Детеныши любви. Cборник лучших рассказов и эссе

Историю своей жизни он рассказывает спокойно, но иронично, красочно, порой даже хоть и с ленцой, но талантливо разыгрывает в лицах:

– Три месяца мы с ней встречались. Располагая её к себе, я, разумеется, использовал в полном объёме всю имеющуюся у меня из дневников информацию. Но обманывать её мне, помимо основного вопроса, даже не приходилось. Ей нравились те же писатели, что и мне, те же фильмы… Знал, правда, что Люсе нравится Мандельштам, а я с его творчеством знаком не был – решил выучить три десятка его стихов наизусть. Ради неё! И прозу этой её любимой Цветаевой прочёл… Переводы Уитмена раздобыл… Знал, что она любит, когда мужчина носит галстуки и запонки… Естественно, гардероб мой претерпел серьёзные перемены… Помнил, что розам всяким предпочитает ромашки обыкновенные или простые ландыши…

Я очень хотел ей понравиться. Произвести впечатление…

А ведь она была, знаешь, из тех, для которых немаловажно, что скажут знакомые… Что подумают соседи… Нынче-то времена совершенно иные, а тогда представить сложно, что могли подумать окружающие о девушке, которая идёт под руку с чернокожим. Ты же не станешь ко всем подбегать и рассказывать – он не иностранец, он наш, местный он…

И всё-таки она меня тоже полюбила. Важная деталь – именно конкретно меня, а не то, что я из себя строил вначале. Трудно ведь, когда по-настоящему любишь, что-то всё время играть, какой-то придуманный специально для неё образ держать. Во всяком случае, мне было невыносимо притворяться даже в мелочах, невыносимо не быть самим собой. И тем тяжелее было держать в секрете, что я… вор…

Я же ухаживал за ней эти месяцы с определённой долей шика. Конфеты, цветы, сувениры, игрушки для Вари, посещение кафе, концертов, поездки за город – всё это требовало определённых финансовых затрат. А я не скупился… Возникали вопросы… Врать о съёмках становилось все больнее… Больнее душевно… Неловко было ей врать… Я как-то терялся… Стал уже путаться во лжи… Тяжело, одним словом… Во-о-от…

А затем случилась та ночь. Она хотела, чтобы это произошло… А я… Я очень хотел… Но я… Три месяца с ней встречался, а до того дневники её читал, но что она… И не предполагал я, и не догадывался… Я её так любил, что для меня это никакого значения не имело, но я был ошарашен, когда… ну, уже в процессе… вдруг понял, что я у неё первый… Помню, она губы до крови кусала… Я-то, самовлюблённый дурак, решил, что это она от страсти, а она от боли… В общем, в то утро я ей всё рассказал… Обманывать её после всего случившегося я не имел права.

Во-о-о-от, значит, всё ей выложил… как на духу, как адвокату, нет, как только, наверное, на исповеди, духовному человеку… И сразу же, помню, и легче стало на душе, и тут же тревожно очень… Кровь в висках пульсирует в темпе вальса, сердце бухает, вот-вот сознания лишусь от волнения… А у неё… У неё тоже сердцебиение – я прямо слышу, как оно там чечётку отбивает… У неё истерика, а потом вдруг – резко – слёзы мгновенно высохли, в окно уставилась… И молчит… Шоковое состояние… Такое, знаешь, положение…

