Клоаки Большого города

Дядя Вова философски объяснил мне:

– Торопятся в Крематорий. Огненное погребение сейчас очень актуально… Раз! И пепел по ветру!

Тут же сменил тему:

– Всё, Лёшкин, пора отливать…

Дядя Вова пытливо посмотрел вглубь Сада Чекиста.

– Вон, вижу туалет. Дуем туда.

Подошли. Дядя Вова зашёл в заведение. Я остался стоять. Ко мне прибился юный, глупый сорочонок.

– Что надо? Иди вон! – пытался шугнуть я птицу.

Дядя Вова вышел злой.

– Там надо платить! С ума посходили! Вокруг лес, а я буду отливать за деньги!

Увидев сорочонка, он удивился:

– Это что?

Сорочонок ответил сам:

– Пр-р-р, – и захлопал крыльями.

– Ладно, я понял, что у тебя проблемы, птица, но мы их решать не будем, прости, – серьёзно объяснил ему дядя Вова. А мне сказал. – Я отолью в кустах, а этого шугни, пусть валит!

Я не знал, как прогнать птенца. Конечно, он уже умел летать, но ещё был полным юнцом, не знающим жизни. Как наши паренёк или девчонка в двадцать лет – вроде взрослые, а такие беспомощные, не знающие суровости бытия.

На моё счастье, этого «дятла», отбившегося от своих, с громким стрекотом нашли два брата и мама-сорока.

Из кустов вышел дядя Вова, задумчивый, словно решал теорему Декарта…

– Ну, что? – сразу спросил он.

– Забрали.

– Кто? Кого?! – поразился и удивился дядя Вова.

– Родные. Сорока и сорочата! Забрали сорочонка, – отозвался я.

– Какие сорочата? Ты пьян, что ли? Нам ещё в Крематорий ехать, Алёша. Очнись!

Я пожал плечами…

А теперь вернёмся к клоаке у гостиницы. Стоим у входа. Дядя Вова курит, я этим дымом дышу. У входа в клоаку заметались трое плохо одетых мальчишек лет десяти-двенадцати. Они нырнули в проход, в заведение, но, видимо, даже потерявшие всё человеческое люди-зомби, их оттуда прогнали. Они выбежали нервные и возбуждённые. Заводила, наглый, уже повидавший всё плохое за свою короткую жизнь, паренёк, велел своим юным вассалам повторить попытку – видимо, внутри «зависал» кто-то из родителей и юнцы доставали очередную порцию финансов, чтобы родитель-тиран мог продолжить свой праздник жизни. Тут мой дядя Вова сурово зашевелил бровями, и как гаркнул: «Эй, мелюзга! А ну, прочь отсюда!», что юные «гавроши» в панике ретировались…

Я немедленно вспомнил, как однажды, ещё проживая в дальнем районе города, видел такую картину: у Супермаркета сидели два десятка тётенек, на ящиках и коробках, продавая нехитрые продукты своих подсобных хозяйств. Жителям того микрорайона повезло, что за мелкой, грязной, но богатой рыбой, речонкой, располагалось большое и богатое село, откуда бабушки-дедушки-тётеньки-дяденьки несли всё свежее, всё домашнее: фрукты, овощи и зелень. Оттуда же появлялись «добытчики» – алкоголики, которые воровали сельхозпродукцию с чужих подворий, и сбывали всё по дешёвке. Я на эту тему даже стишок написал:

