Порабощённые солнцем

Усидский улыбнулся резиновой улыбкой:

– Не переигрывай.

– Реально, жалко.

– Да вы почти не общались. Кто он тебе?…

Виктор отвернулся к окну…

Автобус затормозил на полевом стане. Было время обеда, и все студенты уже пришли с поля.

Виктор взял на раздаче алюминиевую миску раскалённого, густо-красного борща и сел за общий стол под деревянным навесом.

– О чём допытывались? – пододвинулся ближе Юлий.

Усидский тоже сел рядом.

– Всё о том же, – он поднёс ложку ко рту, подул осторожно. – Горячий какой! В такой зной холодной окрошечки бы! А, господа, окрошечки не желаете? Или ботвиньи со льдом!

– Уймись. Без тебя тошно! – осадил Виктор. У Юлия спросил. – А что так интересуешься? Переживаешь?

– Ничего я не переживаю. Любопыствую, – отозвался Юлий. – Скучно здесь. А это, всё-таки, развлечение. Убийство, расследование.

Он посмотрел на Усидского:

– Что вы думаете об этом деле, Ватсон?

Тот усмехнулся:

– Запутанная история!

– Как это верно!

Усидский сказал, глядя в лицо Виктору:

– Витька, я сказал, что ты драться шёл с железкой в руке.

После он посмотрел на Юлия. Тот доброжелательно ощерился, всхохотнув:

– Сдал, сука!

– Я это сделал не ради справедливости, но ради правды! – сказал Усидский.

Юлий понял:

– Шуру Балаганова цитируешь из «Золотого телёнка».

Такие пикировки напрягали Виктора своей тупостью. Он отозвался, с показным безразличием:

– Сказал и сказал. Это все видели. Я не прятал железку.

Вдруг он почувствовал на себе пристальный взгляд. Он поднял глаза, и увидел Светлану. Она сразу потупилась.

У Виктора пропал аппетит.

– Пойду вздремну, – сказал он приятелям.

– Чё не доел? А второе? – крикнул вдогонку Усидский.

– Жарко, – отмахнулся Виктор. Они все ему остачертели.

Он пересёк небольшое футбольное поле, сел на корягу, задумался.

В день приезда он был неприятно поражён, когда их провезли мимо райцентра, где изначально обещали поселить, а выгрузили в маленьком поселении, в двенадцати километрах к западу. Домов было мало – около тридцати, даже не домов, а каких-то мазанок, слепленных непонятно из чего, и всё они были серые от времени и ветхие. Кирпичное здание магазина было закрыто на большой ржавый навесной замок. Почты не было, отдела полиции не было, представителей власти тоже не было. Странное сборище домиков, выстроенных как бы самостроем, просто так… Но стоял огромный, из серого кирпича, одноэтажный клуб – наследие канувшего социализма. И рядом, в кустах сухой, прошлогодней полыни, гипсовый обелиск погибшим на войне солдатам с отбитыми краями.

Единственной властью в этом забытом богом уголке был завклубом – молодой парень.

Уже с самого начала они обнаружили к себе недоброе расположение со стороны местных жителей. Но перед этим был ошеломляющий митинг в кинозале, с морем обещаний и громких слов. Специально для этого из райцентра приехал кто-то из начальства. Обещали кино, танцы, отличное питание. Но, несмотря на то, что хозяйство было более чем успешным, да с поддержкой местной власти, парням пришлось спать на полу. Для девушек всё же нашлись старые, полуржавые, железные разборные кровати с панцирной сеткой. Разместились в двух классах соседней с клубом заброшенной школы.

В день приезда многие пошли в клуб. Пошёл и Виктор.

Он играл с Усидским в биллиард, когда за окном раздался рокот мотоциклов и прибыла местная «аристократия» – несколько наглых парней, считавших себя здесь самыми главными. Отношения с самого начала сложились натянутые. Парни заявили, что играть в биллиард их прерогатива, а студенты шли бы в отведённое для них помещение… Мог вспыхнуть конфликт, но начинать с этого не хотелось – студенты покинули клуб, провожаемыми хищными, огненными взглядами…

