Тень ингениума

– Говори уже. – Она нахмурилась, догадавшись, что я не стремлюсь озвучивать неприятные для нее вещи.

– Либо кто-то донес Брайсу на Кражовски.

– Кто? – Ее голос сел на пару тонов, потому что Мюр была неглупой девочкой и легко складывала два и два.

– Кто-то из тех, кто знал о том, что Кражовски украл у Хенстриджа. А он, насколько я помню, сообщил об этом лишь двум людям: Вилли и его помощнику из Йевена. Как его там? Вильгельм, кажется. Мы встречались в вашем логове.

Девушка гневно тряхнула головой:

– Они не могли! Я уверена.

– Хорошо, – покладисто согласился я. – Не они. Но, возможно, кто-то из ваших. Кто еще знает?

– Я выясню это. Насчет Брайса…

– Да?

– Я хочу попасть к нему в дом.

– Надо полагать, чтобы отправить его в ад?

Она нахмурилась:

– Ты считаешь меня каким-то чудовищем. Хенстридж рассказывал, что у себя в доме Брайс хранит бумаги, касающиеся плакальщиков. Все исследования, описания, их возможности и способности, тесты. Хенстридж мечтал о том, чтобы увидеть эти записи.

– Хенстридж мертв, – напомнил я. – А ты неученый. К чему они тебе?

– Мы столкнулись с этой тварью недавно, помнишь? Она живучая и смертельно опасная. Нам повезло его уничтожить. А что, если в тех документах есть что-то полезное для нас? Мы узнаем их слабые стороны, сможем противостоять на равных? Плакальщики стерегут дукса, и, пока они с ним, никто ничего не сможет сделать. Ни я, ни Вилли, ни твои «аристократы, военные и промышленники».

– Они охраняли и прежнего дукса, – возразил я. – Сама видишь, к чему это привело.

– Мерген нашел рычаги влияния на них. Теперь мы должны поступить точно так же. Ты заинтересован в поисках Кражовски, а я – исследований. Давай объединим усилия.

– Хм…

– Нет, погоди. Просто подумай над моим предложением. А пока ты размышляешь, мы отправимся на праздник?

– Хорошо.

– Хорошо? – Для нее мое согласие принять участие в карнавале звучало очень неожиданно. – Ну… Здорово! Тогда встретимся завтра, в шесть вечера, в Бурсе. Четвертая линия, дом двенадцать.

Пришлось пообещать, что я приду. Я смотрел, как она уплывает, пока водное такси не исчезло за пеленой снежной круговерти. Стрелка на часах показывала девять утра. Следовало заняться делами.

Глава третья

ПОД КРОВ СОЛНЦА

Облака все так же низко нависали над крышами Риерты, снег сыпался, точно порох из пробитой банки, ветер на улицах сбивал с ног.

Я шел по Восточному, плутая в бесконечном лабиринте улиц, которые то и дело пересекали узкие, но полноводные каналы, перебирался по налаженным деревянным мосткам там, где тротуары оказались затоплены. От воды еще сильнее тянуло холодом, кажется, весь город погружался в нее, пропитывался кирпич за кирпичом. В Хервингемме, как считают в Республике, невозможно жить зимой. Пусть неженки отправятся в Риерту на зимовку, и прекрасный ревматизм – это наименьшее, что их ожидает.

Из-за стылой погоды все топили камины, радуя продавцов угля и дров. Грузовые лодки развозили топливо по кварталам, в воздухе витал запах сгоревшего дерева, к которому примешивался аромат хурмы.

Праздник Звезд уже несколько веков не обходится без этого плода. На лотках, в магазинах, ресторанах – везде можно встретить привезенный из стран алавитов и Империи фрукт. Десятки сортов в совершенно разных видах и формах. Свежие, полежавшие на холоде, а оттого ярко-оранжевые, почти огненные и сладкие. Вяленые, чем-то похожие на финики. Порезанные на дольки, засахаренные. В сиропе, в джеме, в пирожных и даже в виде вина. Эбеновая ягода популярна среди риэртцев.

Я добрался до большой площади, украшенной древней стелой, привезенной невесть сколько лет назад из какого-то завоевательного похода на тогда еще существовавший континент Маса-Арда. Открытое пространство оказалось частично затоплено. Но не критично, так что трамваи продолжали ходить по скрытым под водой рельсам, неспешно минуя опасный участок и, возможно, представляя себя кораблями.

Кондуктор взяла с меня мелочь, выдала бледно-зеленый кусочек картона, приятно хрустнувший в пальцах. Я встал к окну, держась за полированный поручень и слушая, как поскрипывают два сцепленных между собой вагона. Внутри работала маленькая стальная печка, так что пассажирам было относительно тепло, стекла постоянно запотевали, и приходилось протирать их, чтобы не пропустить свою остановку.

Я вышел на самом востоке района, там, где о крутой берег бились волны разбушевавшегося озера. С высоты они казались маленькими и неопасными, но отсутствие мелких лодок и катеров на открытой воде говорило знающему человеку о многом. В проливах сейчас ходили лишь крупные корабли, способные противостоять беснующейся стихии. Из-за снегопада отсюда не было видно далекого противоположного берега Старой Академии, но никто из живущих здесь не забывал о страшном соседстве, с которым они вынуждены мириться.

