Война во Вьетнаме. Почему американцы потерпели поражение

Многие сравнительно крупные для Вьетнама заводы эвакуированы в горы и запущены в работу в огромных пещерах, там, где раньше ночевали черные рыси и гнездились летучие мыши.

В Нгеане сократилось рыболовство, очень многие суда были потоплены американцами. Уменьшилось производство и рыбного соуса нык-мама – этой необходимой приправы вьетнамской кухни. (Нык-мам делают из особым способом засоленной и перебродившей рыбы, у него острый специфический запах, свой, особый, ни с чем не сравнимый вкус. Кажется, нык-мам имеет и большое профилактическое значение. Если употреблять его с пищей, он, видимо, убивает бесчисленное множество паразитов и бактерий, которые кишат во влажных тропиках.) Сейчас взамен нык-мама начали делать соус из арахиса, называют его нык-чам. Прежде большая часть арахиса шла на выжимку масла.

Почти двести пятьдесят небольших механических мастерских обеспечивают ремонт сельскохозяйственных машин и инструментов. Небольшие электростанции дают энергию для местных фабрик и заводов. Они функционируют в любое время. В провинции уже есть полукустарная фабрика для производства бумаги, небольшая фармацевтическая фабрика.

Раньше цемент ввозился из Хайфона. Сейчас далеко в горах строится небольшой цементный заводик. К концу года его первая очередь будет пущена. До войны почти весь потребляемый Нгеаном уголь ввозился с севера, из Хонгая. Теперь созданы собственные шахты и из месяца в месяц наращивается его добыча.

– Угля у нас еще маловато, но, мы надеемся, будет лучше, – говорит Дьем.

Слушая рассказ этого человека, я невольно думал о том, что, несмотря на все усилия врага, экономическая жизнь страны не парализована. Конечно, выпуск предметов ширпотреба на мелких полукустарных предприятиях гораздо дороже по сравнению с крупным механизированным производством. Однако минимум предметов первой необходимости жители Вьетнама получают. И это, в сущности, большая экономическая победа в нынешней войне.

– Какие самые сложные периоды были у вас? – спросил я Нгуен Зыонг Дьема.

– Пожалуй, очень трудно было в самом начале войны – в апреле – июне 1965 года. Да, мы знали, что война приближается. Мы к ней готовились. Но война, особенно с таким сильным, жестоким противником, принесла много неожиданностей. У нас были колоссальные трудности, связанные с эвакуацией населения и предприятий, с транспортом, с организацией службы быта на местах после эвакуации. В первый же год мы провели массовое рассредоточение населения. Население города Виня – центра провинции – уменьшилось примерно в семь раз, а всего около 220 тысяч человек покинули насиженные места и переселились в горы и предгорья.

Дьем остановился и начал наливать в чашки свежий чай. (Его семье также пришлось уехать в деревню, выкопать бомбоубежище, больше о родственниках он ничего не сообщил.) Затем он продолжал:

– Второй тяжелый период наступил у нас в начале 1967 года. Осенний урожай 1966 года был плохим из-за нашествия сельскохозяйственных вредителей, болезней риса. Мы ввели железную экономию продовольствия, строжайшее распределение. Каждые десять дней провинциальное бюро партии собиралось, чтобы обсудить проблемы продовольствия. В это же время начался обстрел побережья и дороги № 1 кораблями 7-го флота США. С самолетов американцы стали кидать в реки плавучие мины, это было внове, усложняло обстановку. Однако мы выкарабкались из трудностей, смогли мобилизовать массы и не пожалели сил для подготовки к весеннему урожаю. Весенний урожай у нас неплохой. Сейчас положение лучше, чем за все годы войны.

Наш собеседник старался донести до нас оптимистическую картину: мы выстояли, нас не сломить. Можно было представить положение с продовольствием, если раз в десять дней именно этот вопрос обсуждали руководители провинции. Вряд ли можно было накормить всех досыта. Но голода не было.

…Когда удлинились тени и чуть спала жара, мы направились к автомашинам. Красное, раскаленное солнце не успело скрыться за пальмовой рощей, а мы уже выбирались с проселочной дороги на шоссе. Едем на юг.

…Переправа через большую реку. Наши мандаты и настойчивость сопровождающих пробивают дорогу даже впереди артиллерии. Узнав, что мы русские – льенсо, приветливо машут артиллеристы. Маленький катерок прилепился сбоку парома. Слева, на борту парома, стоит ополченец и руками подает сигналы мотористу буксира. Приготавливаю фотоаппарат и с разрешения начальника переправы делаю несколько снимков со вспышкой.

Спокойно. Налетов вроде не предвидится. Берег. Паромщики соскакивают прямо в воду, закрепляют цепи, поднимают подвижный мостик с парома на берег. Короткий свисток, и машины одна за другой сползают на дорогу. Немедля идут встречные грузовики. Если завтра разбомбят этот паром, начнет действовать новый.

