Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

Лилли Дж. Франкл В.

Малявин В. Хайдеггер М.

Мамардашвили М. Хаксли О.

Маритен Ж. Хэвитт Дж.

Мердок А. Чжуан-цзы

Меррелл-Вольф Ф. Шелер М.

Павитра Шри Ауробиндо

Парсонс Т.

В своей работе я также опирался на известную статью о Карлосе Кастанеде в журнале Time, на его интервью С. Кину в Psychology Today и другие опубликованные воспоминания о встречах с этим замечательным человеком.

Каждая цитата из произведений Карлоса Кастанеды в предлагаемой работе снабжена указанием на источник. Информация об источнике приводится в скобках – римской цифрой обозначается номер книги по порядку выхода их в свет.

Порядок обозначений:

«Учение дона Хуана» – I

«Отдельная реальность» – II

«Путешествие в Икстлан» – III

«Сказки о силе» – IV

«Второе кольцо силы» – V

«Дар Орла» – VI

«Огонь изнутри» – VII

«Сила безмолвия» – VIII

«Искусство сновидения» – IX

Текст цитат приводится в соответствии с редакцией перевода, опубликованного издательством «София».

Введение

Как знать, что именуемое нами небесным не является человеческим? А именуемое человеческим не является небесным? Следовательно, должен быть настоящий человек, и тогда будет настоящее знание.

    Чжуан-цзы

Мы будем говорить о тайне. Хотя с некоторых пор тайны такого рода все больше напоминают романтические саги экзальтированных менестрелей Галактики либо сексуальные фантазии одиноких и не в меру впечатлительных дам, либо литературный психоз в духе Стивена Кинга, – словом, тайна в нашу эпоху стала чем-то вроде яркого, но безвкусного шоу, где грубо сработанные из папье-маше куклы говорят возвышенно, многословно и умно, да только привести никуда не могут. Потому что они говорят о снах.

Галлюцинирующий мозг «контактера» генерирует самодельные тайны, чуткие ко всему новому экстрасенсы толкуют их психоэнергетически, колдуны чародействуют, а правоверные буддисты дремлют в своей беспредметной нирване… Мы поистине мифотворцы. Христос или Кришна, Космический Разум или Космическая же Любовь (а проще сказать, Космический Человек, ибо все это «слишком человеческое») для нас гораздо важнее подлинной непостижимой Реальности, о которую запросто разбивают лбы рафинированные сказочники-оккультисты.

И мы будем говорить о тайне именно этой реальности – ее бледный, но неотступный свет лежит на могильной плите всех человеческих мифов; образ, конечно, неуютный, и нет поблизости сияющих гуру, одним взглядом своим дарующих блаженство… Просто истина – со своей свободой и красотой, со своей тоской и жестокостью. И со своей неизбывной полнотой смысла. «Не любите сна, чтобы не обеднеть». Но все мы (или почти все) сладко спали столетия и столетия, не желая думать о предостережении библейского мудреца.

А хоронить миф – дело опасное и неблагодарное. Все эти истерики, все эти эмиссары гималайских махатм, что, подобно инквизиторам, одержимы происками дьявола (Братства Тьмы, например), все эти новоявленные экзорцисты – взвиваются хором, чтобы поносить «своемудрых», и даже не в тщеславии дело и не во власти над умами. Человеческое восстает против над-человеческого, и подлинная причина бунта – страх.

Ну вот, подумает читатель, и проясняется понемногу, к чему клонит автор: сейчас мы услышим историю нового Мессии, который явно (по мнению писателя) заткнул за пояс всех предыдущих. Нет. Не будет никакого мессии, и аватаров не будет, и никакой высший Дух не водил моим пером, когда создавалась эта книга.

И все же речь пойдет о тайне – возможно, самой великой из тех, что когда-либо открывалась человеку. О тайне сокровенной и сумеречной стороны его существа, сумеречной именно из-за потаенности своей (затененности, позабытости, но не вредоносности, как поневоле желает думать тот, кто привык сражаться с «враждебными силами»). Именно трезвость ума, непредвзятость чувства, отрешенность от страхов и суеверий подводят нас к тому, чтобы просто понять и тем самым, быть может, вернуть мистицизму его настоящее сердце.

Нет в нас ни инфернальной тьмы – родительницы пагубных и вредоносных сил, того воинства ада, что обращает человеческую природу ко злу; нет в нас и светозарных небес, чьей милостью возрождаемся мы к жизни высокой и вечной. Есть только бодрствующий дух, который и творит, и находит пути к подлинному развитию малопостижимого средоточия Силы – центру восприятия, сущностному «я». О том и говорит в латинском двустишии средневековый магик Корнелий Агриппа, оставшийся верным поиску объективной Истины:

Nos habital non tartara, sed nec sidera coeli,
Spiritus in nobis qui viget, illa facit.

(Hе адские силы в нас пребывают и не светила небес,

А бодрствующий дух, который творит.)

1

Мы подавлены тяжестью мира. Его однозначная и утомительная структура порабощает нас, принуждая исполнять запрограммированное действо, имеющее всегда один сценарий: выживание. Это мироздание давно посерело и выцвело от многократного использования – мы отдаем ему свои жизни, бесконечно повторяя одну и ту же запись, одну и ту же программу, испытывая одни и те же чувства, надежды, ожидания. Мы тщательно прикидываемся, что верим в разнообразие ходов и непредсказуемость перспектив, но в сокровенной глубине знаем, что движемся одной-единственной тропинкой, сойти с которой у нас никогда не хватает духа.

