Записки церковного сторожа

– Так, так, – прошептала Маргарита и совсем склонилась к лежащему, – вот я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо… В этом вы уж мне поверьте, я все уже видела, все знаю.

Лежащий юноша охватил ее шею руками, и она поцеловала его.

– Прощай, ученик, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита. Балконная решетка закрылась».

Картина похожа на классическую сцену умирания молодого человека. Но Иванушка жив, значит что-то умирает в нем самом?..

Маргарита действительно выполняет роль «гвоздика» соединяющий «ножницы» Два поступка Маргариты полностью перевернули жизнь Мастера: во-первых, она подтолкнула его напечатать отрывок, во-вторых, она «вытащила» его из психушки. Первый поступок спровоцировал арест Мастера, второй – его физическую смерть. Благостный финал романа – Мастер и Маргарита получают последний приют в виде домика и цветущего сада – не в счет. Когда на последней странице романа Маргарита «выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его». Неужели на Мастера так действует весенний сад и близость любимой женщины? Скорее Мастер похож на заключенного из одиночки.

В главе «Явление героя» есть такое замечание к поведению Маргариты:

«Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять…»

Усидит ли деятельная ведьма рядом с опустошенным Мастером? Сомнительно!..

Роль Маргариты – не давать покоя.

«Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:

– Так, стало быть, этим и кончилось?

– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:

– Конечно, этим. Все кончилось и все кончается… И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо.

Она наклоняется к Ивану и целует его в лоб, и Иван тянется к ней и всматривается в ее глаза, но она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне».

Что «все» и что «надо»? Ивана Николаевича, во время праздничной недели, каждый раз кружит по одной и той же дороге – сначала на Патриаршие пруды, а затем к дому Маргариты. Так «надо»?.. Надо, чтобы не забыть некое все?

Я уже говорил, что иконка распахнула душу Ивана Николаевича. Каким бы не был человек, но у него всегда есть «тоска по Богу». Вот эту «тоску» и караулит Маргарита. В сочетании с морфином «защита» от Бога получается достаточно прочной.

Ненавидимый город

Как-то раз я беседовал со старым священником о том, что такое грех и как он подчиняет человека. Священник сказал примерно следующее: «Сначала ты замечаешь грех, потом беседуешь с ним и даже в чем-то не соглашаясь, все-таки впускаешь его в себя. А уже после этого ты соглашаешься с ним уже во всем».

В романе Булгакова часто звучит фраза «ненавидимый прокуратором город». Но в начале исторических глав Пилат не испытывает этой ненависти. Точнее говоря, причина и предмет его ненависти несколько другой.

«Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя…»

Впервые о ненависти Пилата говорит Каифа:

«– Знаю, знаю! – бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули. Он вознес руку к небу и продолжал: – Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью и много мучений ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь! Защитит его бог! Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата!

И только потом, во время вынесения приговора, Булгаков говорит о уже ненависти Пилата к Ершелаиму:

«Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо. Пилат еще придержал тишину, а потом начал выкрикивать:

– Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу…»

Был ли прав духовный глава города Каифа в споре с Пилатом? Безусловно, да. Каифа действительно спасает город, потому что народ согласившейся с проповедью Иешуа, что «всякая власть есть насилие» мог попасть «под римские мечи». Но первосвященник действует аморально – с помощью предательства. Он посылает на смерть человека только за его слова. Мог ли Каифа противопоставить слову Иешуа свое слово?.. В романе этой попытки нет. Вера Каифы выглядит как что-то омертвелое и сугубо догматическое, лишенное живого слова. Исторический роман ставит Иешуа несоизмеримо выше Каифы. Первосвященник бессилен перед бродячим проповедником примерно так же, как был бессилен весь идеологический аппарат ЦК КПСС во главе с Сусловым против какого-нибудь захудалого кухонного диссидента.

Но насколько неуязвима проповедь самого Иешуа, если взглянуть на нее внимательнее?

«– Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее».

Тут сразу возникает вопрос: как создастся?.. Ход мысли Иешуа довольно прост, если человек – добр, если «злых людей нет на свете», значит, человек достоин истины. Сразу и в полной мере. И этот храм создастся из «добрых людей».

Давайте на минуту представим Иешуа на балу Сатаны. Как и чем он мог бы помочь, допустим, Калигуле и Мессалине? Наверное, ничем. Потому что Калигула и Мессалина не запутавшиеся во зле, неумные человечки, а люди служившие злу вполне сознательно. Ну, а смог бы помочь Иешуа, например, Фриде?.. Да, но так же, как и Маргарита – попросить не подавать ей платок. Иешуа попросту больше нечего дать ей, потому что Фрида уже совершила зло, а вместо раскаяния у нее – желание потанцевать на балу.

