Смерть в подлиннике

– Она так кричала, что даже Дашка проснулась. – Девушка сочувственно взглянула на дочку. – Если вы с Алексеем Егоровичем коллеги, то навещали бы его почаще, что ли. Ему бы не помешало внимание. Когда я собираюсь в магазин, то всегда захожу к нему и предлагаю купить что-то нужное. Иногда он соглашается, но чаще всего заказывает что-то совсем дешевое. Например, хлеб или макароны. Но иногда даже мне дверь не открывает. На улицу он выходит очень редко. Уже и не припомню, когда видела его во дворе. Он приходил в скверик за домом, сидел возле клумбы. Там у нас тихо, дети не орут, даже фонтанчик есть. Алексей Егорович всегда был там один. По-моему, у него вообще никого нет. Ни знакомых, ни приятелей. Но возможно, вы не знали, что у него всё вот так, невесело. Просто не оставляйте его. Извините еще раз. Может, я лезу не в свое дело, но Алексей Егорович все-таки мне не чужой. Вот после того скандала он провел три дня в больнице.

– Сердечный приступ, да. Он поделился.

– И со мной поделился, когда мы в лифте столкнулись. А если бы не сказал, то я бы и не узнала. Никто бы не узнал.

– У вас очень доброе сердце, – искренне сказал Гуров. – Таких соседей сейчас еще поискать. Но вы что-то сказали про женщину. Может быть, это и был кто-то из его семьи? Приехала родня и они что-то не поделили?

– Я не знаю, кто это был, – призналась девушка. – Та женщина что-то кричала о долгах. Наверное, все в доме ее слышали. Причем Алексей Егорович в этот момент был в своей квартире и, кажется, что-то ей отвечал через закрытую дверь.

– Если о долгах напоминают повышенным тоном, то дело серьезное, – согласился Гуров. – А ту женщину вы раньше не встречали? Не может быть такого, что она уже приходила к Алексею Егоровичу?

– Если она и приходила, то очень редко. Но я ее в принципе не видела. Даже в глазок не посмотрела. Только слышала, как она кричала, что он ей должен. А он в ответ: «Успокойся, Галя!»

«Галя. Аля. Алевтина, – сложилось в голове Гурова. – Поздравляю вас соврамши, Алексей Егорович».

Малышка заворочалась в коляске. Молодая мамочка нырнула к ней, пошарила рукой под подушечкой, достала откуда-то розовую погремушку и вручила ее дочке.

– Мы пойдем, ладно? А то она плакать начнет.

– Конечно. Спасибо вам, – поблагодарил Гуров.

– И вам спасибо. Помогли мне эту бандуру из подъезда вытащить.

Гуров задрал голову и посмотрел на окна.

– Вернусь-ка я обратно и попробую разговорить Алексея Егоровича, – пробормотал он. – А то он ни слова о своих проблемах не сказал. А я думал, что у него все в порядке. Во всяком случае, у меня создалось именно такое впечатление.

– Я вас понимаю, – кивнула девушка. – Не обижайтесь на него, если не пустит вас в квартиру. С ним такое случается.

– Меня наверняка пустит.

– Только не говорите ему, что это я вас к нему отправила, – тихо проговорила девушка. – Пожалуйста.

– Обещаю. А когда именно к Алексею Егоровичу приходила та самая скандалистка?

– Второго сентября. Я почему запомнила? У мужа день рождения был. Гости тоже всё слышали. Даже пообещали скинуться нам на новую входную дверь.

Понимания и доброй улыбки от Моргунова Гуров не ждал и заранее приготовился услышать все, что о нем думают. Позвонив в дверь и услышав в квартире шаги Моргунова, решил, что и на этот раз тот станет его мариновать у порога, пытаясь узнать причину повторного визита. Но Моргунов снова удивил. Он не ударился в полемику и сразу же открыл дверь. Теперь он опирался на толстую деревянную трость. Пристально посмотрев в глаза Льва Ивановича, Моргунов произнес смертельно усталым голосом:

– Я знал, что вы вернетесь. Проходите, Лев Иванович. Дорогу вы уже знаете.

Глава 4

Гуров пересек комнату, старательно обходя шаткие книжные башенки, и остановился, встав спиной к окну. Моргунов, зашедший следом, попросил стул и, болезненно морщась, наконец уселся, опираясь на трость. Наблюдая за его страданиями, Гуров вспомнил, что час назад он не выглядел так плохо и передвигался более уверенно.

– Ноги. Иногда ничего, а иногда совсем плохо.

– Может быть, врача? – спросил Гуров.

– Лишнее, – отказался Моргунов.

– Почему вы сказали неправду, Алексей Егорович?

Моргунов установил трость меж коленей и ухватился за нее длинными белыми пальцами.

– Я не знаю, кто вам рассказал про Алевтину. Думаю, кто-то из жильцов нашего дома. Она так громко заявила о себе, что ее не могли не услышать. Я тогда еще подумал, что люди могут вызвать полицию. Аля такой раньше не была.

– Почему вы скрыли ее визит?

Моргунов вскинул голову и прикрыл глаза от солнечного света.

– Будьте добры, задерните занавеску, – раздраженно попросил он.

Гуров выполнил просьбу. В комнате мгновенно наступил полумрак.

– Когда вы пришли, то назвали ее имя. Я решил, что она на меня написала заявление. А потом вы сказали, что она в розыске. Я струсил.

