Колышутся на ветру

– Ну, поняла, только я не хочу ни в какую Америку.

– Буду рада, если так, но справедливости ради скажу, что там ты смогла бы устроить свою жизнь в шоколаде, как сейчас говорят.

Наверное только тогда стала осознавать свои истинные возможности. Понимать, что мой мир может расширить свои границы до необъятных. И мне стало страшно. Вот такой парадокс. Мне, такой смелой, дерзкой и сильной, было страшно.

Но я стала крутить в голове эту перспективу, взвешивая все за и против. Никогда не думала о балете как о способе заработка. Это был первый раз. Кажется, миллионы мыслей слились в гам в голове, от чего она разболелась и я уснула тревожным сном.

И на утро лежала дома с температурой под сорок, взявшейся ниоткуда. Меня мутило и трясло, но я чувствовала облегчение от того, что не встречусь с этими американцами. И всё останется как прежде. Я буду танцевать, потому что это моя жизнь, а не работа. А деньги – хороший катализатор, когда нужно узнать чего ты стоишь, – так говорил папа.

* * *

Думаю, именно в то время мы с ним по-настоящему сблизились. Мне нравилось заниматься с папой английским. Сидя на диване, он диктовал текст из книги, а я должна была записывать на русском. Получалось неплохо.

– Ты умница, Мари! Больше того – у тебя талант! Ты будто в прошлой жизни была англичанкой!

– Как это, в прошлой жизни?

– Ну, некоторые религии считают, что после смерти, душа человека перерождается в новом теле и проживает новую жизнь. Так бесконечно.

– Пап, но людей-то на Земле становится всё больше, так?

– Так?

– Откуда тогда берутся новые души?

– Не знаю, может целая душа делится на куски, бывает пополам, а бывает на множество осколков. Если человеку не повезло, то в его тело попадает именно такой маленький кусочек. Поэтому много тех, кого можно назвать бездушным.

– Soulless?

– Soulless.

* * *

Я не хотела оказаться бездушной, но не знала, как это можно проверить. Впервые передо мной возникали такие серьёзные вопросы. Вообще, это было то прекрасное время, когда столько событий происходят впервые: любовь, мысли о душе, выбор. «Вся наша жизнь состоит из выбора, то что мы выбираем – и есть наша судьба» – первая запись в первом девичьем дневнике. Неслабо, да?

Но тогда я ещё не знала, как жизнь может наплевать на наше мнение. И сделать свой выбор.

5. День, когда…

Мне шестнадцать. Я изо всех сил старалась удовлетворять мамину просьбу быть дома до 22:00, но то и дело это не получалось. Трудный возраст. Не скажу, что шастала с сомнительными личностями по подворотням, но бывало всякое… Компания небольшая: две девчонки моего возраста, три парня постарше со двора и я. Первый алкоголь, первая сигарета. Не знаю тех, кто этого избежал.

Конец осени. Время немного перевалило за мой лимит, ребята проводили до подъезда.

В лифте закружилась голова. В глазах потемнело. Присела на корточки. На полу и синей двери лифта заметила пятна, похожие на кровь, опять кто-то что-то разлил. К головокружению добавилась пульсация в ушах. Дверь открылась на пятом. Свет из лифта осветил небольшой участок стены, лампочка на этаже светила еле-еле. Повернувшись к своей двери, я увидела мужчину, лежащего на полу. Под ним – тонкий ручеёк, дотёкший до ступенек лестницы. До последнего я надеялась, что это не кровь. Куртка мужчины. Что-то знакомое…

– Папа, папа!

Ответа не было. Наклонилась над ним. Глаза закрыты. В тусклом свете лицо похоже на маску.

Вытянула ключи, чуть не уронив. Кое-как открыла дверь.

– Мама! Скорую! Папа!

Из комнаты выбежала мама – глаза бешеные, руки трясутся.

Я попыталась перевернуть отца с бока на спину. С первого раза не вышло. Приложила больше усилий (сорока пяти килограммовой девочке это сделать не так просто). Наконец всё-таки удалось. Тёмно-бежевая куртка вся красная в районе живота и порвана узкой полосой. Папа застонал. «Хороший знак. Наверное», – промелькнуло в голове. Прижимая рану рукой, велю маме принести полотенце, перекись и бинт. Пытаюсь остановить кровь. Что-то такое было на уроках первой медицинской помощи.

Папа замолчал и перестал шевелиться. Мама то держалась за голову, уходила в квартиру, то шептала, что этого не может быть, хватала папу за руку.

Чёртова скорая ехала вечность. Но вот, лифт открылся на нашем этаже. Из кабины вышли две женщины, плотные, одинакового роста и высокий парень в очках. «Быстрее, он умирает». Медики спокойно, но быстро открывают свою сумку. Женщина измеряет давление, парень заклеивает рану. Смотрит на меня и негромко так говорит: «Молодцы, всё правильно сделали».

– Девяносто на шестьдесят!

– Девушка, позвоните соседям, помощь нужна носилки нести.

Я позвонила в пятидесятую квартиру. Дядя Слава вышел заспанный. Одновременно, на шум открылась дверь у тёти Вали.

«Извините, помогите пожалуйста, нужно носилки нести!»

Ошарашенный сосед осматривает каждого участника этого действа и закрывает дверь, бормоча что-то про больную спину. Тётя Валя, кроме причитаний, ничем помочь не может. Больше идти не к кому. На этаже выше – одни старики, ниже – алкаши. У кого дети уже спят, кто такой же, как дядя Слава. А время идёт.

– Никого не нашла, давайте я помогу.

Фельдшер вскрыла упаковку с иглой, уверенным движение вставила в руку папе, подсоединила капельницу. Папа застонал.

– Ладно, берём сами.

На этаж приехал лифт, оттуда вышел высокий в очках, с ещё одним мужиком, наверное водитель.

Раскинули носилки, втроём переместили отца на них.

– Девочка, ты возьми, пожалуйста, нашу сумку, а мама пусть возьмёт вторую.

– Поняла.

Вчетвером они быстро спускали папу с этажа.

«Папочка, ты только держись», – шептала я себе под нос. А вслух спросила:

– А можно с вами?

– Как хочешь, – ответила мне женщина.

Мы ехали с мигалками, протяжные завывания сирены дополняли гул в ушах. Я, словно сквозь полиэтиленовую плёнку, говорила и видела. Держалась за холодную папину руку и вспоминала какую-нибудь молитву, и в то же время, про себя, ругалась плохими словами.

Не помню, как доехали до больницы. Не помню, как потом вернулась домой.

В голове крутилось: «Молодцы, всё правильно сделали.., всё правильно сделали.., всё правильно сделала я»…