Тайная миссия Кутузова

«В настоящее время Ломоносова знают в основном как ученого, но при его жизни русское общество считало его прежде всего стихотворцем» [275] (с. 13).

Кем, собственно, на самом деле он и был. Однако ж, добавим, исключительно придворным стихотворцем. И слава эта при дворе жила достаточно продолжительное время. Потому-то до революции и не имелось сведений о каких-то его особых дарованиях в науках.

1752 г.:

«Ломоносов создает первую мозаичную картину» [275] (с. 5).

При всем при этом:

«Сам он талантом художника не обладал…» [275] (с. 16).

И вот в чем здесь сказалось искусство нашего придворного пиетиста:

«Ему удалось добиться перевода на свою фабрику учеников Академической рисовальной школы Матвея Васильева и Ефима Мельникова, ставших создателями большинства Ломоносовских мозаик» (там же).

Так что и здесь что-то не прослеживается его личных заслуг. Но лишь ловко выполненное поручение наряду с устройством иллюминаций на тезоименинах царицы и пылких под его именем прославляющих ее же стишков. С мозаикой – все то же. Он просто выполнил поручение по изготовлению портретов царственных и великовельможных особ в мозаике, вероятно, последнем писке тогдашней моды. А для воплощения в жизнь данной затеи необходимо было соорудить стекольный завод. Что и было исполнено. Понятно, на казенные деньги.

Потому находим в биографии под 1753 г.:

«Основание стекольной фабрики…» [275] (с. 5).

1755 г.:

«Основание Московского университета, учрежденного по проекту Ломоносова» (там же).

Так что исключительно результатом взаимодействия вышеуказанных масонов с широкими связями и становится открытие самого безбожного высшего учебного заведения Европы.

И вот в чем засвечивается основа проводимой в жизнь этим кружком масонов (Ломоносов – братья Шуваловы) программы:

«Выступая против постов, Ломоносов хочет разбить дух косности и консерватизма, мешающий прогрессивному развитию страны» [144] (с. 516).

Где-то мы про такое уже слышали. И вот в чем весь этот самый прогрессизм просто один в один сходится с подобным же масонским действом, устроенным много позднее Горбачевым:

«Если бы удалось сломить посты, то это облегчило бы перестройку» [144] (с. 286).

Какой знакомый термин!

То есть разбираемый нами алхимик упредил пришедшего нами править алхимика Горбачева более чем на два столетия. Но ведь и не от себя он это проводил:

«Ломоносов не только мечтал о подобных новшествах, но и предлагал их правительству. В его голосе слышатся решительность и пафос петровских реформ… Ломоносов берется за продолжение и углубление петровских реформ» [144] (с. 516).

А вот как он предваряет уже нынешние турникеты и прочие мероприятия по «борьбе с терроризмом», направленные на усиление полицейского контроля над гражданами:

«Ломоносов… предлагает ряд мероприятий для искоренения разбойников. Города надо обнести валами, рвами и палисадами; где нет постоянных гарнизонов, поставить мещанские караулы, завести постоянные ночлежные дома для проезжих, а прочим горожанам запретить пускать кого-либо на ночлег, кроме близких родственников, и т. д» [144] (с. 519).

То есть вот в чем, как выясняется, заключается квинтэссенция его «научных» трудов – в построении нового типа ГУЛАГа! Именно того образца, который нам готовят нынешние власти уже сегодня, когда каждый шаг, якобы для борьбы с неким таким терроризмом, фиксируется.

Но если нынешние политики глядят при этом в рот «дядюшке Сэму», то шпионская деятельность Ломоносова, как масона, имеющего прямое подчинение Берлину, укладывается в рамки подчинения России именно этой стране. Ведь туда он был некогда и откомандирован на алхимическую стажировку. Причем не к кому-нибудь, но к одному из идеологов «регулярного государства», долженствующего принудить: ручеек к журчанию, а птиц к пению исключительно разрешенных цензурой песенок (см.: [209] (с. 140–144)).

Однако ж следует задаться вопросом: как этот царедворец умудрился остаться «на плаву» после прихода к власти Екатерины II и, что и естественно, неминуемой опалы на братьев Шуваловых?

Так ведь все и здесь объясняется прекрасной ориентацией нашего «крестьянского сына» на хахалей императриц. Под 1763 г., все из его же биографии, мы узнаем, что защитил его от вполне естественных гонений, после очередного дворцового переворота, не кто-нибудь там еще, но сам Григорий Орлов – масон и хахаль Екатерины II.

