Конец света

На ужин Михаил приготовил жареной картошки. Настроение его было лучше, чем никогда. С работы из города вернулась жена, Гошу они разбудили и сели за стол. Еще один тяжелый день подошел к концу, и Михаил по такому поводу решил выпить. Достав припасенную водку, он налил себе в рюмку и чуть не поперхнулся.

– Вода!

– Что случилось? – спросила неспокойная жена.

– Это вода! – он выпил еще. – Точно говорю. Гоша, ты?

– А что я? – попытался сыграть в дурачка Гоша.

– Ты что делаешь? – разозлился Михаил.

Он встал и схватил Гошу за шкирку. – Дыхни. Гоша выдохнул. Все осознав, Михаил дал Гоше затрещину. -Прекратите! – закричала жена.

А где-то по соседству прогремел взрыв.

Глава 3

Мама Гоши часто плакала. Она не могла понять, отчего ее сын ни к чему не стремится. Он бросил институт, редко работал то грузчиком, то дворником, все свои силы он использовал в пьянстве и самобичеваниях. «Что я сделала не так?» – думала она. «В чем я виновата?»

Наступила очередная весна. Землю трясло все меньше, а Солнце решило играть забавы. Бывало, оно совсем не всходило, и пол страны жило в полярную ночь.

Гоша же уехал в Петербург. «Раз в жизни каждый из нас должен попробовать себя в Петербурге!» – сказал он на прощанье. Мама стала плакать чаще.

«Я съезжу к нему» – предложил Михаил. «Посмотрю, как он там живет».

Это предложение пришлось ей по душе. Она и сама бы съездила к сыну, но работа в городе не отпускала ее так далеко. А муж был относительно свободен. Гоша хоть и был оповещен о приезде, но не пришел встречать Михаила на вокзал. Поэтому ему пришлось искать адрес самостоятельно. Метро было затоплено, и Михаил добрался до Гоши на нескольких автобусах.

Гоша жил один. Кончив ночную смену, он запасся пивом, и встретил Михаила у подъезда своего личного Девяткино. «Почему не пришел на вокзал?» – спросил тот Гошу, но Гоша насупился и раскупорил одну из бутылок.

«Снова пьешь, пожалел бы мать свою» -сказал Михаил. Гошу затрясло»А что вас не устраивает? Вечно вас что-то не устраивает. Вот, живу. Живу хреново, но живу. Вы вообще зачем приехали?» – огрызался Гоша. Он закрыл глаза и был готов вот-вот взорваться.

Михаил решил не обострять общение и ушел гулять по городу, в котором ни разу не был. Из-за вышедшей из берегов Невы исторический центр был затоплен. Основная часть жителей уехала либо на окраины, либо в Москву. А вот русской Венеции не получилось – из-за кислотности воды дома стали тупо обваливаться. Михаил прошелся по широким современным проспектам, напоминавшем ему о любом другом городе, в котором ему приходилось бывать. Посидел на лавочках, покушал бутербродов в одной столовой. А к вечеру сел на обратный поезд.

«У него все хорошо» – сказал он жене.

Глава 4

В Петербурге Гоша продержался недолго. Следующей весной он вернулся и на любые вопросы о городе он отвечал: «Не получилось».

За пару недель он пропил всю свою последнюю зарплату и, устав от суеты и утренних собутыльников, попросился пожить в селе, в домик, в котором когда-то жила мать Михаила.

Михаил не был рад этой новости, но мама Гоши настояла на том, чтобы сын был рядом, поэтому Михаил согласился на условие: «Если не будет пить, пускай живет».Он уже потерял надежду научить слесарному делу своего пасынка, однако просто жить, вести хозяйство, содержать кроликов в сарае, он все еще мог. Каждый день Михаил встречал Гошу в плохом настроении и указывал ему на недостатки. Ему не нравилось, что парень не колет дрова, не кормит кроликов и даже унитаз не может почистить от желчных следов. Гоша, казалось, был постоянно опустошен, был не устроен своим положением и месту быта в своем положении.

