Тюремные истории. Тюремный роман в рассказах

– А в корпус таскать пакеты с едой запрещено, – едко изрек, как отрезал, Валентиныч. – Кто здесь начальник, в конце концов? Я.

Его светлые глаза, точно выцветшие на летнем солнце, обычно не выражавшие головоломных мыслей, сейчас светились ярким пламенем в предвкушении отпробовать знатных на вид окуней.

На посту разобиженные прапорщики понемногу подуспокоились. И за картишками и чайком уже рассказывали по очереди байки про приведения, что время от времени бродят в стародавнем арестантском одеянии по коридорам древней тюрьмы, гремя кандалами и железными тяжелыми цепями. Прапора перемигивались между собой, когда недозрелый курсант Карманов, открыв рот и вытаращив глаза, слушал жуткие истории с упоением, даже некоторым восхищением бывалостью рассказчиков, точно в экстазе от приобщения к великой тайне для избранных.

В перерывах между повествованиями они понуждали курсанта пройтись по корпусу и посмотреть в глазки всех камер, убедится, все ли в порядке. Служба есть служба, а молодому практиканту полезно на собственной шкуре хлебнуть прапорщицкой службы, пока он еще не офицер.

На этаже, где базировались прапорщики, Александр Карманов обходил все камеры честно, а в подвале и на верхнем посту только там, где было, как правило, светло, в ночные дежурства обыкновенно половину лампочек в коридорах выключали. «Экономят, – негодовал курсант, заглядывая в очередной „глазок“, – а я страдай тут неповинно». Но зеки спокойно спали, а жуткие приведения, которых выглядывал по особо мрачным углам Карманов, тоже пока не объявлялись. Он спешно проверял людей по списку, визуально считая по спальным местам. Если иногда кого-то не хватало. Карманов стучал по двери, и быстро спрашивал:

– Эй, ты где?

Иногда от неизвестно откуда нахлынувшей приступообразно жути, даже не дожидаясь из камеры ответа, быстроного убегал.

Вдруг короткие волосы на круглой курсантской голове вроде зашевелились и, как ему почудилось, словно немного вздыбились. Из дальнего, самого темного, не освещенного коридора кто-то звал курсанта по имени: «Саня… Саня…». Александр отскочил от камеры. «Черт с ними, с этими зеками, куда они отсюда из-под замков подеваются, а вот ему, похоже, уже надо теперь успевать свою душу спасать». Он снова прислушался. Тихо. Возможно, что показалось? Но, может быть, и нет. Саня, кое-как осиливая телесную вибрацию, прощупывал ушами тюремную атмосферу.

– Саня… Саня… – кто-то надрывно звал его плачущим замогильным голосом из того же коридора. Саня в умножившемся душевном трепете бросился бежать на пост к прапорщикам. Бледный, как известковая поверхность стены, курсант, запыхавшись, выбежал на свет, где недавно восседали прапорщики. Но на посту никого не было.

– Может, кто-то из товарищей прапорщиков сейчас его звал, может, даже просил о помощи, – приспела в его одуревшую от испытанного страха голову мысль. Но, вспомнив своих дюжих, как на подбор, соратников, их холеные сытые лица, высоченный рост, здоровущие ручища всех троих, он рассудил, что они сами кого угодно могут обидеть. Однако, мучимый сомнениями, Карманов все же пошел искать исчезнувших враз сослуживцев по коридорам, соблюдая прежний принцип – искать и быстро продвигаться только там, где есть свет.

Нашел Карманов прапорщиков довольно быстро. Те, открыв камеру, привязывали не в меру расшалившегося шустрого дедка к нижнему ярусу нар простыней. Остальные пятеро зеков по струнке стояли по стойке «смирно» у окна камеры. Верховодивший в камере лысый мужичок беспрестанно клялся не пускать впредь падающего периодически старикана на верхний ярус тюремных нар, уступив дедушке свое блатное место.

Закончив разбирательства с зеками, прапорщики переключили свое драгоценное внимание вновь на стажера-курсанта. Им, это было явно очевидно, очень понравился бледненький цвет его лица и сбивчивый откровенный рассказ о диковинных голосах в темном коридоре. Якобы сочувствуя курсанту, они отправили беднягу в дежурку за окунями. Пора и честь знать Валету с Валькой, решили они, курсантская рыбка принадлежит всей смене, а значит и прапорам в определенной доле. Дали ключ проходной Саньку, присовокупили вдобавок к нему советы и наставления, как себя вести понаглее в процессе переговоров с дежурным, и отправили в путь, «благославя» дружеской рекомендацией – без окуней не возвращаться. Сами же, еле сдержавшись до ухода стажера, ржали до слез и коликов в животах, минут двадцать, увеселяясь разыгранной ими сценой с леденящими душу стонами и призывами предполагаемых тюремных призраков из другого входа со стороны пищеблока, не известной доселе Саньку потаенной тюремной акустики.. Хотя единодушно признали они, отдавая ему должное, что по сравнению с предыдущими стажерами, Санек держался куда храбрее.

