– А ваша мать?
– Я никогда ее не видел. Она умерла сразу после родов. Она была молдаванка, ее звали Мария Негруце.
– Вы не похожи на молдаванина, хотя мне не раз казалось, что, когда вы волнуетесь, у вас появляется небольшой акцент.
– Это так. Я вырос среди молдаван.
– Сергей Георгиевич, займитесь Крупенским вплотную. Для начала нужно восстановить его путь от границы, выяснить, не он ли убил двух краскомов и Улыбченкову – с помощью Раабена, тогда он станет разговорчивей. Я уверен.
Крупенского поместили здесь же, на Лубянке, в одиночную камеру внутренней тюрьмы ВЧК. Марин решил побеседовать с ним в камере, не вызывая в кабинет. Когда начальник караула открыл окованную дверь, Марин увидел, что Крупенский безмятежно спит.
– Свободны, – отпустил Марин начальника караула и, дождавшись, пока Крупенский сел на койке и начал тереть покрасневшие глаза, сказал: – У тебя отменные нервы, Владимир, ты и в самом деле спал?
– Придуривался, – буркнул Крупенский. – Ты же знаешь: нервы у меня ни к черту. Не будь садистом, Сергей.
– Я просто хотел проверить, не закалился ли ты в аппарате господина Ладыженского, – пожал плечами Марин. – Вижу, что нет.
– Некогда было закаляться, ибо в аппарате Ладыженского я никогда не работал и даже ни разу не видел его. Меня затребовал Врангель и послал сюда Струве. Это всё.
– Так уж и всё? Да ты просто ангел, мой друг.
– Ты тоже не переменился, – нахмурился Крупенский.
– Возможно. По-прежнему веруешь искренне и горячо?
– А ты по-прежнему нигилист и декадент?
– Мы всё выяснили, ну и слава богу. Теперь по существу. Двоих в поезде и даму на Дмитровке ты уложил, или Раабен, или вы оба вместе?
– Раабена больше нет, так что отвечаю я один.
– Итак, тебя затребовал Врангель, а почему ты идешь через нашу территорию? Через Босфор ближе, это знает любой гимназист.
– Потому что я должен был кое-что проверить, кое с кем встретиться, кое-что наладить, – прищурился Крупенский.
– Точнее?
– Долго рассказывать. Ты прикажи выдать мне бумагу и чернила, я все подробно напишу.
– Хорошо. Ты получишь пачку прекрасной мелованной бумаги и самые лучшие фиолетовые чернила из секретариата товарища Дзержинского. А теперь объясни мне, чем вызвана твоя откровенность?
– А черт его знает, – вздохнул Крупенский. – Устал, все надоело, все равно расстреляют. Не веришь? Тогда слушай. В писании сказано: «Не мечите бисер перед свиньями, да не попрут они его ногами и, обратившись, не растерзают вас». Перевожу библейскую мудрость на язык фактов. Тебя, сына земского врача и крестьянки, приблизили, сделали равным Крупенские. А ты, как жид крещеный, как вор прощеный… – теперь Крупенский говорил напористо и зло.
– Пусть так, – согласился Марин. – Если ты убежден, что к красным меня привел голос крови, не буду тебя разочаровывать. Хотя уверен, что тебя к белым привели более прагматические побуждения.
– Мой маршрут через Харьков, – сказал Крупенский. – Дерзай, Сергей, и помни: возмездие впереди.
– А с чего ты, собственно, взял… – Марин с трудом скрыл смущение. Он вдруг отчетливо представил себе ситуацию и понял, что Крупенский прав: идти к Врангелю теперь придется ему, Марину.
– Не нужно, «товарищ», – тихо сказал Крупенский. – Нет ни одной контрразведки в мире, которая не воспользовалась бы аналогичной ситуацией, чтобы подставить противнику своего человека. Тебя пошлют вместо меня. Я настолько горячо желаю этого, что не скрою ничего, даже самой незначительной мелочи. Я расскажу все, и расскажу честно. И только для того, чтобы у товарища Дзержинского после тщательного анализа материала не возникло и тени сомнения и он тебя послал вместо меня.
– Договаривай, я не совсем понимаю, чего ты добиваешься.
– А все просто, как апельсин. Тебя разоблачат и шлепнут. По-моему, так у вас именуется расстрел? И я буду отомщен.
– Наивно, господин Крупенский.
– Не так наивно, как вам кажется, товарищ Марин… Вы ведь здесь думаете, что наша контрразведка держится исключительно на терроре, не так ли? Тебя разубедят, мой милый. Тебе предстоят очень интересные встречи, с очень интересными людьми. А теперь оставь меня, я должен молиться.
– Прощай, – направился к дверям камеры Марин.
– Я близок к падению, и скорбь моя всегда передо мной, – забормотал Крупенский, – а враги мои живут, укрепляются и воздают мне злом за добро. Не оставь меня, Господи Боже мой, не оставь…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: