Оценить:
 Рейтинг: 0

Записки церковного сторожа

<< 1 ... 27 28 29 30 31 32 >>
На страницу:
31 из 32
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Тот ничего не знает о войне.

Юлия Друнина

Наступает следующая одна ночь и это уже не тихая ночь, а канун сильнейшей грозы.

«…Подводчики… варили кашу. На этот раз с самого начала во всем чувствовалась какая-то неопределенная тоска. Было душно; все много пили и никак не могли утолить жажду. Луна взошла сильно багровая и хмурая, точно больная; звезды тоже хмурились, мгла была гуще, даль мутнее… »

Предгрозовое состояние природы люди переносят по-разному.

«…У костра уж не было вчерашнего оживления и разговоров.

…Дымов лежал на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное…

… Дымов выхватил из рук Емельяна ложку и швырнул ее далеко в сторону. Егорушка, давно уже ненавидевший Дымова, почувствовал, как в воздухе вдруг стало невыносимо душно, как огонь от костра горячо жег лицо; ему захотелось скорее бежать к обозу в потемки, но злые, скучающие глаза озорника тянули его к себе. Страстно желая сказать что-нибудь в высшей степени обидное, он шагнул к Дымову и проговорил, задыхаясь:

– Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу!.. На том свете ты будешь гореть в аду! Я Ивану Иванычу пожалуюсь! Ты не смеешь обижать Емельяна!

– Тоже, скажи пожалуйста! – усмехнулся Дымов. – Свиненок всякий, еще на губах молоко не обсохло, в указчики лезет. А ежели за ухо?

Егорушка почувствовал, что дышать уже нечем; он – никогда с ним этого не было раньше – вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительно:

– Бейте его! Бейте его!

Слезы брызнули у него из глаз; ему стало стыдно, и он, пошатываясь, побежал к обозу. Какое впечатление произвел его крик, он не видел. Лежа на тюке и плача, он дергал руками и ногами, и шептал:

– Мама! Мама!

И эти люди, и тени вокруг костра, и темные тюки, и далекая молния, каждую минуту сверкавшая вдали, – все теперь представлялось ему нелюдимым и страшным. Он ужасался и в отчаянии спрашивал себя, как это и зачем попал он в неизвестную землю, в компанию страшных мужиков? Где теперь дядя, о. Христофор и Дениска?..»

Чехов называет Степь «неизвестной землей». А на неизвестной земле, как правило, живут неизвестные и непонятные люди.

Чуть позже Дымов все-таки подошел к мальчику. Но не затем, чтобы извиниться, а затем, чтобы подставить лицо для удара. Дымову снова скучно и ему не нужно «скучного счастья» Константина, как точно также такого же счастья не нужно инвалиду-революционеру Матвееву и брату трактирщика Моисея Моисеича Соломону. Ни у Дымова, ни у Матвеева, ни у Соломона нет понятия о добре и зле. Для них все делится на «скучно» и «не скучно», и даже мысль Матвеева «признают ли меня равным или нет» значит то, будет ли ему «скучно» или нет.

Следующим вечером в Степи начинается большая гроза.

«…Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные лохмотья; точно такие же лохмотья… Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение…

– Скушно мне! – донесся с передних возов крик Дымова, и по голосу его можно было судить, что он уж опять начинал злиться. – Скушно!

Вдруг рванул ветер и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала по тюку и по лицу Егорушки…»

Буря оказалась настолько сильной, что мальчику почудилось, что он остался один в темноте. Его пугают молнии и разряды грома. Потом Егорушка увидел новую опасность: «за возом шли три громадных великана с длинными пиками. Молния блеснула на остриях их пик и очень явственно осветила их фигуры. То были люди громадных размеров, с закрытыми лицами, поникшими головами и с тяжелою поступью…»

Егорушка настолько перепугался, что «уж не крестился, не звал деда, не думал о матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится…»

Степь показала всю свою воинственную мощь. Все: дорога, рассказы возчиков у костра, о. Христофор, Кузьмичев, счастливый Константин – все это растворила и заслонила собой чудовищная гроза.

Гроза в «Степи» – чеховский прообраз революции, тем более что во тьме появляются фигуры великанов с пиками?.. И да, и нет. Да потому что Чехов-художник понимал и видел больше, чем Чехов-человек. А нет, потому что гроза кончается и Егорушка видит, что великаны «оказались обыкновенными мужиками, державшими на плечах не пики, а железные вилы». Да и так лишь редки сильные грозы в Степи?

Или все-таки «да»?.. Ведь писал же Чехов, что русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. «В Западной Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно… Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться…» (Григоровичу о 5 февраля 1888 года)

Что ж, действительно, когда тебя бьют или когда вокруг тебя необозримый простор и в самом деле трудно сориентироваться. И не потому ли так бессмысленны и беспощадны русские бунты? Но в 1917 году все-таки нашлась сила, которой удалось пересилить – нет, не беспощадность! – но бессмысленность бунта и превратить его в революцию. Как?.. Как удалось большевикам объединить, казалось бы, заведомо несоединимое, как вода и масло – людей типа Дымова и Соломона? Ответ прост. Во-первых, не их самих (уж слишком они малограмотны), а их детей. Герои «По ту сторону» Бейзас и Матвеев – уже следующее поколение героев «Степи». Энергетика этих людей осталась такой же сильной, но если раньше она была похожа на бурный океан разнонаправленных векторов движения, то теперь – на широкую, могучую реку, текущую в одном направлении.