Может, и ему приходилось кофею в постелю преподносить нашему «великому уму»?

Но не все масонские ложи в ту пору являлись безпременно прусскими. Они бывали также и английскими, и шведскими:

«Императрице донесли о подчинении русских масонов шведскому королю, и она осталась этим очень недовольна…» [5] (с. 202).

Однако ж ориентация на Стокгольм длилась недолго:

«В 1780 г. московские масоны основали “тайную и сиенфитическую” ложу “Гармония”. В 1781 г. они были посвящены в российское отделение “Братства Злато-Розового Креста”, штаб-квартира которого находилась в Берлине» [36] (с. 243).

Вот как, оказывается, этот ларчик устроен. Ключики-то от него – аж во враждебном государстве находятся. А мы все сетуем, кто же это нас предает постоянно.

И сама структура оболванивания наших дворянчиков теперь обнаружила свои контуры. Ведь масонство верховодило обучением в самом престижном в стране учебном заведении.

«В 1782 году московские розенкрейцеры создали “Дружеское общество”, среди членов и учеников которого был и Карамзин. Его мировоззрение сложилось под влиянием “Братства Злато-Розового Креста”» [36] (с. 244).

А нам, дуракам, все невдомек: откуда же эта версия со столь русофобской теорией о просвещении нас, якобы олухов и самоедов, этими самыми западными просветителями. Ведь они, как на поверку оказалось, именно по тем временам, когда нас «просвещали», о грамоте знали что-либо лишь исключительно понаслышке, принимая древние русские руны за магические знаки. И это уже в те времена, когда у нас пряха из Лецкан автографы на орудиях своего же труда преспокойнехоньки без посторонней помощи выводила! Да и государство мы имели именно по тем временам такое, какого с тех пор не имела более ни одна держава мира. Ведь восходящее солнце над русскими поселениями в Северной Монголии и Южной Сибири (не говоря за дальние берега реки Уссури, Колымы и Чукотки) уходило за горизонт лишь минуя шотландский Росслинг и порт галлов Лузитании – далеко на западе.

Так до чего ж нужно ненавидеть русский народ, чтобы изобрести столь поразительно нелепую балладу о «призвании варягов»?!

А кто, собственно, порешил считать Карамзина русским человеком?

Ведь веру русскую он заменил масонской каббалой, русская речь в модных салонах того общества полностью отсутствовала и была заменена сначала голландской, а затем и французской. Алхимические же трактаты, на которых и зиждутся основы этих самых столь для нас теперь непонятных лжеисторий, издавались, по тем временам, исключительно на немецком.

Так ведь и национальностью своей он был совсем не русского корня: он был татарин! То есть историю очередного басурмана о нашей стране теперь столь с большой помпой и именуют: «История государства Российского».

Но и это не все о придумавшем о нас свою историю этом инородце. Его ближайшим патроном по масонству являлся гроссмейстер организации, тайно направляющей работу своих коллег из Берлина в Москву. И этим закордонским боссом был ни кто там еще иной, как самый русофобски настроенный европейский правитель того времени – Фридрих Вильгельм II! И если кому-либо в лютой ненависти к русскому человеку он и уступал, то лишь нещадно битому русским штыком своему же родимому папуле, чья армия после Кунерсдорфского сражения просто-напросто:

«…перестала существовать» [134] (с. 60).

«Русским стоила эта победа 2 614 человек убитыми и 10 863 ранеными… у Лаудона убито было 893 человека, ранено 1 398» [150] (с. 977).

И если победившие союзники в общей сложности потеряли убитыми 3 тыс. 507 человек, то Фридрих Великий был просто обезкровлен:

«Из сорока восьми тысяч воинов у меня осталось не более трех тысяч, – писал он тогда Финкенштейну, своему министру в Берлине. – Все бежит, нет у меня власти остановить войско… Все потеряно…» [150] (с. 977).

Потому в тот самый момент:

«В полной прострации он намеревался покончить с собой…» [134] (с. 60).

Но даже и на такое этот самый Фридрих, неизвестно за какие доблести историками прозванный «Великим», оказался в коленках что-то уж до рези в желудке жидковат. Потому с того памятного дня русских:

«…он страшился и ненавидел…» [134] (с. 60).

Но как ненавидят трусы?