Война во Вьетнаме. Почему американцы потерпели поражение

Это Кан. Только он мог звать меня на таком франкорусском языке.

Вскакиваю, километрах в полутора-двух – частые вспышки по пунктиру. Шариковые бомбы. Полтора-два километра секунда лета самолету. Бегу в ближайший блиндаж, влезаю, включаю электрический фонарик. Две девушки спят на нарах, прижавшись друг к другу. Они сопят, жмурятся от внезапного света фонарика, поворачиваются на другой бок и снова засыпают.

За шиворот заползают крупные, твердые, кусачие муравьи, хочется сорвать с себя одежду. В это время команда:

– Вперед, быстрее, быстрее!

– В чем дело?

Оказывается, сопровождающие выяснили, что в деревне есть более надежное убежище, и решили перевести нас туда. Выскакиваем на воздух, перебегаем поле, прыгаем в глубокую траншею.

Командный пункт региональных войск:[2 - В ДРВ вооруженные силы делились на регулярные, региональные и ополчение.] два стола, три лавки, люди в военном и гражданские.

Команда:

– В убежище!

Кидаюсь в узкий проход, ведущий в блиндаж. Лезу, согнувшись вдвое, и громкие хлопки взрывов шариковых бомб подгоняют меня.

Два метра земли над головой. Мигает коптилка. На циновках лежат люди. Они освобождают немного места. Снимаем обувь, ложимся. Человек у телефона, завернутый в кусок зеленого, в пятнах, парашютного шелка, что-то кричит. Лыонг переводит:

– Вы меня слышите? Американцы ведут беспорядочную бомбежку. Беспорядочную, говорю.

Жарко. В воздухе плавает табачный дым. Вьетнамцы обмахиваются веерами. Немного ветерка, еще немного ветерка. Пот уже не капает крупными каплями, а течет ручейками, каждый глоток чая из фляжки выступает влагой на теле.

Рев самолетов. Ближе, ближе! Серия взрывов. Вторая.

– Бом-би! – комментирует сидящий в углу вьетнамец. Вот как во вьетнамскую жизнь проникло французское слово «бомб а бий» – шариковая бомба.

Тяжелый взрыв. Кажется, что рушится потолок. Только кажется. А на самом деле сыплется струйкой песок. На наше убежище упала всего лишь шариковая бомба и взорвалась, оставив лунку диаметром сантиметров тридцать. Наутро мне ее покажут.

Кто-то потянулся прикурить к лампе и погасил слабое пламя. Вспыхивают электрические фонарики. Снова зажигают коптилку.

Где-то рядом взрывы, отблеск пожара. Сквозь грохот пробивается тоненький детский голосок. Сидящая рядом женщина вскочила, ударилась головой о балку, бросилась к выходу с возгласом:

– Тхань! Тха-ань!..

Следом за ней двое мужчин. Через минуту они вносят девчушку, маленькую, худенькую. Она бежала к матери. Шариковая бомба разорвалась в траншее хода сообщения. Изранены руки, грудь. Девочку перевязывают. Она стонет.

Рев самолетов на время удаляется. Вылезаю из блиндажа. На востоке небо расцвечивается взрывами зенитных снарядов.

В некотором отдалении пикирует самолет. Маленькими пучками пламени вспыхивают разрывы шариковых бомб в одну линию. Летчик открыл одну трубу с «ананасами». А в Ханое швыряли целый контейнер шариковых бомб другого типа, похожих на апельсины.

Рев раненого буйвола. Он бросается вскачь по полю, попадает в траншею и не может из нее выбраться, бьется и жутко ревет. Кто-то бежит туда. Выстрел из пистолета. Завтра мы будем есть жесткую, как подошва, буйволятину, поджаренную на шомполе.

В блиндаже невысокий человек, как потом выяснилось, заместитель партийного секретаря общины Чан Хыу Кхе, проводит совещание. Лыонг переводит:

– Товарищи! По поступившим данным, в деревнях убитых нет. Несколько раненых. Перевязки сделаны. Ополченцы на своих местах ведут огонь из пулеметов. Связь с деревнями работает нормально. Помощи из провинции просить не будем?

Люди молчат. Ох, как не помешала бы помощь. Но их община – одна из многих, находящихся в таком же положении.

В блиндаж врывается мальчик лет четырнадцати с вымазанным сажей лицом:

– В нашей деревне пожар. У соседей тоже. Сейчас собран рис, во дворах скирды соломы. Пламя может перекинуться с одного дома на другой.

Один из членов партийного бюро уходит вместе с несколькими мужчинами. Он ответственный за пожарных. Возвращается часа через два, мокрый, пропахший дымом.

– Пожары потушили. Молодежь и ополченцы. В последний момент с самолетов по людям у горящих домов стали стрелять реактивными снарядами. Несколько раненых.