А вот реплика Иешуа о Марке Крысобое:

«Если бы с ним поговорить, – вдруг мечтательно сказал арестант, – я уверен, что он резко изменился бы».

Булгаков недаром говорит о мечтательности Иешуа. Беда Иешуа в том, что он не всесилен? Нет. Беда Иешуа в том, что та вера, которую он проповедует – карикатура на христианство, она может воспитать сотни и тысячи «овец» уверовавших в то, что «все люди – добрые», но она бессильна против сознательных носителей зла. Эта вера может только обезоружить человека перед злом, ведь даже ее основатель – Иешуа – перед смертью вспоминает не Бога, а произносит «Игемон…» Вот и вся дорога.

Как сказал Воланд «каждому будет дано по его вере».

Что есть истина?

Почему Матфей появляется перед Воландом на крыше ипатьевского дома в довольно странном виде? «Выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый». Читая эти строки, невольно улыбнешься: неужели за две тысячи лет нельзя было отряхнуть глину и привести себя в порядок? Почему время в «историческом романе» застыло так, словно в нем действовали не живые люди, а… идеи, что ли?!

Давайте возьмем любой талантливый рассказ, ну, например, «Воля к жизни» Джека Лондона. Как вы думаете, его изголодавшийся герой, который неимоверным усилием воли победил тундру, все-таки дополз до моря, до сих пор плывет на шхуне и прячет в матрас сухари?.. Наверное, все-таки нет. Этот герой ушел от нас, но не в бездну как Воланд, не по лунной дороге, как Иешуа и Пилат и не в нескончаемую и бесплотную весну, как Мастер и Маргарита. Можем ли мы предположить, как сложится жизнь героя «Воли к жизни» дальше, когда корабль пришел в порт? Наверное, нет. Герой Джека Лондона, не смотря на чудовищные обстоятельства, опустившие его до уровня голодного животного, все-таки был свободен изначально, и его автору попросту не от чего было его освобождать. Холод, голод и боль – не есть истина. И когда они отхлынули, человек стал распрямляться сам, как дерево, согнувшееся под слоем снега.

В чем принципиальная разница между «историческими главами» в романе Булгакова и этим рассказом Джека Лондона? Героя Джека Лондона не награждают. Потому что награждает, как правило, тот, с кем заключают договор. А с кем мог заключить договор герой Джека Лондона? Ни с кем. Тут можно возразить, что, мол, есть старая истина – оставьте человека одного на необитаемом острове или в пустыне, и он ни в чем не согрешит: ему не у кого будет украсть, некого обмануть, некого предать. Но давайте оставим на необитаемом острове Иешуа. Его идея – «все люди добрые» сразу потеряет свой смысл. И тут дело даже не в том, что ему некому проповедовать эту идею, а в том, что… Богу нужна не идея, а человек и его усилие. Быть добрым – важно и нужно. Но быть как?.. Быть убежденным другим человеком с помощью некоей игры в слова или для этого нужна не игра, а особая работа души?

«От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его…» Матфей 11 – 12.

Человек

Человек – двойственен и это его изначальная природа.

Кто я?

Я – все, и – ничего,

Я разделен на все и ничего спервоначала:

Я тот, кто уплывал

И тот, кто на причале

Встречал себя же самого…

Человеческое «я» разделено, и человек может взглянуть на себя со стороны. Привнесенное в человека человеком убеждение в чем-то, пусть даже в том, что он – добрый, нивелирует это разделение и лепит его «я» в единое целое. Первый признак такого «единения» в человеке – сектантский фанатизм и отсутствие сомнение в своей правоте.

( Шел 1994 год… Тогда я не имел весьма отдаленное представление о вере. Правда, я носил православный крестик. И где-то там, в глубине души, уже происходила огромная и таинственная работа. Улыбнусь: ах, ты дитё тридцатилетнее!..

Ну, значит так… Однажды этот довольно простодушный малый шел с работы домой. Вокруг царила милая и теплая, как лисья шуба осень. Рядом с лужами, в которых отражались желтые деревья, лежали желтые листья. Тишина осени – свежая, влажная и тоже желтая – скрадывала любые звуки, и они становились похожими на звуки лисьих шажков.