И тогда, чтобы не умереть от скуки, мы сочиняем сказки – но далеко не всегда невинные. Мы их сочиняем, мы в них верим, мы живем ими – восторгаемся, грезим, страдаем, воюем ради них и убиваем, именно убиваем друг друга. Как проницательно заметил бдительный автор прославленной «Агни-йоги» (он-то, конечно, вещал о своем, но попал в самую точку): «Опасность одурения возрастает».

Потому мы и не хотим явления Мессии («не мир я вам принес, но меч») и не хотим сладкозвучных колыбельных песен добросердечных старичков – доморощенных психотерапевтов, у которых санскритская Ананда так чудно рифмуется с Благодатью Божией. Мы хотим живой, осязаемой Тайны – пусть бестрепетно отрешенной, нечеловеческой, но настоящей. Нам необходимо отрезвление истиной.

И такое отрезвление (словно порыв свободного ветра, за которым – подлинное, а не мнимое бессмертие, здешнее и одновременно невообразимо далекое чудо, так не схожее со спиритуалистическими фокусами наших духовидцев!) не явилось, разумеется, с гималайских вершин, где блуждает высокий дурман Востока.

Открытие великой тайны и начало великого отрезвления восходит к лету 1960 года, когда некий Карлос Кастанеда, никому не известный и малопримечательный молодой человек, обладавший латиноамериканской внешностью, но при этом настырностью прирожденного янки, «в ту пору студент антропологии при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, предпринял несколько поездок на Юго-Запад с целью сбора информации о лекарственных растениях, используемых местными индейцами» (I).

В те годы призрак психоделической революции уже нетерпеливо топтался на пороге скучного, вылизанного до тошноты жилища европейской культуры; в те годы примитивные племена со своими знахарями и колдунами были готовы взять реванш и хоть на миг сорвать с себя личину неполноценности, навязанную им самовлюбленными пришельцами; новые пророки, учителя и шарлатаны упражнялись в ЛСД-терапии – назревал бум. Древнее целительство – все эти кипящие в горшках корни и травы, завывания, шаманические пляски вокруг полночных кострищ – становилось модной штучкой. И вряд ли Карлос был единственным антропологом, кому припала охота поподробнее разузнать о пейоте – кактусе семейства Lofofora, содержащем мескалин, один из сильнейших галлюциногенов, известных в наше время. Тем более что исследования культа, связанного с этим растением, уже попадались ему на глаза. В одном интервью К. Кастанеда сам ссылается на книгу W. La Barre «The peyote cult».

Однако лишь он смог найти нечто действительно потрясающее, рядом с чем всякие «промывки мозгов» в стиле Тимоти Лири или «светящиеся существа» любителей сенсорной депривации (Дж. Лилли и др.) кажутся просто детской забавой безмерно скучающего человека. Конечно, ему помог случай – по крайней мере, так думать легко и удобно. Хотя кто знает? Ведь «небо не говорит», как любил повторять один очень древний даос. Просто Карлос Кастанеда познакомился с доном Хуаном – индейцем племени яки, очень загадочным стариком, буквально заворожившим нашего антрополога. «После я стал навещать его, и примерно через год он сообщил, что решил передать мне то магическое знание, которое получил от своего учителя» (из интервью в Psychology Today).

Все эти события теперь широко известны. Книги, написанные Кастанедой, с завидным постоянством повествуют падкому на сенсации читателю о «магическом знании» дона Хуана. Понять такое знание непросто, ну а принять со всей серьезностью – почти равносильно самоуничтожению. «Объяснение магов, которое совсем не похоже на объяснение, является смертельным, – сказал он. – Оно кажется безвредным и очаровательным, но как только воин откроется ему, оно наносит удар, который никто не может отразить» (IV).

И вовсе не ради красивых слов мы упомянули похороны мифа. Такого основательного удара по человеческому сознанию еще не наносил никто. И подчеркнуть это нам кажется особенно важным: всплеск интереса к «измененным состояниям сознания», ЛСД-путешествиям, восточным психотехникам породил в 60-е и 70-е годы целый поток научной, околонаучной и совсем не научной литературы. Это изобилие не столько восхищало, сколько настораживало: европейская культура ассимилировала новые веяния и конструировала новую мифологию. Кастанеда остался «одинокой птицей» в небесах своего безжалостного знания, и только миллионы красочно изданных книжек с его именем на обложках по-прежнему раскупаются студентами с пылким воображением и прочими любителями «остросюжетной мистики».

Старый дон Хуан Матус нанес удар, но его попросту не пожелали заметить.

«Понимание идет от разума. Но то, что делает возможным понимание, – это порыв бытия, а не разум», – говорили древние китайцы. Уже тогда они понимали, что разум и бытие разделяет пропасть. Дерзнувшие броситься туда находят либо смерть, либо вечную дорогу, где без устали ходит свирепый космический ветер.

2

Магия – опасное слово. К несчастью, мы разучились чуять «дух» слова и прозревать многозначность символа, ибо в нашем прагматическом, обескровленном языке (как и в самом нашем мире, для которого язык лишь блеклое зеркало, где красуется этот оскопленный, утомительный разум) царствует терминология и классификация. Лишь свободный дон Хуан может позволить себе неустанно играть словами, всякий раз напоминая сбитому с толку Карлосу: «Это лишь способ говорить».

Критики Кастанеды, и даже не столько те, что тяготеют к примитивному материализму, а именно адепты «высокой духовности», обожатели Космического Разума и просветленных «учителей», презирают магию с особенной силой, из-за чего и страшатся Кастанеды, а от дона Хуана бегут, словно черт от ладана. Знание не-божественное (а вернее сказать, не-человеческое), знание пагубное, зловещее и разрушительное – вот что для них магия.