Один раз Михаил пришел навестить Гошу с женой. Он настоял, чтобы Гоша сходил отслужить. «Двадцать шесть – еще можно успеть.» – сказал он жене. Маме Гоши этот вариант понравился. «Армия бы воспитала сына и дала ему уверенность в ближайшем будущем» – думала она. Гоша же просто расхохотался, услышав предложение об армии, он назвал родителей идиотами и уткнулся в книгу, сделав вид, что никого не замечает.

«Зря ты так. А вот мне служба во многом помогла», – начал Михаил. «Ты, должно быть, думаешь, что мы тут с мамой тебе жить не даем. Так вот – это еще куда ни шло. В мои годы бывало разное». И Михаил стал рассказывать о разном.

«Помню, как нас с приятелем чуть не расстреляли.» – продолжал Михаил. «Было дело весной, под конец первого года службы. Нам, как стройбату, дали задание повесить в новой казарме патроны и вкрутить в них лампочки. Плевое дело, казалось бы, а вот одной лампочки мы и не досчитались. То ли разбил кто, то ли… Короче, прапорщик наш был всегда на серьезных щах и за любую малость давал почти невыполнимые наряды. А одной лампочки не оказалось. Ну и мы с приятелем, как самые смышленые, решили где-нибудь ее скрутить. Темнело. Мы выбрались к одной из соседних казарм, но там было много глаз, поэтому мы пошли дальше. Вдруг видим, висит одинокая супротив какого-то склада. Мы, естественно, поторопились, я подставил спину и мой приятель, забравшись, начал лампочку выкручивать. И тут, не успев закончить, слышим треск затвора и крик «Стоять!». Приятель упал с меня, да и я на ногах не удержался. Говорим: «Мы не мы, нас попросили», но человек с автоматом не послушал и дал очередь по нашим ногам. Не зацепило. – Вкручивайте лампочку обратно, – сказал он. – Чуть не пристрелил вас, идиоты. Вот уж где нам было «хреново», Гоша. А ты говоришь, тебе хреново».

Гоша снова расхохотался и ответил: « И это все? Единственная история за 50 лет твоей жизни и та из армии?

Михаил быстро вспылил, он взял Гошу за грудки стал его трясти. Мама еле как разняла их.

«Сходил бы ты в армию, сынок» – повторила она. «Сходил бы».

Глава 5

К середине весны снова начались подземные толчки. Центр города не был похож на себя раннего. Городские службы не успевали убирать поломанные деревья и столбы, вставлять в здания окна, засыпать щебнем трещины на улицах. Работу Гоша нашел быстро. В очередной раз он стал грузчиком продовольственного магазина. Каждое утро он ездил из села, и каждый вечер возвращался. Так прошел месяц, работа его не напрягала, как и он не напрягал ее. Работал он медленно, часто выходил на перекур.

Получив первую зарплату, он взял выходной, и напился пивом, смотря по телевизору сериал про ресторан. Напился он сильно и не заметил, как в дом вошел дядя Миша.

Михаил застал парня сладко спящего в кресле. Он понял. «Теперь пусть катится во все стороны» – понял он. Достав свой телефон, он стал снимать смешную позу заснувшего Гоши, стал говорить на камеру: «Вот он, разлегся. Гоша, ты кроликов покормил? Покормил кроликов, Гоша?»

«Покажу мужикам, посмеются» – заливался Михаил краской. «Такого дебила не грех и в интернет залить» – продолжал он и не заметил новых подземных толчков.

Зато старый домик, в котором Гоша жил последнее время, эти толчки заметил. Стены треснули, и ветхая крыша рухнула на двоих непривлекательных мужчин разом.

Прощание

***

Видимо, когда начались неполадки с погодой, с моей памятью тоже начались эти, позвольте, неполадки. Будто одним моментом я помню сухие интернет-статьи с картинками разрушенных африканских деревень, будто другим моментом – свое бесстыдство ушедших дней, которое, возможно, и началось вместе с бесконечными катаклизмами. Где-то обрушилось цунами, где-то – ряды землетрясений, где-то начали господствовать полярные дни и ночи, будто ось земли заржавела. Может, она заржавела как раз из-за бесстыдников таких как я?