– Даже так? Чем же вы ей насолили, если думали, что она нажаловалась на вас в полицию?

– Я объясню. Только вы уж, пожалуйста, выслушайте меня до конца.

Моргунов с минуту помолчал.

– Тогда, в посольстве, мы сошлись на фоне любви к историческим ценностям. Прекрасное было время. Мы бродили по немецким деревенькам, часто посещали ярмарки и барахолки. Алевтина не хотела ничего упустить и таскала меня по неведомым маршрутам, и рассказывала, рассказывала… Когда я всерьез увлекся поиском старинных вещей, она познакомила меня с местными барахольщиками. Эти люди не считали себя ценителями прекрасного. Они скорее разыскивали сокровища по заказу. Захотел какой-нибудь зажиточный бюргер обставить свой дом, как на картинке из учебника истории, и барахольщики начинали разыскивать для него подсвечники, посуду, мебель, украшения. Что-то из найденного и выкупленного, что по какой-то причине не соответствовало запросам заказчика, после продавалось на небольших аукционах либо оседало на базарах. Эти предметы кочевали из рук в руки, и только настоящий знаток мог угадать их истинную цену. Алевтина была одним из них. То, что я покупал, изначально меня не заинтересовывало, но она всегда обращала мое внимание на самые невзрачные предметы. Стоимость их была очень низкой. Я не собирался наживаться на этом, вовсе нет. Все купленное я оставлял себе. И рваные молитвенники, и простенькие украшения. Постепенно набралась приличная коллекция.

– Алевтина Михайловна тоже приобретала что-то для себя?

– Как раз таки нет. Аля была охотницей. Как только вещь попадала ей в руки, она теряла к ней интерес. Сами понимаете, что на родину просто так я это вывезти не мог. Аля помогла мне это сделать, когда я окончательно покинул ГДР. Мы ехали на поезде вместе. Она ехала в Москву навестить родных, а после должна была вернуться обратно, в Берлин. Мы поехали в одном купе, и Алевтина оформила мою коллекцию на себя. Тут был хитрый расчет: я-то покидал страну насовсем, а Алевтина должна была вернуться. Мы надеялись на то, что переводчицу из посольства СССР не будут проверять особо тщательно. И у нас все получилось.

Два дня перед ее отъездом мы ходили, держась за руки. Понимали, что жизнь нас разводит, как мосты в Ленинграде. Аля тогда взяла с меня слово, что тот винтаж, который она помогла протащить через несколько государственных границ, я оставлю у себя в любом случае. На память о нас. Это был наш последний вечер. Она повела меня в ресторан «Прага», где мы сидели до самой ночи. Потом были Арбат, такси и Белорусский вокзал с улетающим в потолок храпом пассажиров, уставших бодрствовать в ожидании своего поезда. Тогда она ни на что не претендовала. Мы вообще тогда ни о каких ценностях не думали, потому что целое, в которое мы с Алей срослись за несколько лет, раскололось на две половинки с неровными и очень острыми краями. Все было понятно без слов.

Это был апрель одна тысяча девяностого года. Год, когда я остался один. Еще через год похоронил мать, а еще через два не стало и отца. Алевтине я несколько раз написал, но не получил ответа. Это была, знаете… такая детская попытка снова поверить в чудо. Но лишь с моей стороны.

Сколько же лет прошло?.. Я работал в бюро переводов, иногда ходил к ученикам на дом. Пытался построить отношения, но обнаружил, что лично мне быть одному намного комфортнее. Страна стремительно менялась, а я старел. Однажды понял, что на одной зарплате далеко не уеду, и вспомнил про немецкие покупки. Через знакомых вышел на собирателей всякой всячины, чтобы посмотрели на коллекцию. Более знающих людей не искал специально, поскольку думал, что винтаж из Германии вряд ли заинтересует профессионалов. Ну, что там было у меня ценного? Если и было, то только для меня.

Но совершенно неожиданно коллекция вызвала интерес. «Прямо из самой Германии? Серьезно?! И вы вывезли это контрабандой?» Примерно так реагировали, увидев мои «богатства». Тогда я понял, что эти вещи в самом деле имеют определенную ценность.

– А раньше не догадывались? – усмехнулся Гуров. – Говорите же, что у Алевтины Михайловны был отменный нюх на редкости. Это же она собрала всю коллекцию?

– Не всю, – покачал головой Моргунов. – Только ее начало. В самой коллекции было около тридцати экспонатов. Бо?льшую часть предметов нашел уже я – самостоятельно.

– О! Прошу прощения, – вскинул руку Гуров. – Продолжайте, пожалуйста. Минуту. А можно взглянуть? У вас что-то осталось?

– Все было продано. Ничего нет. Не оставил себе ни капли, – холодно ответил Моргунов. – За каждый лот предлагали хорошие деньги. Даже за глиняную фигурку лошади, у которой откололась половина морды. Просто когда-то забыл ее выбросить, отставил в сторону, а оно вон как вышло.

– Что же такого волшебного было во всех этих вещах?

– Душа. Ими пользовались и передавали из рук в руки. Их эксклюзивность. Неповторимость. Оригинальность. Позже мне сообщили, что глиняной лошадке двести с лишним лет. Это не шутки, была проведена официальная экспертиза. Вспомните перчатки с блошиного рынка, там та же история.