Пять картин

Китайцы тысячу лет ищут ответ на вопрос, что такое "хлопок одной ладони"? Астя знала прекрасно – снежинка. Когда она опускается на подоконник.

Кончики пальцев ощущали предметы. Через руки проходила огромная часть информации. Астя умела чувствовать – за это её ценили постоянные клиенты. Она отличала десятую долю градуса, чувствовала эластичность кожи (здоровую-нездоровую), толщину жирового слоя. Знала пульс… пульс она никогда не считала, цифра вспыхивала в голове, как данность.

– Всё хорошо? – спросила Астя.

Она только что разогрела бёдра клиентки, прошла от ягодиц к икрам. Вернулась к пояснице.

– О, да! – Ирина Вязина тихо млела, плавилась, как масло на сковороде. – У тебя пальцы волшебницы. Знаешь, я…

"Знаю…" – мысленно ответила Астя.

"Не нужно человека перебивать! – так учила мама. – Дай ему высказаться, и он будет тебе бесконечно благодарен".

Правило простое, но никогда не подводившее. Астя массировала и слушала. Слушала и массировала. Массаж невольно совмещался с сеансом психоанализа.

Излить душу, ведь это тоже терапия. Притом самая эффективная.

Слепая массажистка оказывалась лучшим собеседником. Даже лучше попутчика в поезде дальнего следования. Мы раскрываем душу соседу по купе только по одной причине – мы никогда его больше не увидим. Отстучат колёса, пшикнут тормоза и… разбежимся. И можно не опасаться последствий. Астю… с Астей всё хуже и… много лучше. Мы её увидим, а она нас – нет.

Значит, не сможет опознать.

Значит, не сумеет уличить.

Значит, можно пройти на улице мимо, сделав вид, что не знакомы.

Это плохо, доктор Борменталь? Это великолепно, Филип Филиппович!

Можно быть искренним. Можно сбросить напряжение притворства. Можно побыть самим собой.

Слепая массажистка… что может быть восхитительнее?

Особенно для мужчины.

…и для женщины.

– У вас уплотнение в левом бедре, – сказала Астя. – Следует показаться хирургу.

– Это шрам, – успокоила Ирина. – Я порезалась в детстве. Подвернула ногу и упала на бутылочное стекло.

– Шрам рядом, – ответила массажистка. – Уплотнение в глубоком эпителии. Оно небольшое, скорее всего, вы ушиблись или… Всё же лучше показаться специалисту.

– Я боюсь.

Анна Адамовна готовила ужин. Готовила неспешно, размеренно. "В темпе престарелого паровоза Никифора" – так она говорила. Астя сидела за уголком кухонного стола, читала.

…Сказать откровенно, Анна Адамовна предпочитала такие тихие семейные вечера. Здесь всё успокаивало нервы: нет оснований для неожиданностей; всё на своих местах, обитатели дома живы и, слава Богу, здоровы. На плите варится суп (или булькает в сотейнике рагу), в чайнике заварен крепчайший чай (иного Анна Адамовна не воспринимала), рядом – любимая дочь.

– Чего вы боитесь, Вишенки?

В младенчестве Астя обладала выдающимися щеками (как и все новорождённые дети), в моменты "приступов нежности", Анна Адамовна называла дочь во множественном числе: Вишенки.

– Операции, – ответила Астя.

– Бояться операции глупо, – ровно произнесла мать, – мы много раз об этом говорили.

– Мама! – В голосе дочери появились звенящие ноты. – Ты не берёшься за труд меня понять! У меня есть дом…

– Прекрасно.

– Есть работа…

– Очень хорошо.

– Я люблю джаз, люблю Нэта Кинга…

– Не понимаю…

– Дай мне высказаться, наконец! Не перебивай хотя бы минуту, и ты всё поймёшь!

– Пожалуйста-пожалуйста… Вишенки.

Мать шутливо пожала плечами. Астя не увидела (не могла), но почувствовала движение.

– Я живу и…

– …?

– И я довольна! – девушка всплеснула руками, словно защищая себя перед судом. – Не нужно удивляться, мама!

– Я и не удивляюсь…

– И перебивать!.. – руки упали на стол, как на клавиатуру фортепиано. Глухой Бетховен впервые исполнял Крейцерову сонату. – У меня есть любимые диски. Музыка…

Мать молчала.

– Я много читаю… ты сама покупаешь мне книги. У меня есть любимые фильмы… их много. Больше, чем может показаться.

– Не понимаю…

– У меня есть ТЫ, наконец, мама. Моя любимая мамочка. И я боюсь! Я отчаянно боюсь, что всё исчезнет! Испортится, растворится!..

– Как такое возможно…

Астя быстро договорила:

– Мир перевернётся! У вас, зрячих, всё по-другому! Мой Мир может оказаться… – на глазах выступили слёзы.

– Ах, вот оно что… – Анна Адамовна погасила плиту, взяла дочь за руки. – Ты об этом, глупенькая…