По дороге из Нгеана в Хатинь мотор второго газика заглох, и мы остановились, не доехав километров сто до «гостиницы». Прикрывая фонарики плащами, светим шоферам, копавшимся в двигателе. Два часа было потеряно, и, когда стало сереть небо, свернули в первую же деревушку, которая виднелась за прудом, за прямоугольниками рисовых полей, где конические шляпы жнецов и жниц перемешивались с коническими снопами риса. Полчаса ушло на поиски местных властей, и вот нам уже предоставлены циновки в лучшем доме деревни.

Нары приткнулись прямо к алтарю предков, где в чашечках еще курятся благовонные палочки. На потемневших деревянных досках хорошо различимы вырезанные иероглифы – какие-то изречения или молитвы. На стенке, плетенной из бамбука, висят семейные фотографии, портреты бравого юноши в морской форме, девушки в белой кофточке. На снимках все улыбаются. Рядом несколько грамот, вырезки из иллюстрированных журналов и таблица Менделеева. У очага хлопочут хозяева, чтобы чем-то угостить внезапно приехавших гостей. Посмотреть на льенсо собралась вся деревня.

Пришли местные руководители, партийные и административные, старики достали бамбуковые трубки, в которых катыш табаку кладется на одну затяжку, а дым проходит через слой воды, и потекла беседа. Нам рассказывали об урожае риса, о французской оккупации, о недавно сбитом в уезде южновьетнамском самолете, о делах в школе и больнице, о работе на шоссейных дорогах. Расспрашивали про «последние ханойские и московские новости». Потом, смущаясь гостей, пели деревенские девушки.

Снова дорога № 1. Иногда ровная, нетронутая. При полной луне машина мчится километров под сорок в час. Но так бывает считаные минуты. Вокруг воронка на воронке метров по семь – десять диаметром. Вздыбленная земля. Некоторые переправы разнесены начисто. Иногда вокруг пятиметрового мостика через ручей можно насчитать несколько сот воронок. Объезд.

После только что наведенного понтонного моста нас остановили. Рядом слышалась энергичная «Песня бойцов строительных отрядов» композитора До Нюана. Это не была демонстрация специально для иностранных журналистов, это была жизнь. Подбежал юноша в каске, сказал с вежливой улыбкой несколько слов. И вот мы не едем, а скачем по жуткой, ухабистой дороге. Шофер включает свет и выжимает из газика все, на что он способен.

Вцепившись руками в скобу, Кан кричит нам:

– Зона бомб замедленного действия. Их ищут – не могут найти. Они ушли глубоко под землю, их засыпали новые взрывы. Другого пути нет.

В темноте слышалось пение. Я вспомнил, как в Ханое До Нюан играл эту песню и меня поразил ее яростный ритм.

Некоторое время спустя я встретил одну из тех, кто выполняет эту смертельно опасную работу, – молодую крестьянку.

– Мы сидели в хорошо оборудованном блиндаже, – рассказывала Хоэ о первом знакомстве с бомбами замедленного действия, – когда увидели, как на дорогу около моста через ущелье упали пять бомб. Ни одна из них не взорвалась. Бомбежка кончилась, участок дороги был разрушен, а за поворотом беспомощно стояла колонна автомашин. Нужно было выходить работать, но какая-то сила держала нас в убежище. Мне стало стыдно. Я вышла из блиндажа и сделала первый шаг к бомбам… Потом второй. Третий. Бомба пока не взрывалась. Сердце колотилось. Руки дрожали. Но я увидела, как следом за мной вышли еще три девушки. Мы приблизились к бомбам, попытались сдвинуть одну из них с места. Не удалось. Потом бамбуковыми палками перекатили ее на носилки и унесли.

…Мы беседовали с Хоэ в небольшой хижине за чашкой зеленого чая, который так хорошо утоляет жажду. За открытой дверью можно было видеть, как на поле с рисовой рассадой четыре женщины ритмично черпали воду из канала. На четырех веревках болтались два ведерка, и женщины забрасывали их в воду, а затем выливали на поле. Трудно было представить, как где-то неподалеку четыре другие женщины положили на носилки начиненные смертью чудовища и оттащили их в сторону. Но это было.

…Мы собирались уже заворачивать в деревню, где нас должны встречать, как вдруг машину останавливает вынырнувший из темноты человек и что-то тихо говорит нашим сопровождающим. Кан, обернувшись к нам, сообщает: «Центр приемов» прошлой ночью разбомбили. Хорошо, что мы запоздали. Сейчас едем в запасную «гостиницу».

Еще полтора десятка километров.

Нас встречают, куда-то ведут в темноте. За одежду цепляются какие-то колючки. Дальше тропинка вьется по рисовому полю. Лунный свет, тишина. Затем издалека доносятся взрывы, и снова тихо.

…Товарищу Нгуен Тоатю, заместителю секретаря уездного комитета партии, 47 лет. В прошлом бедный крестьянин, он стал кадровым партийным работником. У него семеро детей, старшие уже служат в армии. Одет, как и большинство партийных работников, в сандалии из автопокрышки, в форменные брюки и куртку, на голове пробковый шлем, в руках потертый портфель.