Тянется ночь. Мерцает коптилка. Приходят и уходят люди. Запекшиеся губы раненой девочки. Четверть часа сна – и снова просыпаемся. Брезжит рассвет.

Пока мы коротали день на лавках и циновках и бомбежки не было, нам рассказывали о жизни общины. (Это во Вьетнаме что-то вроде нашей старой волости, но поменьше. Население общины, где мы застряли, примерно 3 тысячи душ.) Первому налету она подверглась еще в 1964 году. С тех пор, включая прошедшую ночь, было еще 243 налета, лишь за 1967 год – 79. Самое трудное, рассказывали нам, было в прошлом году, когда американцы разрушили плотину, отделяющую поля от моря, и соленая вода хлынула на несколько сот гектаров, посевы погибли. Люди выстояли. Огнем ополченцев общины за несколько недель до нашего приезда был сбит современный американский самолет «Фантом». Община награждена тремя республиканскими орденами, из них один – за успехи в производстве. Оказывается, в условиях непрерывных бомбежек кооператоры, которые раньше не обеспечивали себя на целый год продовольствием, теперь начали сдавать некоторое количество риса государству. «Это тоже наш выигранный бой».

Мы прошлись по деревне. Ничем не примечательная вьетнамская деревня. В тени густой растительности тесно и беспорядочно стоят крестьянские бамбуковые хижины: несколько столбов и балок, легкие, плетенные из полосок расщепленного бамбука стены, одна из которых днем снимается или открывается, крыша из пальмовых листьев или рисовой соломы. Между хижинами лоскутки огородов и садов, много, если в полсотки размером, – батата, маниоки, перца, бананов, цитрусовых, какой-то съедобной травы; на решетках из бамбука – плети с метровыми баклажанами и полуметровыми огурцами. Между домами бродят небольшие черные свиньи, куры, утки, жирные маленькие собачки – их мясо особенно любят во Вьетнаме. Повсюду небольшие пруды, в них выращивают зеленое удобрение – болотную чечевицу, ее урожай снимают раз в шесть-семь дней. Около бомбоубежищ и траншей сидят, беседуя, старухи. Зубы у них выкрашены черным лаком. Здесь у крестьян нет ничего, за исключением самого необходимого для поддержания существования. По дорогам идут машины, груженные боеприпасами, оружием, мукой… И местное население отдает все, чтобы обеспечить это непрерывное движение.

В ту ночь американцы не били по каким-то намеченным целям. Они не смогли обнаружить ни одной автомашины и вели беспорядочную, беспокоящую бомбежку. В каждом из кооперативов общины – бригады пожарных, в основном молодежь. Они сразу же по ходам сообщения бросались туда, где вспыхивало пламя: гасить пожар, спасать людей, помогать раненым и выносить имущество. Остальное население спало.

Хозяйство «генерала № 601»

К вечеру нас предупредили:

– Машины пойдут отдельно, вы будете переправляться отдельно. Мы не можем подвергать вас излишнему риску.

Шесть часов вечера. Выходим. Лунки сантиметров в двадцать пять – тридцать (бом-би, бом-би) встречаются каждые 5 метров вдоль дороги. Сады, бананы, хлебные деревья, отдельные сгоревшие дома. В стойлах – буйволы с мощными рогами. Река. На берегу воронки, старые позиции зениток, поросшие травой. Закат над рекой, какой закат! Облака, желтые и розовые, опаловые и лиловые, невысокие горы на горизонте. Огромный черный лопух банана на фоне розового неба. Нас поджидает сампан метров десять длиной. В нем гребут стоя три девушки. Одна из них – миловидная, ладная – смущается от вспышки фотоаппарата.

Гладь, изумительная гладь розовой воды под розовым небом. Вспыхивает и гаснет шальная мысль: по этой бы реке промчаться в розовых брызгах за мощным катером на водных лыжах.

У берега сампан уткнулся в отмель, выходим прямо в воду.

– Скорее, скорее!

Почему они спешат? Самолетов нет, наши машины еще не прошли через переправу. Так хочется посидеть в холодке. Стучит мотор рисорушки. Тихая деревня, негромкие мужские и женские голоса, мальчик лежит на спине буйвола, буйвол щиплет траву, мальчик тянет приятную мелодию. Траншеи, женский смех. Людям хорошо в этот вечер, когда спала жара.

– Скорее! Скорее!

– Зачем?

– Скорее!

Проходим холм, по ходам сообщения попадаем в лес, в подземные галереи, потом снова холм. Видим замаскированные ветвями автомашины, рядом с ними на корточках сидят солдаты, курят в кулак и переговариваются.

Энергичный сержант охрипшим голосом отдает приказания. Блиндаж. У входа трещит телефон.

– Не уходите от блиндажа дальше чем на пять метров.

Десять минут… Двадцать минут… Осветительные ракеты. Сразу. Много. Над нами. Рев самолетов. Первая волна, вторая.

– В блиндаж!