Ошарашенные природой, мускулиные правители мира закончили все войны, наша страна стала готовиться к очередным президентским выборам. Впрочем, в этом рассказе я не хочу говорить ни про то, ни про другое.

Память бесстыдств и, конечно, пьянств, память, которой я никогда не отличался, дамокловым мечом висела над темечком и каждый раз, когда я повторял пройденное, как параграфы учебника, темечко чувствовало неприятный холодок. Забавно, из лекций по литературе в институте я унес всего два фразеологизма – дамоклов меч и секрет Полишинеля – так, что теперь я повторяю их во всех своих рассказах, хоть и не до конца зная их значение. Еще память горчичником возвращает меня к моменту моего прощания с Уралом, моменту, растянувшемуся на целые сутки.

Был февраль. До отъезда оставалось достаточно времени, и на душе скреблась тоска. Тоска по тому дому, в котором меня уже не будет, тоска по людям, с которыми был в хороших отношениях, тоска по женитьбе, именно по женитьбе, не по жене, сколько смог, столько выплакал к тому моменту. Напротив, я не хотел поддаваться ей, не хотел особо никого видеть, поскольку знал, что тоска только подпитается упускаемым и уже упущенным, и будет не просто скребстись, будет кусать и рвать. Но увидеться с кем-то надо было. Надо было хотя бы кому-то оставить новость о том, что я уезжаю.

Поэтому я увиделся с Машей. Прекрасной школьницей Машей. Это была наша первая и, как окажется далее, последняя встреча. Нас познакомили на институтском актерском спектакле, тогда мы вчетвером, еще актер Никита и его подруга-школьница Ника, сидели в макдональдсе и пили чай. Видать, я очень запомнился Маше.

Она была малопривлекательной – длинные белые косички, зеленые глаза, большие зубы. Я смотрел на ее молодость и понимал, какой мудрой она станет женщиной, черты лица огрубеют и станут серьезней, выпрямится осанка, глаза спрячутся в мешки, прическа станет не такой девчачьей, станет короче, проще. Она стала писать мне назойливые личные сообщения, и дошло до того, что мы ехали в трамвае в заводской район моей молодости, и я слушал ее рассказы про маму и отчима, про школьный КВН, про любимых собак. Мы гуляли по местам моего детства, я ей показывал школу, в которой учился, дворы, в которых месил грязь, играя в футбол, гаражи, с которых прыгал. Все стояло на своих местах, этой постоянностью и пробирало до дрожи. Я спросил, не замерзла ли она. Она, стесняясь, пожала плечами и взяла меня за руку, наивно и глупо. Мы зашли в маленький ТЦ. Ретируясь в туалет, я залпом опустошил шкалик уфимского бальзама и прополоскал рот. Я решил почитать Маше стихи. Стихи, написанные в юности, здесь, в этом заводском районе, в котором даже в морозную взвесь нечего было вдыхать, кроме улыбок друг друга. Стихи, которые не были посвящены ни району, ни городу, ни стране; стихи, посвященные простому кому-то, не человеку, нет, поймите правильно, стихи, посвященные образу. И как сейчас Маша представляется мне образом, так и тогда я читал ей стихи, немного окосевший, стихи, написанные образу. Сам?

Сам тоже был образом. Высоким, темным, с нелепой физиономией, вылепленной из глины. Читал Маше стихи. Маше понравилось, мы недолго походили по ТЦ, померили шмотки, которые никогда бы и не надели, да разъехались. Маша домой, к маме, отчиму, собакам и КВНу. Я – в центр.

***

С Леней мы не были особо дружны, даже не были дружны совсем, лишь пересекались пару раз на институтских пьянках, что-то говорили друг другу, вместе ходили ночами за добавкой, да читали стихи на всего одном поэтическом вечере. Тем не менее, мое предложение встретиться он счел удачным и, пока мы шли от остановки до институтской общаги, нам удалось избежать неловкого молчания.

– Вчера сорвал джек-пот, – говорил Леня. – Угадай, какую водку мне принесли сослуживцы.

– Даже представить не могу.

– Винокур.

– Винокур?

– Да, Винокур. Впрочем, сейчас все увидишь.