Тоать рассказывает, улыбаясь, о жизни уезда, вытянутого вдоль моря с юга на север. Его бомбят уже два с половиной года. Ночью, когда прицельное бомбометание затруднено, и даже днем, когда оно возможно, нередко бомбы сбрасывают по площадям, и гибнет мирное население. Люди сначала спрашивали себя: а можно ли выжить, можно ли продолжать работу в этих условиях, можно ли сражаться с американскими самолетами? Вскоре поняли, что можно. На дорогах, мостах, плотинах создали дежурные группы, ударные роты, которые обеспечивают восстановление поврежденных объектов.

По уезду проходит 54 километра дороги № 1, на ней несколько десятков мостов, больших и малых. Некоторые мосты, например такие, как Нук Као Кань, подвергались бомбежкам до ста сорока раз. Однако ни на одни сутки не прерывалось движение транспорта. Жители уезда построили много новых дорог – одни из них идут параллельно морскому побережью, другие связывают их вместе. Созданы специальные тропки для пешеходов и велосипедистов. Возможно широкое маневрирование транспорта. Рядом с некоторыми большими мостами в замаскированных траншеях лежат готовые фермы, чтобы в любой момент их можно было использовать для восстановления. Уезд крепко прошит дорогами, и разорвать их невозможно.

Помимо ударного строительного отряда созданы группы молодежи и ополченцев, в основном по территориальному принципу: если разрушают объекты, расположенные близко от их деревень, то они участвуют в восстановлении, если далеко, то их привлекают только в крайнем случае. Наконец, все население от мала до велика может взять в руки кирки и лопаты. В уезде нет строительных отрядов из других районов. Наоборот, он сам посылает молодежь на помощь другим. Многие ополченцы вооружены винтовками и пулеметами.

Над этим уездом частями ПВО был сбит сорок один вражеский самолет. Неразорвавшиеся бомбы, упавшие здесь, и обломки самолетов используются как сырье для ремесленников.

Здесь мы мылись из дюралевого ведра, сделанного из куска крыла американского самолета. На обед призывали ударами палки по корпусу выпотрошенной невзорвав-шейся бомбы. Мне подарили сувениры – безделушки из дюраля.

В уезде на каждого человека приходится несколько убежищ.

– Чем объясняются ваши успехи в обороне? – спросил я нашего собеседника.

Он ответил:

– Прежде всего нашей решимостью сражаться. И конечно, верным политическим курсом партии и помощью СССР и других братских стран. Советские машины, насосы, оружие доходят и до нашего уезда.

Поинтересовались, как живет семья Тоатя, часто ли она собирается вместе.

– Все работают. Последний раз собирались у цветущего персикового дерева во время праздника Тэта в 1965 году. С тех пор старших сыновей не видели.

…Дорога из Хатиня в Куангбинь. Сухие горы покрыты кустарником, безлесные холмы. Пейзаж при свете луны чем-то напоминает Крым.

Крым? Это где? На другой планете?

Новая дорога, старая дорога, объезды, брод через речки по специально насыпанным каменным кладкам. Воронки справа, воронки слева.

Никаких признаков деревьев. Сотни больших и малых кратеров. Самые маленькие – метра три в диаметре, большие – метров до тридцати. Видимо, падали полуторатонные бомбы.

В течение пятнадцати минут пытаемся обогнать грузовик, он не уступает дороги. Глотаем пыль, кашляем. Фунг злится, сигналит, дает гудок, переключает свет, пренебрегая запретом, сопровождающий нас сотрудник органов безопасности провинции Хатинь свистит. Лишь на одном из поворотов удалось обойти лихача. На его голову обрушился град ругательств. Я даже улыбнулся. Оказывается, есть и у вьетнамцев недисциплинированные водители; оказывается, невозмутимые, сдержанные, вежливые вьетнамцы могут иногда выходить из себя.

Справа, километрах в пятнадцати, повисают светящиеся авиабомбы. Их сбрасывают на парашютах. Один самолет бросает пару «светильников», а вслед за ним летит другой и высматривает, кого убивать при их свете. Желтый, с красноватым оттенком, немного мерцающий, мрачный свет. Рокот реактивных двигателей. Машина резко тормозит, и мы бросаемся в первое попавшееся убежище. Звонко стукается о притолоку каска. Душно, жарко, невыносимо жарко. Вылезаю из противоположного входа. Рядом чье-то жилище, оно кажется необитаемым.

Вдалеке глухие, нестройные и какие-то нестрашные пока взрывы. То приближается, то удаляется рев самолетов. Выходим на шоссе. Около нашей машины стоит один из тех, кто отвечает за переправу.

– Вас сегодня не пропустим, – говорит он.

Мы подчиняемся, возвращаемся назад. Рев моторов уже ближе, снова осветительные и фугасные бомбы. Бомбят за нашей спиной. Останавливаемся. Я выхожу из машины, как был в каске, опускаю рукава куртки, сажусь на траву и незаметно засыпаю. Сколько сплю, не знаю – минуту, полчаса, час. Будит крик:

– Камарад Алешка! Камарад Алешка!