Для тебя, должно быть, всё это звучит старомодно? Нет? Палыч, к примеру, всегда говорил, будто я старомоден. Правда, такого слова он, кажется, и не знал вовсе. Он говорил «отсталый». Абсурд, честное слово… Ему уже 80 лет было, представь себе, он войну прошёл, в плену полтора года был, потом в сталинских лагерях посидел… Писал с ошибками (а ведь почти что педагог), а когда учиться? – у него четыре класса в лучшем случае… Батю в ссылку, он за ним, а там и его хотели пристроить к делу, а он – в альпинисты, в горы… Потом армия, потом Финская, потом Вторая… К армии привык, а учиться некогда… Да что там писал, он говорил – и то безграмотно, но отсталым считал меня. Ты, говорит (а сам боится челюсть выронить, она у него не по размеру была, всё выпадала), ты, говорит, отсталый и тёмный, как папуас, совсем-совсем тёмный, тунгус, наверно… Ха-ха… Юмор у него был такой… И не любил, когда я, по старой памяти, «выкал ему»… Я ж, говорит, тебе заместо отца, а ты мне заместо сына, так что, мол, никакого «выканья»… Простой был человек… Со сложной судьбой…

Но без шуток, он понимал этот век. А я, признаться, всегда себя, в любом возрасте чувствовал несовременным, отсталым, лет на 200… Но у меня никакого воспитания…

А Люся воспитывалась чересчур правильно…

И тем не менее сама жизнь нас свела. И соединила так крепко, что между нами и зазора не увидишь до сих пор. Прямо две половинки одного целого. А ведь только так и должно быть. Иначе – и не должно быть иначе… Это наверняка звучит для тебя невыносимо банально, но всё истинное так давно и всем известно и понятно, что смешно вслух проговаривать, неудобно… Зато любая новая ложь или новая глупость сверкает так, что ослепляет всех, у кого до того острое зрение было. И прямо на ручки просится… Вот результат… Блеск дешёвой мишуры принимается за яркий свет истины, а свет истины поблек от того, что её давно и часто лапали все грязными лапами.

Ладно, не о том речь.

Я признался ей во всём… Люся выслушала… И долго молчала, задумчиво глядя в окно…

9

Она поставила ему всего одно-единственное условие. Немедленно, раз и навсегда покончить со своей преступной деятельностью.

Дима так сильно обрадовался, что она тут же с ним не порвала, что на радостях сразу с этим условием согласился. Он совсем забыл, что на следующую ночь у него было запланировано одно очень крупное дело. Настолько крупное и серьёзное, что он к этому делу подключил ещё троих весьма авторитетных людей. Он об этом забыл, а когда вспомнил, было уже поздно что-то менять.

Ничего страшного, успокаивал себя Дым, он провернёт это последнее дело и завяжет окончательно, как и обещал. Да и дело, если выгорит, обеспечит его на всю оставшуюся жизнь. И дальше они заживут вместе так, как жить способны только сумасшедшие, влюблённые и дети, как в сказке.

Но дальше – ничего не было. Дальше всё пошло совсем не так, как он планировал. По закону подлости он попался именно на том эпизоде, который должен был стать последним в его преступной карьере.

Учитывая его прошлое, ему как злостному рецидивисту и организатору дали десять лет. И этого срока было более чем достаточно, чтобы съесть себя живьём раньше, чем он выйдет на свободу, где сможет вновь увидеть любимую и всё ей объяснить. Ему уже мерещилась петля в углу тёмной камеры…

На суде он и ухом не повёл, когда оглашали приговор. Председателю даже пришлось переспросить: понят ли подсудимым вердикт, вынесенный ему судом. Он кивнул. Он понимал… ПОНИМАЛ, ЧТО ЭТО ХУЖЕ РАССТРЕЛА! И ещё понимал, что Люся сочтёт себя обманутой и ждать 10 лет того, кто предал её, обманул, она не станет. Она человек принципиальный. Он это знал по её дневникам. Нет, обманщика, вора и мерзавца она ждать не будет. Тем более десять лет.

Он оказался прав.

Она не стала его ждать целых десять лет…

Она и года ждать не стала.

Уже через восемь месяцев после его задержания она выбила с ним свидание…

На вопрос, кем она ему приходится, Люся честно призналась: я его судьба… И невеста… И мать его будущего ребёнка…

Кто будет проверять, когда пузо видно невооружённым глазом и в полутьме казённого дома…

Официально их расписали, когда она в третий раз приехала нему, уже в колонии.