Курсант Александр Карманов неторопливо и с достоинством прошел только начальный «отсек» подвального коридора, где еще были наверняка слышны прапорщикам его шаги, открыв и закрыв за собою первую тяжелую металлическую дверь, дальше бросился бежать со всех ног. Он столь шустро открывал железные, бесконечные по счету, тюремные двери, гулко ими хлопая за собой, что вполне мог установить своеобразный рекорд в этом нелегком деле. Двери, а тем более замки, были старыми, заржавленными. Открываемые изо дня в день десятилетиями механизмы замков изрядно износились, и открывались с первой попытки далеко не всеми служивыми. Особенно тяжело открывались особо мощные деревянные, обитые железом двери, весом, кажется, с полтонны, не меньше. Некоторые двери имели квадратные окошечки, из которых тянуло сквозняком, а при случае было видно еще издалека приближение какого-нибудь начальства. Однако, закрывались они почти все без ключа, имея ход очень отлаженный, и идеально подогнаны были по размеру к косякам. Надо было только с силой хлопнуть дверью за собой. Что и говорить, умели в старину строить тюрьмы и остроги!

Наконец добежав до помещения дежурной части, захлопнув с силой за собой последнюю дверь, Саня перевел дух. И тут он увидел Валентина Валентиновича, сделавшегося странным лицом за какие-то несколько часов, пока они не виделись. Злобные его заплывшие глазки так и сверкали из-под опухших век. Валет Валетыч бросился прямо на Санька, пока не уперся туловом в тонкую стену из сетки-рабицы, их разделяющую, широко распахнув руки со сжатыми кулаками. И кричал ему прямо в лицо: «Что ты наделал?!». Казалось, от неминуемой расправы курсанта спасала только эта металлическая сетка. И тут на удивление Санька, словно вторя Валету, мгновенно сработала сигнализация.

Орала она как-то странно, переливами, то сильнее и звонче, то тише и глухо, иногда переходя на звериное рычание, похожего на рев раненого хищника. От воя сирены Саня аж присел. Он даже стал оглядываться в недоумении, что мог такого сотворить. Курсант Карманов, по его мнению, был совершенно безвинен. Но сигнализация тем временем набирала более мощные звуковые обороты, становясь с каждой секундой все громче и протяжнее.

Прошло около минуты. Заливалась, оглушая, на все лады сигнализация. Дежурный, кажется, спятил, и лицо его от гнева, что ли, совсем распухло. —«Может, аллергия или зараза какая-нибудь, попутно лишающая человека рассудка? И почему все-таки сигнализация-то сработала? Значит, что-то было здесь не так», – подумал Саня.

Резко распахнулась дверь, в которую только что вошел курсант, и сирена тотчас смолкла. На пороге стояла пультерша тетя Валя такая же вся страшно опухшая, как и дежурный, только ее свирепые сверкающие глазки были еще меньше. Их почти вовсе не было видно в прорези из-под опухших век. Между Санькой и пультершой проскочил как очумелый взъерошенный котяра, и вид тот тоже имел странный – кот был совершенно без хвоста. А вот и кошачий хвост – лежит себе на пороге, отрезанный начисто дубовой дверью. Узрев орущую троицу, осознавший, наконец, причину и следствие происшедшего события, Александр понял, призвав себе на помощь все имеющиеся в голове юридические знания, что не только произвел он только что тюремного кота в инвалиды, но и обеспечил тому пожизненную пенсию в виде ухода, кормежки и жалости. А сам Санек навечно попал в списки легендарно прославившихся сотрудников.

Еще раз оглядевшись, Александр заприметил на столике у рации на газете целую кучу плавников, обглоданных рыбьих костей, вперемежку с ядреной чешуей. Все стаканы, кружки были грязными, в подтеках от чая и с заваркой на дне. На полу валялись три пустые полуторалитровые бутылки из-под лимонада и одна из-под кваса. В воздухе дежурки явственно чувствовалась острая жажда, имевшая место быть длительное время у ее ночных обитателей.

Еще через час Санька сидел за пультом, понуро глядя на монитор видеокамер, чувствуя свою вину за все содеянные им грехи. Дежурный майор, по очереди и вроде как бы наперегонки с тетей Валей—пультершей, материл на чем свет стоит пересоленных окуньков с курсантом вместе, они бегали оба в туалет на водопой, усиленно поглощали из-под крана холодную воду. Рыхлая опухлость их, приняв крайние пределы на лицах, медленно переходила на конечности.

