Записки церковного сторожа

«Никого он не любит, никого не почитает, никого не боится…», – говорит о нем брат Моисей Моисеич.

На мой взгляд, Соломон очень похож на «пламенного революционера» Льва Давидовича Троцкого. Дайте Соломону кожаную тужурку, пару томов Маркса, маузер (что, впрочем, не обязательно) и в итоге получится великолепный комиссар. Как остра, как яростна и свобода энергия Соломона! Он – субъективно честен?.. Безусловно, да, и до нелепости. Затем и палил деньги в печке. А когда жег, наверное, думал, что их слишком мало и нужно бы спалить все, чтобы люди не гнули друг перед другом спины.

Есть такая взрывчатка, которая называется «бинарной». Она состоит из двух компонентов и каждый из них сам по себе абсолютно безвреден. Но если их соединить вместе получится вещество огромной разрушительной силы.

Извозчик Дымов убил ужика… Мелочь! Но для этого нужно быть свободным от «иллюзий» и без малейшего колебания использовать свою энергию пусть на маленькое, но злое дело. Соломон спалил деньги. Не велик «подвиг», но для этого тоже нужно быть свободным. Меньше чем через тридцать лет найдется сила, которая объединит извозчика и брата трактирщика. И я имею в виду не только российский октябрь 1917 года. Здесь можно снова вспомнить киевский майдан 2014.

Свобода!..

Революция!..

Очищение!..

И разве не были правы те, совершал их? Были! Но правы с точки зрения «знаний» полученных через левое плечо от того, кто всегда прячется сзади человека. А рядом с революционерами были благодушные и вялые «о. Христофоры» и погрязшие в делах «купцы Кузьмичевы». На одну силу не нашлось другой.

Как написали бы раньше, увы, нам! Мы слишком много говорим о «силе права» и, как цивилизованные люди, учимся презирать «право силы». Но, вдумайтесь, упало ли бы пресловутое яблоко на голову Ньютона, если бы его не потянула вниз сила тяготения? По какому закону падало яблоко: под действием силы тяжести – права силы – или по некоей «силе права»?

Наверное, тут нужно вспомнить о разуме человека. Но разум – не отвлеченное понятие, и «голова профессора Доуэля» – человека, состоящего только из головы – изобретение фантаста Александра Беляева.

«… О. Христофор снял рясу, пояс и кафтан, и Егорушка, взглянув на него, замер от удивления. Он никак не предполагал, что священники носят брюки, а на о. Христофоре были настоящие парусинковые брюки, засунутые в высокие сапоги, и кургузая пестрядинная курточка. Глядя на него, Егорушка нашел, что в этом неподобающем его сану костюме он, со своими длинными волосами и бородой, очень похож на Робинзона Крузе. Разоблачившись, о. Христофор и Кузьмичов легли в тень под бричкой, лицом друг к другу, и закрыли глаза. Дениска, кончив жевать, растянулся на припеке животом вверх и тоже закрыл глаза.

– Поглядывай, чтоб кто коней не увел! – сказал он Егорушке и тотчас же заснул.

Наступила тишина…»

Жаль!.. Мне почему-то очень жаль, что о. Христофор и в самом деле не был Робинзоном Крузо. Почему?.. Вот что говорит о себе о. Христофор:

«– М-да… – согласился о. Христофор, задумчиво глядя на стакан. – Мне-то, собственно, нечего Бога гневить, я достиг предела своей жизни, как дай Бог всякому… Живу со своей попадьей потихоньку, кушаю, пью да сплю, на внучат радуюсь да Богу молюсь, а больше мне ничего и не надо. Как сыр в масле катаюсь и знать никого не хочу. Отродясь у меня никакого горя не было и теперь ежели б, скажем, царь спросил: "Что тебе надобно? Чего хочешь?" Да ничего мне не надобно! Все у меня есть и все слава Богу. Счастливей меня во всем городе человека нет…»

А вот отрывок из книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо»:

«… Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих вырвались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать. В них не выражалось ни надежд, ни желаний; то был скорее вопль слепого страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение – беспощадно; страх смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные восклицания в таком роде: «Господи, что я за несчастное существо! Если я расхвораюсь, то, конечно, умру, потому что кто же мне поможет! Боже, что станется со мной?» Из глаз моих полились обильные слезы, и долго потом я не мог вымолвить ни слова…» (Даниэль Дефо, «Робинзон Крузо»).

Графиня Драницкая

«Серафима. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне. Куда, зачем мы бежали?.. Я хочу все забыть, как будто ничего не было!..»

«Бег» Михаил Булгаков.

Стремительный приезд на постоялый двор графини Драницкой ломает спокойную и полусонную картину. «Впечатление, произведенное приездом графини, было, вероятно, очень сильно, потому что даже Дениска говорил шепотом…» Красавице-графине-графине, как и всем остальным, нужен купец Варламов. Между делом она успевает заметить мальчика.

«…Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло, действительно, сиятельство в образе молодой, очень красивой и полной женщины в черном платье и в соломенной шляпе… Вдруг, совсем неожиданно, на полвершка от своих глаз, Егорушка увидел черные, бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щеки с ямочками, от которых, как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка. Чем-то великолепно запахло.