В десяти минутах пешей прогулки, возвышаясь над районом, довлел Железный гигант. Самый протяженный, огромный и высокий мост в истории человечества. Он казался чудовищным механизированным существом, уродом, созданным гением, угрожающим великаном, заснувшим перед вечностью и превратившимся в скелет. Нагромождение колоссальных балок, ферм, диафрагм[12 - Диафрагма – часть пролета моста.], крепившихся на высоченных быках и устоях[13 - Б ы к и – промежуточные опоры, устои – береговые опоры.], нависло над проливом, соединяя между собой Восточный и Старую Академию.

Искиры, когда заняли Риерту, планировали взорвать мост, но так и не сделали этого. В городе шутят, что во всей Империи не хватило бы взрывчатки, чтобы поднять на воздух столько тонн металла.

Моя цель – низкое серо-желтое здание, втиснувшееся между двух доходных домов, – находилась недалеко от набережной. Раньше, еще до начала войны, этот район считался довольно престижным среди рядовых граждан, но после того, как Старую Академию превратили в заповедник людоедов, цены на жилье упали. О нет, здесь все так же безопасно, как и прежде, но многие люди стараются не думать о плохом каждый раз, когда бросают взгляд через пролив.

Так что постепенно в округе расселились куда менее щепетильные и более толстокожие жители – алавиты. Район довольно быстро стал этническим и превратился в центр торговли всяким… не самым важным в жизни товаром. Шелковыми халатами, туфлями, расшитыми серебряной нитью, пушистыми коврами, кованой посудой, мебелью из эбенового дерева, дорогими ароматами, золотыми браслетами, полудрагоценными поделками, специями и сладостями. От последних могли бы склеиться зубы даже у контаги.

Несмотря на дурную погоду, на улицах стояли немногочисленные столики кофеен и кальянных. У местных в традиции восседать под открытым небом, на проезжей части, и некоторые из них торчали за столами с утра до ночи и с ночи до утра, просиживая над одной чашкой, и плевать им на дурную погоду. Кальяном, кстати говоря, пахло так же сильно, как в кабинете Мосса, – этот запах обволакивал холодную улицу, создавая совершенно неповторимое впечатление того, что я нахожусь в каком-то ледяном сне, воздух в котором пронизан ароматами ванильного и персикового дыма.

Дверь в здание, куда я направлялся, выглядела совсем непрезентабельно: ржавые проплешины металла, тусклая ободранная краска. Для очень тупых (таких как я, видимо), повесили бумагу, где уже расползшимися от падающих снежинок чернилами написали, что магазин во время праздников не работает.

Но сделаем вид, что в данную минуту я разучился читать, намеков не понимаю, поэтому начал с того, что крепко подубасил кулаком по преграде. Разумеется, с той стороны никто и не подумал открывать, но с алавитами есть одно правило – следует проявлять настойчивость, даже когда нет никакой надежды.

Это дало свои результаты, как только «там» поняли, что упрямства мне не занимать.

Дверь отворила девушка в ярко-оранжевой, ослепляющей мое восприятие юбке. Я на секунду застыл от этого цвета, пытаясь дать оглушенному мозгу возможность преобразовать оттенки во что-то менее шокирующее. Потом с усилием пришлось заставить себя поднять взгляд и встретиться с темно-карими, подведенными сурьмой глазами. Она была совсем молоденькая, а улыбка у нее оказалась замечательная, и лишь только внимательный человек мог понять, что равнодушия в ней куда больше, чем напускной доброжелательности.

– Мы закрыты из-за праздников, господин. Но на соседней улице есть магазин, который тоже торгует лампами.

– Очень печально, – огорчился я, словно всю жизнь мечтал приобрести алавитскую лампу. – Ну тогда хочу быть вашим гостем под солнцем.

Она засомневалась лишь на краткое мгновение, но законы гостеприимства ее народа не позволяли отказать.

– Конечно. – Вновь улыбка, правда, теперь еще менее радушная. – Лучи его тепла касаются каждого.

Девушка шагнула в сторону, позволяя мне войти, закрыла дверь и показала рукой, украшенной многочисленными серебряными браслетами и кольцами, чтобы я шел за ней.

Мы миновали вход в магазин, свернули в темный и короткий коридор (где-то за тонкой стенкой плакал младенец) и еще через одну дверь вышли в квадратный внутренний дворик. Сейчас заснеженный, с четырьмя старыми, давно уже сбросившими листву вишнями, растущими вокруг белой беседки, чем-то похожей на клетку для канарейки – почти прозрачные прутья стенок собирались в пологий купол. Толстые ковры, подушки, теплые одеяла, маленький ажурный столик на низкой ножке, чтобы за ним было удобно сидеть тем, кто расположился на полу.

Вообще, беседку точно выдернули из другого мира, так как она оставалась единственным ухоженным и аккуратным местом во дворе, среди сваленных в кучу старых досок с торчащими из них ржавыми гвоздями, пустой собачьей будкой, огромной грудой угля, ничем не прикрытого от непогоды.

– Пожалуйста, садитесь.

Внутри оказалось так же холодно, как и на улице. Рядом на треноге стояла печка, сделанная из маленькой стальной бочки. Сейчас остывшая, так что я, ничуть не стесняясь, накрыл колени одеялом из верблюжьей шерсти.

Ждать пришлось минут пятнадцать, но я всегда отличался терпением. К тому же в данный момент развлекался тем, что изучал все оттенки белого на лежащем во дворе снегу. Наконец хозяйка вернулась с очень маленькой чашкой крепкого кофе, всего на один глоток, стаканом воды и расписным блюдцем, где лежали длинные пастилки из хурмы. Она была столь любезна, что растопила стальную печку, кинув в нее несколько крупных кусков угля.