Революция умеет многое. А главное, она умеет объединять людей: монархистов и кадетов, большевиков и анархистов, физиков и лириков, атеистов и верующих против «скучного счастья» жизни, о котором говорилось выше. Иными словами революция объединяет «бога» и дьявола во имя себя самой. Ведь недаром же Достоевский, обдумывая продолжение «Братьев Карамазовых», сделал своего самого чистого и сердечного героя Алешу – революционером, а в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд пытается сыграть роль бога.

Кстати, о киевском Майдне-2014. Разве не было попов на его сцене перед беснующейся толпой?

Иван Каляев

Любить тогда, когда, казалось бы, разум может только презирать и ненавидеть, это – Крест.

Любить тогда, когда в сердце уже нет даже капельки тепла и надежды, это – Дорога.

Любить с немым шепотом: «Прости их, Господи, ибо они не ведают что творят!..», это – Голгофа.

Любить… Любить уже почти не понимая зачем и почему это нужно, теряя рассудок от боли, страданий и сиюминутного торжества зла; любить на последнем судорожном выкрике: «Господи, почему ты оставил меня?!»… Но – любить! Это уже – Вера.

2 февраля 1905 года террорист Каляев не бросил бомбу в карету великого князя Сергея, потому что увидел в ней жену князя Елизавету и его детей.

Вот что пишет об этом Борис Савинков в «Воспоминаниях террориста»:

«…Каляев прошел в Александровский сад. Подойдя ко мне, он сказал:

– Я думаю, что я поступил правильно, разве можно убить детей?..

От волнения он не мог продолжать. Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, пропустив такой единственный для убийства случай: он не только рискнул собой, – он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. Я сказал ему, однако, что не только не осуждаю, но и высоко ценю его поступок…»

Савинкова совершенно не волнуют моральные проблемы, он думает о том, что Каляев «рискнул всей организацией». Он утешает «террориста-гуманиста» как маленького ребенка – ложью. Савинков терпелив и он добивается своего. 4 февраля, на территории Кремля, Каляев все-таки бросил бомбу.

А вот довольно любопытные характеристики, которые дает Савинков двум революционерам-террористам, Каляеву и Сазонову:

«Сазонов был социалист-революционер, человек, прошедший школу Михайловского и Лаврова, истый сын народовольцев, фанатик революции, ничего не видевший и не признававший кроме нее. В этой страстной вере в народ и в глубокой к нему любви и была его сила. Неудивительно поэтому, что вдохновенные слова Каляева об искусстве, его любовь к слову, религиозное его отношение к террору показались Сазонову при первых встречах странными и чужими, не гармонирующими с образом террориста и революционера. Но Сазонов был чуток. Он почувствовал за широтою Каляева силу, за его вдохновенными словами – горячую веру, за его любовью к жизни – готовность пожертвовать этой жизнью в любую минуту, более того, – страстное желание такой жертвы. И все-таки, в первый из наших харьковских дней, Сазонов, встретив меня в Университетском саду, подошел ко мне с такими словами:

– Вы хорошо знаете «Поэта»? Какой он странный.

– Чем же странный?

– Да он, действительно, скорее поэт, чем революционер…»

Факт: двое совершенно разных людей объедены одним общим делом. То есть если бы не революционный террор, Сазонов и Каляев никогда не нашли общего языка.

В романе Кина «По ту сторону» Бейзас и Матвеев – та же самая ситуация. Когда Матвеева ранят, он остается в полном одиночестве, потому что негоден для «дела». Нет, товарищи не оставляют его совсем, но Матвеев страдает именно от одиночества. А пытаясь доказать свою способность к борьбе – он гибнет с бесстрашием достойным христианского мученика. Но отдать свою жизнь только за то, чтобы доказать, что ты все-таки способен к борьбе – мало. Нужна еще вера.

В «Степи» Чехова мы видим, что семена уже брошенные в землю: Соломон яростно отрицает веру своих отцов, у него она «другая». А Дымова, который еще хотя и может повиниться перед обиженным мальчишкой («На бей!») или «затянуть какую-то жалобную песню», спокойно рассказывает об убийстве купцов и сам, без нужды, убивает ужа. Дымов – вне веры, она только прикасается к его душе и сердцу и тут же уходит от этой «скуки». Я уже говорил, что между двумя этими персонажами – Соломоном и Дымовым – казалось бы, нет ничего общего. Но сила, способная объединить их все-таки нашлась… Если общество людей сравнить с каменной стеной, то февральская революция 1917 года сначала ударила по ней кулаком. Позже, по той же стене били уже растопыренными пальцами, ломая и выворачивая их и не потому что появились «красные» и «белые» и полилась кровь, а потому что время морально лживых «утешений» Савинкова прошло.

На картине Делакруа «Свобода на баррикадах» посвященной революции 1830 года, художник написал лицо женщины со знаменитой парижской революционерки – прачки Анны-Шарлотты, которая вышла на баррикады после гибели брата от рук королевских солдат и убила девятерых гвардейцев.

Один человек (брат Анны) плюс девять гвардейцев – десять человек.
<< 1 ... 27 28 29 30 31 32 >>
На страницу:
31 из 32

Другие аудиокниги автора Алексей Николаевич Котов