На следующее утро студентов кормили «полевым завтраком» – тётеньки привезли плохо заваренный чай (видимо использовали самый дешевейший сорт), причём привезли уже готовый – на месте не было оборудования, чтобы вскипятить воду, нарезали на порционные пластики вчерашний, начавший черстветь, хлеб (ночью пекари здесь, в глубинке, работать ленились, чтобы уже с утра у жителей был свежий хлеб!), соорудили «бутерброды» – из большой жестяной банки намазали каждый кусок толстым слоем яблочного повидла. Приятного аппетита, дети! Девчонки зароптали: «Как есть эту гадость?!», многие отказались так завтракать. Виктор съел спокойно свой кусок и запил чаем. Боже, он ещё и полусладкий! Этот манёвр совсем был непонятен – зачем в чай класть сахар, если повидло сладкое? Может быть, должно было быть в рационе сливочное масло для бутербродов, тогда понятно, что чай делают сладким. А тут, видимо, масло украли, заменив непонятно откуда добытым дешёвым повидлом, неизвестно какого года выпуска (это летом, когда свежие фрукты проще добыть!), и сахар тоже украли, но частично, бросив в чай из расчёта половину чайной ложки на стакан… Воры! Воры! Подлые воры! Причем это уже воровал не сам фермер, а его работники, которые воровали, чтобы покрыть то воровство, которое практиковал их босс – он обирал их, не доплачивая и задерживая выплаты, а эти крали, где только могли, в данном случае открылся шанс погреть руки на кормёжке студентов. Тётеньки, разливавшие половником чай в стаканы из бачка, с улыбкой покачивали головами, поглядывая друг на друга: хорошо сегодня получилось, по килограмму сахара прикарманили и по куску сливочного масла!… Ешьте, детки, вам работать!… Ворьё… А потом удивляются: что-то государство нас обворовывает: пенсии маленькие, срок выхода на пенсию всё увеличивают и увеличивают! Да вы сами воры! Вы, ворьё, и питаете это государственное воровство, начиная с самого низа: обокрал студентов, тебя обокрал фермер, фермера кинет государство на кабальных кредитах на топливо и дешёвых госзакупках продукции! Дед как-то рассказывал Виктору, что его приятель Венка (Вениамин) взялся «калымить» у соседей с первого этажа – Курковых. Муж – работал в пожарной охране, а жена – в детском саду. И Венку, и ещё двоих его подручных, что взялись делать ремонт им в квартире, жена обязалась кормить обедами. Венка попытался отказаться: «Зачем лишние вам расходы на продукты да ещё время тратить для нас готовить?!», но жена Куркова его успокоила: «Никаких расходов, никакой готовки. Я вас кормить буду из детсада, где работаю. Детям и так порции огромные, они не съедают». Венке сначала было неловко и совестно «объедать» детей, но, попробовав, он понял, почему ребятня ест плохо – качество пищи было отвратительным: безвкусные котлеты и тефтели, непонятно из чего сформованные, только не из мяса, не проваренный рис, слипшиеся макароны! Это поставщик пищи в детсад, что выиграл конкурс в муниципалитете, обещав как можно меньше тратить бюджетных средств, индивидуальный предприниматель, закупал самые гадкие, просроченные продукты, а его повара, работающие за копейки (гастарбайтеры без санкнижек) из этой сырой дряни готовили не съедобную дрянь, потому что и готовить то нормально не умели, ведь профессиональные повара не будут трудиться в таких сомнительных гадюшниках!…

В общем, позавтракали. В девять повезли в поле, работать начали только в десять. А в первый свой обеденный перерыв на полевом стане они обыграли в футбол команду школы из райцентра – этих тоже нанял фермер полоть свои бескрайние луковые «грядки»…

Сейчас Виктор смотрел на футбольное поле, вытоптанное, без травы, и было тяжко на душе. Усидский прав – Марик тебе никто, так что нечего показательно грустить и хмуриться, будь собой, будь естественным. А он и ведёт себя естественно – впечатления очень свежи, и он не привык к смертям, чтобы совсем не реагировать на безвременный уход молодого человека!

Подошёл Усидский.

– Обрати внимание на Светлану, – сказал он, подсаживаясь рядом.

– Зачем? – не поднимая головы, спросил Виктор.

– Бледная она какая-то.

– На солнце перегрелась.

– Может, и так…

– Что ты всё время что-то замечаешь, что-то примечаешь? – озлился Виктор.

– Взгляд у меня такой – всё вижу..ю

– Ха-ха. Всё, что было не со мной – помню… Как Лев Лещенко пел…

– Кобзон. Кобзон эту песню пел.