общежитие, по цензу-то вы не проходите?

Честно говоря, пока я не очень понимал, к чему он клонит.

– Видите ли, мы были бы вам признательны, если бы вы иногда сообщали нам, то есть мне, чем живут ваши соседи по комнате, какие у них интересы, о чем они разговаривают между собой, ну и всё такое прочее. Это же не трудно, правда?

Я стоял перед ним, хлопая глазами и мало что понимая, а он смотрел на меня с легкой улыбкой. Я уж было подумал, что он просто шутит. Но нет, комендант не шутил. Истолковав мое ошарашенное молчание как согласие, он вымолвил:

– Вот и ладно, я в вас и не сомневался! Идите, устраивайтесь, я сейчас кастелянше скажу, чтобы выдала вам постельные принадлежности.

Я сходил за матрасом, подушкой, простынями и одеялом, отнес всё в свою новую комнату. Там никого не было, ребята находились на занятиях. По пути в институт до меня, наконец, отчетливо дошло, что именно мне предложил комендант: стать сексотом, тайным доносчиком! Меня сразу бросило в пот. Надо было что-то немедленно предпринимать, но что? Я дождался, пока прозвучит звонок и из аудитории вывалят однокашники, отыскал в толпе Виктора, Ваню, ещё кого-то, уже не помню, и сказал им, что есть очень важное сообщение, настолько важное, что не грех и лекцию пропустить! Здесь, в стенах института, я ничего им рассказать не могу, только на улице. Мы вышли на бульвар Бомарше, дошли до Бастилии, потом по бульвару Бурдона спустились к реке. Сена медленно несла свои мутные воды, по ней плыли какие-то щепки и обрывки бумаги. Я рассказал товарищам всё и спросил совета, как мне теперь быть?

– Придушить его, гада, мало, – вымолвил Витька. – Он мне, сука, всегда не нравился!

– Ты, это, не паникуй, – попытался меня успокоить будущий Саид. – Может, всё ещё обойдется.

– Как это обойдётся? – не понял я. – Он, что, забудет, что ли?

– Ну, знаешь, всякое бывает.

– Хорошо, что ты нам сразу всё рассказал, – похвалил меня Виктор, – представляешь, если бы это когда-нибудь выплыло!

– Сам о том же подумал. Но делать-то мне что?

– Значит так, – сказал Виктор, – будешь молчать, как рыба! К нему не ходи, а если вызовет – скажешь, что ничего такого за ребятами не замечал, ведут себя, как все, никаких подозрительных разговоров и телодвижений.

– А что он, вообще-то, имел в виду? – задал Ваня закономерный вопрос. – Какие такие разговоры его интересуют, он не сказал?

Я пожал плечами:

– Анекдоты, наверное, политические, про Брежнева там и других.

– Да их все рассказывают, подумаешь, невидаль, – отрезал Витька. – Тут, наверняка, что-то другое. Кто там с тобой живет?

– Не знаю пока, ещё не успел познакомиться.

Мы покидали в Сену камешки и тем же путём вернулись обратно.

Вечером я познакомился со своими соседями. Одного из них, Андрея, я знал, он был из того же городка, что и я. Неплохой, между прочим, теннисист. Двое других приехали из нашей шахтерской Лотарингии. Валерка, как только пришел с занятий, сразу надел наушники, он не мог обойтись и десяти минут без поп-музыки, которую ловил по своему переносному приемнику VEF-12 рижского производства. Третий, Павел, показался мне несколько флегматичным, внутренне сосредоточенным молодым человеком. Он был выше меня примерно на голову и значительно тяжелее, монументальнее, что ли. В нем напрочь отсутствовали присущие нашим годам подвижность, лёгкость и гибкость. Казалось, если он случайно сядет на уже занятый кем-то стул, то даже не почувствует этого, а несчастный, по какой-то причине придавленный Павлом, никогда не сможет выбраться из-под него и будет непременно расплющен.

– Значит, ты наш новый сосед? – с наиграно угрожающими нотками в голосе поинтересовался этот грациозный юноша и расплылся в доброй улыбке, которая как бы компенсировала всю его внешнюю суровость. – А мы рассчитывали, что кого-нибудь с потока подселят.

Я развел руками, дескать, такова се ля ви! Жили мы в принципе дружно, как-то находили общий язык. Да нам и нечего было делить. Никаких политических анекдотов никто не травил, и я, несмотря на все мои тревожные ожидания вызова к коменданту, успокоился и начал уже забывать о том неприятном разговоре с ним. Валерка, когда не спал, тут же нырял в наушники и мало обращал внимания на окружающих. Андрюха приходил в комнату только на ночь, где он пропадал все остальное время – тайна, покрытая мраком.