Под утро в дежурку пришел, не дождавшись возвращения гонца, один из прапорщиков. Он долго и выразительно рассматривал дежурного с пультершей. Постоял, помолчал. Нашел под газетой безголового почти уцелевшего окуня, покрутил рыбину в руках и так и сяк. Выгреб затем пальцем из брюха окунька целую горсть крупной соли, пригоже засверкавшей в свете ламп. Злорадно усмехнулся своим тайным мыслям и быстро ушел обратно.

А курсант Саня безгласно функционировал за столом с множеством лампочек, кнопок, телефонов и ждал конца смены. Тетя Валя под утро совсем выбыла из ратного строя и отпросилась домой. Валентину Валентиновичу по долгу службы и звания приходилось оставаться на дежурстве и бегать в туалет, не покидая боевого поста. «Предупреждали ведь меня товарищи прапорщики, что последняя дежурство – оно самое тяжелое, осторожнее надо было мне быть, эх, зря я их не послушал…»

Стукач Евгений

На кровати сидел дядя Митя в одних трусах, свесив вниз свои худые волосатые ноги. На коленках у него лежал рваный пиджак. На дядином теле было столько татуировок, что легче сказать, где их у него не было выколото.

– Что ж ты, Женька, сукин сын, делаешь? – стыдил он племянника, – ведь стучать на зоне -распоследнее дело для нашего брата. Что ж ты меня позоришь на том свете?

Женька проснулся. Вспомнил дурацкий свой сон, дядю Митю, который всю свою сознательную жизнь пребывал в отсидках и вправду умер от чахотки в позапрошлом году. Чертыхнулся про себя. Огляделся в полутемной камере. Рабочка была пуста. Видимо, недавно все ушли убирать снег на прогулочных двориках. Из литровой кружки с чифером еще тонкой струйкой шел пар. Дверь в камеру была не заперта, что ж, один косячок у корпусного имеется, есть о чем теперь и начальству доложить. Неплохо для начала дня. Евгений встал, побрызгал лицо водой. Понюхал содержимое кружки. В нос ударил терпкий запах запаренных вторяков. Такое употреблять заподло. Евгений брезгливо поморщился. Надел курточку и тихонечко выскользнул на продол.

В банно-прачечном отделении, где он работал банщиком, было душно. Уныло стояли у стены огромные обшарпанные стиральные машины с круглыми окнами, похожие на глубоководные батискафы. Толстый до безобразия кот спал на рабочем столе, занимая почти всю его площадь. Евгений ударил кошака веником. Кот мяукнул, задергал нервно хвостом, перевернулся на другой бок, сладко зевнул и снова закрыл глаза. Банщик ловко поддел недовольного кота ногой, скинув затем его на пол.

Евгений был не в духе. Из головы не вылезал идиотский сон. Намек на некоторые его поступки. А как иначе выжить в этой вонючей тюрьме? Пусть работяги спину гнут. Не для него, по жизни, на пилораме бревна ворочать. Ну и пусть быки хоздворовские потеют, горб гнут на хозяина. Они же в основном бухарики. На волю выйдут, напьются и снова сядут. А он, Евгений, из принципа не будет работать. Лучше сдавать этих чертей. Пускай его ненавидят. Ну и что, что не одного зека он сдал операм, кое-кого и из числа сотрудников, будут умнее. Плевать.

Сигареты закончились еще вчера к вечеру, чай тоже. Болела голова. Требовала чего-нибудь кофеиносодержащего. Пришла игривая и навязчивая мысль. Женя закрылся изнутри прачечной. Хоть и был в отделении один, озираясь, подошел к двери каптерки. Аккуратно снял, не повредив, печать, открыл замок в небольшое помещение. Здесь в полной темноте на полках стояли огромные майданы крытников. Зекам, приговоренным к тюремному сроку, не полагалось иметь при себе много вещей. Принудительно их сдавали в тюремную каптерку. Уже зная примерно, где и что лежит, Евгений уверенно выловил рукой из одного мешка пачку сигарет и банку кофе. Банка была уже распечатана, оставалось только немножко отсыпать. Вот и все. Дверь снова закрыта. Печать на месте.

Бразильский кофе вкус имел обалденный, он вмиг поднял настроение. Сигареты были, правда, так себе. Но на халяву и уксус сладкий, пойдут и такие.

Кто-то постучался. Евгений суетливо открыл. На пороге стоял повар из зековского пищеблока. Повар Толя был новеньким. Женя его недолюбливал, однако, хочешь или не хочешь, а приходилось терпеть. Они были повязаны известным им одним секретом. Толик был себе на уме, все чего-то ходил, вынюхивал. И вызывал смешанное воедино чувство необъяснимой тревоги, опасности и ревности. Может, из-за того, что часто встречались они нос к носу в подвале тюремного корпуса у оперских кабинетов.

– Чего тебе? – раздраженно спросил Евгений.