А саму свадьбу сыграли только спустя семь лет, когда его досрочно освободили…

10

У них четверо детей. Дмитрий Дмитриевич время от времени снимается в кино, в сериалах, на телевидении… Людмила Андреевна преподает в школе.

Я с ним неоднократно пересекался на съёмочных площадках… Он неплохой актёр, хотя никакого специального образования у него нет. Видел однажды и его вторую половину, о которой он мне рассказывал с удовольствием и восхищением… Мне кажется, они до сих пор влюблены друг в друга… Во всяком случае, глядя на них, искренне веришь в то, что бывает в жизни такая сильная и почти киношная любовь, но любовь эта – настоящая, с первого взгляда и навсегда… Бывает же такое, правда?

Я сказал ему, что хочу написать рассказ по мотивам его жизни… Он улыбнулся грустно, сказал спокойно:

– Пустая трата чернил… (Он знал, что я пишу пером, по-старинке.)

Так вот он сказал:

– Пустая тратя чернил и времени… Такие истории нынче не в моде… Отсталый ты, значит, как и я…

– А мне история кажется интересной.

– Такое сейчас не читают…

– Посмотрим, – сказал я.

– Да, – сказал он, – поглядим…

ЛЮБИМЫЙ ДИАГНОЗ НЕИЗЛЕЧИМОЙ БОЛЕЗНИ

За пять дней до сомнительного праздника, именуемого «день рождения», мне пришлось лечь в больницу. Из-за плотного, в последнее время, графика – театр, кино, телевидение – я в течении полутора лет не мог выделить свободную неделю для этого мероприятия. Здоровье, конечно, важнее и дороже работы, но это в теории, а на практике большинство из нас работает до тех пор, пока тот или иной недуг не заявит о себе в полную силу. Варикоз – вещь не смертельная, но если сильно запустить, всякое может случиться, вплоть до ампутации конечностей. Я не танцор, однако и мне мои конечности дороги не меньше.

В общем, лёг я в больничку на операцию. Больница номер восемнадцать. Та самая, в которой в одна тысяча девятьсот двенадцатом году – век назад – лежал «великий украинский письменник» Михаил Коцюбинский, о чём красноречиво гласит мемориальная доска у главного входа в больницу. Присмотрел место и для моей будущей мемориальной досточки. Мысленно увидел её. Оценил. Мол, тут, в таком-то году лежал писатель, актёр и редкостный раздолбай – Курилко Алексей. Чего-то на доске не хватало. Я подумал и добавил: «нобелевский лауреат». Вот теперь всё выглядело идеально.

Ничего не поделаешь, приступы мании величая с возрастом охватывают меня всё чаще. Сменяя приступы депрессии, причина которых всегда одна – тотальная неуверенность: в себе, в собственные силы, в наличие таланта…

При поступлении в хирургическое отделение, я попросил отдельную палату. Для вип-персон. (Не оттого, что ощущаю себя реальной вип-персоной, просто потому, что одиночество переношу намного легче, чем присутствие чужих, незнакомых мне людей). Мне назвали цену. Сумма серьёзная, но пережить можно. Я, не раздумывая, согласился. Денег не жалко. Лишь бы были все удобства и чтобы меня поменьше тревожили. А так-то я человек простой, скромный, непритязательный… И, как сказал классик, мне вполне достаточно самого лучшего.

Не было у них ничего виповского. Меня устроили для участников и инвалидов Великой Отечественной войны. При этом палата совершенно убитая. Но отдельная, и с кондиционером. Ничего лучшего у них не нашлось. Зато аж две кровати. Есть холодильник и ванная комната. Предлагали пренести маленький телевизор, я отказался, со мной был планшет.

– А если в больницу поступит участник или инвалид войны? – спросил я растерянно. – Неудобно же будет…

Мне ответили:

– Пусть будет неудобно руководству больницы. А вам и участнику войны должно быть удобно: ведь вы же заплатили.

– Я заплатил, а он заслужил.