Воровал старик малину,

После мчался к магазину,

По дешёвке продавал,

Ну, а деньги, пропивал…

Все ему: «Отец! Отец!»…

А по сути-то подлец…

Зимой крестьяне пытались привозить мясо, продавая его из багажников стареньких, изъеденных ржавчиной «Жигулей», последних уцелевших раритетов советского автопрома, или с брезента, брошенного на мерзлую землю… Через какое-то время подъезжала крутая иномарка, новая, миллиона за два рублей, вылезали толстые, высокие пацаны в тесных для них, спортивных, розовых костюмах, и начинали «грузить» фермеров… Один раз на моих глазах «пацаны» мужиков развели, быстро взяв нахрапом – сразу сняли с них несколько тысяч отступных. Мужики, горестно посоветовавшись, поняли, что теперь и смысла в продаже не осталось, и уехали восвояси, ограбленные. Другой раз «пацанам» дали отпор – у замученного работой трудяги-фермера жена оказалась не робкого десятка, напористая и голосистая. И она стала так «поливать» на всю округу вымогателей, вознамерившихся срубить мзду, что те, краснея щеками, торопливо сбежали в свою сверкающую иномарку и дали газу… Вы, верно, подумали, что эта крикливая жена фермера удачно распродала мясо, а жители микрорайона насладились изысканным, домашним продуктом? Ничуть. Через две минуты (словно стояли за поворотом и ждали сигнала) притормозили на патрульном уазике менты-полицейские, и грозя самыми страшными карами, в виде задержания, содержания под стражей, и конфискацией товара, вынудили фермера с супругой свернуться и ехать домой… Ну, да бог с ними, с мясом фермеров, с вымогателями и гонителями…

Лето. Сидят бабушки-тётеньки со своим овощным товаром – у кого огурцы и смородина, у кого помидоры, редиска, у кого летние грибы – подберёзовики, подосиновики. И стоит посреди них малыш в самом центре, лет пяти-шести. В руке его зажаты пару листов хрена и несколько стеблей укропа. Он орёт, рыдая, благим матом, призывая торговок:

– Купите! Купите у меня! Дома убьют! Деньги нужны! Купите, пожалуйста!

Сам чумазый, грязный. Никакой. Оборвыш полный. Родители послали раздобыть денег на выпивку. А может, не родители, «отчим» какой-нибудь, приезжий на лето из дальней республики, очередной сезонный мамин «муж»…

И никто у ребёнка лопухов хрена не купил… Никто.

Я ушёл, не желая смотреть и участвовать в этой пытке совести. Я решил, что не буду покупать у бедняги, ни при каких обстоятельствах. Если я куплю, и он принесёт деньги, его пошлют снова и снова, а так просто изобьют из-за его неумения, потом перестанут кормить дешёвой, пустой вермишелью, и он, если хватит везения, выживет, сбежит от опустившейся матери, и там только Бог решит, сгинуть ему уличным «гаврошем» первой же зимой, или взлететь Горьковским «Буревестником». Рождённый ползать летать не может? Может! Пути Господни неисповедимы! И этот малыш, орущий благим матом, сжимающий трясущейся ручонкой листья хрена и стебли укропа, если станет взрослым, этого никогда не простит ни своей матери, ни нам, обществу, которое так с ним обошлось.

Хотя, он уже стал взрослым, в свои пять-шесть лет…

Тот мальчонка не выходит из головы. Я ведь запомнил его на всю жизнь, буду помнить и мучиться… Хотел ещё пару клоак описать, но больше не хочется… Вот вам и Большой Город, столица густонаселённого российского региона. Какие клоаки описывать, когда вся жизнь – это глубокая, бесконечная клоака? Клоака везде и во всём…

Вам тут не это!

Ещё одно наше приключение с дядей Вовой.

Дело было зимой. Мы ехали с дядей Вовой на трамвае до кольца. Я хотел добираться в свою холостяцкую пещеру по другому маршруту, но дядя Вова настоял:

– Выпьем по стаканчику вина, и каждый – в свою сторону! Куда тебе торопиться? Насидишься ещё один, как сыч, в своём дупле.

Ползём мы на трамвае до кольца. Не то, что ползём – трясёмся, словно эпилептики в приступе. В Большом Городе самые новейшие вагоны пускают только по маршрутам, проходящим через центр. Есть такие красавцы, что Европа позавидует. Трамваи-лайнеры. Роскошные и современные… А на внутренних кольцах обитают вагоны семидесятых годов, в хлам убитые, холодные, вонючие. Ну, да ладно, бог с ними, с трамваями. Везде так… Едем.

Дядя Вова говорит:

– На кольце есть вагончик, где продают вино: Изабеллу и портвейн. Выпьем, поболтаем.

Вот этот вагончик – самая опасная клоака Большого Города… Там, действительно, не продают водку, только напитки, обозначенные, как винные. Это знаменитая Изабелла. Фиолетовая мутная дрянь. И портвейн – технический спирт, или спирт, сдобренный химической дрянью, плюс краситель. Заходишь в вагончик – всё чисто, аккуратно, пьяницы и алкаши мирно выпивают из пластиковых стаканчиков химическое пойло.

– Лёшкин, я беру нам по двести, – сказал дядя Вова.

– Добро.