– Какой хорошенький мальчик! – сказала дама. – Чей это? Казимир Михайлович, посмотрите, какая прелесть! Боже мой, он спит! Бутуз ты мой милый…

И дама крепко поцеловала Егорушку в обе щеки, и он улыбнулся и, думая, что спит, закрыл глаза…»

Революция в России – не смотря на чеховское неверие в нее – все-таки совершится и если после гражданской войны, Егорушка наверняка оказался в далеком Константинополе. Что и кого он вспоминал в своих снах? Скорее всего графиню Драницкую… Ушедшую Россию. Той, которой уже больше никогда не будет.

Здесь любопытно и вот что. Мальчик Егорушка и графиня Драницкая – антагонисты извозчика Дымова и Соломона. Богатырю-извозчику и умному еврею противостоят женщина и мальчик. Трудно сказать, как сложится жизнь первых двух (возможно Дымов и сопьется, а Соломон угодит в сумасшедший дом, ведь далековато еще до революции), но Чехов, собираясь продолжить «Степь», писал, что «графиня Драницкая живет прескверно…» Виной тому некий Казимир Михайлович, который «здорово обирает ее». Что же касается Егорушки, то Григорович советовал Чехову продолжить «Степь» и «описать семью и в ней 17-летнего юношу, который забирается на чердак и там застреливается… Такой сюжет заключает в себе вопрос дня; возьмите его, не упускайте случая коснуться наболевшей общественной раны; успех громадный ждет Вас с первого же дня появления такой книги» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 209).

Удивительно?.. Да! Тут дело даже не в том, что сейчас никто не вспомнит ту «наболевшую общественную рану», ради которой юнец пустил бы себе пулю в лоб, а в том, что в реальной жизни обязательно появятся новые «Дымовы» и «Соломоны», а вот силы, противостоящие им в «Степи», по самому Чехову, сходят на нет.

Ночь, длинные ножики и скучное человеческое счастье

«Странная она какая-то», – Чехов в письме о «Степи» Леонтьеву (Щеглову) 22 января 1888 г.

Обоз останавливается на ночь в степи. Дымов рассказывает страшную историю о том, как косари «изрезали» купцов.

«…Дымов стал на колени и потянулся.

– Да, – продолжал он, зевая. – Все ничего было, а как только купцы доехали до этого места, косари и давай чистить их косами. Сын, молодец был, выхватил у одного косу и тоже давай чистить… Ну, конечно, те одолели, потому их человек восемь было…»

Его рассказ короток и конкретен. Дымов не сопереживает ни купцам, ни разбойникам.

К костру выходит незнакомый человек.

«…Все при первом взгляде на него увидели прежде всего не лицо, не одежду, а улыбку. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая, как у разбуженного ребенка, одна из тех заразительных улыбок, на которые трудно не ответить тоже улыбкой… Это был высокий хохол, длинноносый, длиннорукий и длинноногий; вообще все у него казалось длинным и только одна шея была так коротка, что делала его сутуловатым…»

После короткого знакомства человека приглашают присесть у костра. В разговоре с возчиками гость – Константин – рассказывает о своей необыкновенной любви к женщине и борьбе за свое счастье.

«…Константин откинул назад голову и закатился таким мелким, веселым смехом, как будто только что очень хитро надул кого-то.

– Гляжу, она с парубками около речки, – продолжал он. – Взяло меня зло… Отозвал я ее в сторонку и, может, с целый час ей разные слова… Полюбила! Три года не любила, а за слова полюбила!

– А какие слова? – спросил Дымов.

– Слова? И не помню… Нешто вспомнишь?..»

Удивительна реакция слушателей на этот рассказ и особенно реакция Дымова:

«…При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумались. Дымов поднялся, тихо прошелся около костра и, по походке, по движению его лопаток, видно было, что он томился и скучал. Он постоял, поглядел на Константина и сел… Дымов подпер щеку рукой и тихо запел какую-то жалостную песню. Константин сонно улыбнулся и подтянул ему тонким голоском. Попели они с полминуты и затихли…»

Здесь очень интересно то, что все герои «Степи» воспринимают счастье как что-то скучное и малоподвижное, как застоявшуюся теплую воду в пруду. Оно не освежает, а усыпляет. И поэтому оно чуждо активному Дымову. Ведь «попели с полминуты и затихли». Тут уместно вспомнить революционера Матвеева из «По ту сторону» Виктора Кина, ведь жизнь в доме влюбленной в него Вари тоже кажется ему скучной. Ручеек человеческой энергетики не хочет течь в застоявшийся пруд. И он течет туда, куда его направляют другие силы.

Чем все-таки «странна» чеховская «Степь»?

Я не вижу в рассказе Константина о любви никакой поэтики. Скорее, он рассказывал о своем упрямом стремлении к счастью. А «слова забыл…» это все равно, что забыть дорогу, которая и привела человека к его счастью. Но возможно ли такое?..

Ночь… Необъятная, как мир, степь. Горит костер и человек рассказывает о счастье. На мой взгляд, тут стоит задуматься и о беззащитности этого счастья. Россия тысячу лет воевала со Степью и называла его Диким Полем. Конечно, уже давно исчезли половцы и монголы, а разбойники, о которых рассказывал Дымов, не такие уж частые гости в Степи. Да и сами возчики, рассказывая друг другу страшные истории, не боятся Степи.

Война

Я столько раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу – во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,