– Да так, зашел. А, кстати, полотенца чистые дай, грязные уже сдали, – нашелся Толик.

Евгений, сделав пометку в журнале выдачи белья, пихнул ему стопку полотенец. Толя постоял немного, не найдя больше причин, чтобы задерживаться, ушел.

– Бродят тут всякие, – буркнул Евгений и направился сам прогуляться по делам. Проходя по продолу, заметил, что постовой за всю ночь ни разу не заглянул в «глазок» камер, о чем свидетельствовали отогнутые в сторону им картонные дощечки, прикрывавшие наблюдательные стеклянные круглые отверстия в дверях. С вечера их никто не трогал. На посту контролера, на железном столике, привинченном к стене, лежал чей-то проходной ключ. Вот это здорово! Неважно начатый день, стал гораздо благосклонней. Этот кто-то поплатится за забытый ключик не только тем, что не сможет сам выйти из корпуса, но и будет иметь большие неприятности. Ключ Женя опустил себе в глубокий карман. Так, а вот тот же контролер не закрывает «кормушки» на замок, ленится, значит. Ленишься ты, «дубачок», премии, значит, лишишься, как пить дать. И поделом тебе.

В коридоре подвала горел свет. Значит, с утра пораньше пришел Андрей Васильевич. Действительно, опер сидел в кабинете за столом, курил и одновременно кормил рыбок в маленьком аквариуме. По сложившейся традиции Женя поздоровался со своим главным патроном, быстренько принес в чайнике свежей водички, запарил оперского чайку, а в процессе чайной церемонии пунктуально «сливал» всю накопившуюся информацию за сутки. Кто, что, с кем, кого и когда… Гордо перед Василичем положил на стол железный ключ.

– А это что?

– Проходник под номером 154.

– Где взял? – поинтересовался шеф.

– Ну, как обычно…

– Ладно, разберемся, – устало вздохнул опер. Капитану до печенок осточертела служба, и Евгения, тот чувствовал, он глубоко презирал, однако нуждался в нем. Часто глаза и уши стукачка были бесценны. Капитан мечтал уйти на пенсию, а Евгений – освободиться условно-досрочно.

– Ну что, Евгений Александрович, – фамильярно и с иронией обратился оперативник к банщику, – как освобождаться-то будешь? Ты же до автобуса фик живым доберешься. Многих ты занозил, скажу я тебе! Евгений молчал, не зная, что ответить. Он и сам думал об этом не один раз.

– Ладно, не переживай, поможем. Бронетранспортер подгоним, – пошутил Василич в своем стиле, – сегодня в честь седьмого ноября работы будет мало у меня, с обеда уйду. Вечерком заскочишь, приберешься здесь немного. Понял? – спросил капитан враз помрачневшего от его шуток подручного.

– Понял, Андрей Васильевич. А я и забыл, что сегодня праздник.

– Да, седьмое ноября – красный день календаря. Все, свободен. Пшел вон! – снова неделикатно пошутил опер.

Женя, выйдя из кабинета, направился от нечего делать прямо на хоздвор. Там можно было лясы поточить с бугром или с пекарями. Кстати, к Коляну приезжали на свиданку. Может, чего-нибудь осталось вкусненького.

Как оказалось, в честь праздника на работу вышли не все. А только по специфике работы, самые необходимые: кочегар, свинари, пекари. А вообще-то Евгению нужен был только Колян.

Коля заканчивал уборку после последней выпечки хлеба. Он усердно подтирал пол, под вой новенькой модной кассеты с воли. Женя присел рядом на скамейку, разглядывая другие кассеты. Потом, закончив уборку, Коля гостеприимно угостил чайком кореша. Похвастался новыми кроссовками и спортивным костюмом, запрятанными хитро в шкафу. Женя, с завистью щупая пальцами качественную материю, уже точно решил, что после выходных обязательно доложит о том, что пекарь Воробьев прячет запрещенную к хранению на рабочем месте гражданскую одежду.

Потом Евгений, победоносно шествуя по полупустому хоздвору, заглянул в столярку. Попил и там чайку, примечая, что столяр явно занимался калымом, покрывая лаком только что собранную хлебницу. Осведомим и об этом факте. Затем, не грех было заворотить напоследок и в котельную. А там жарили мясо. А это уже очень серьезно! Требует досконального разбирательства Василича. Откуда мясо, например? Все ли поросята еще живы? Кто не углядел? И, наконец, честно угостившись аппетитным мясным кушаньем, Евгений с чувством полной удовлетворенности собой, направился в свои прачечные владения.

– А ну стой! – окликнул Женю у самых ворот сам начальник, – почему не на своем рабочем месте? Чего тут шарашишься? Ну-ка пошли, по дороге поговорим. К удивлению Женьки, хозяин не стал его отчитывать, а сразу спросил в лоб:

– Андрей Васильевич твой на работе употребляет?