Люди сороковых годов

– А ты вот что скажи мне, – продолжал полковник, очень довольный бойкими ответами солдата, – есть ли у тебя жена?

– Есть, ваше высокородие; имеется старушоночка.

– Так не может ли она нам стряпать, поварихой нам быть?

– Да это что же? С великим нашим удовольствием; сумеет ли только!

– Э, брат, сумеет ли! – воскликнул полковник: – ты знаешь, солдатская еда: хлеб да вода.

– А уж каша, ваше высокородие, так и мать наша, – подхватил Симонов, пожав слегка плечами.

Полковник очень был им доволен и перешел затем к довольно щекотливому предмету.

– Я вот, – начал он не совсем даже твердым голосом: – привезу к вам запасу всякого… ну, тащить вы, полагаю, не будете, а там… сколько следует – рассчитаем.

– Рассчитаем, ваше высокородие, сколько тоже гарнцев муки, крупы, фунтов говядины… В расчете это будем делать.

Полковник остался окончательно доволен Симоновым. Потирая от удовольствия руки, что обеспечил таким образом материальную сторону своего птенчика, он не хотел медлить заботами и о духовной стороне его жизни.

– Ванька! – крикнул он, – поди ты к Рожественскому попу; дом у него на Михайловской улице; живет у него гимназистик Плавин; отдай ты ему вот это письмо от матери и скажи ему, чтобы он сейчас же с тобою пришел ко мне.

Ванька не трогался с места; лицо его явно подернулось облаком грусти.

«Где эта, черт, Михайловская улица, – где найти там дом попа, – а там, пожалуй, собака опять!» – мелькало в его простодушной голове.

– Что ж ты стоишь?.. – проговорил полковник, вскидывая на него свои серые навыкате глаза.

Ванька сейчас же повернулся и пошел: он по горькому опыту знал, что у барина за этаким взглядом такой иногда следовал взрыв гнева, что спаси только бог от него!

Уйдя, он, впрочем, скоро назад воротился.

– Симонов пошел-с! – сказал он, как-то прячась весь в себя.

– А ты и того сделать не сумел, – сказал ему с легким укором полковник.

– Мне самовар ставить надо-с, – отвечал Ванька и поспешил уйти.

Ванька, упрашивая Симонова сходить за себя, вдруг бухнул, что он подарит ему табаку курительного, который будто бы растет у них в деревне.

– Какой-такой табак этот? – спросил тот не без удивления.

– Табак настоящий, хороший, – отвечал Ванька без запинки.

Симонов был человек неглупый; но, тем не менее, идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал – какой это табак мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел с собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.

– Матушка ваша вот писала вам, – начал полковник несколько сконфуженным голосом, – чтобы жить с моим Пашей, – прибавил он, указав на сына.

– Да, она писала мне, – отвечал Плавин вежливо полковнику; но на Павла даже и не взглянул, как будто бы не об нем и речь шла.

– Это вот квартира вам, – продолжал полковник, показывая на комнату: – а это вот человек при вас останется (полковник показал на Ваньку); малый он у меня смирный; Паша его любит; служить он вам будет усердно.

– Я служить, Михайло Поликарпович, завсегда вам готов, – отвечал Ванька умиленным голосом и потупляя свои глаза.

Молодой Плавин ничего не отвечал, и Павлу показалось, что на его губах как будто бы даже промелькнула насмешливая улыбка. О, как ему досадно было это деревенское простодушие отца и глупый ответ Ваньки!

– Мамаша ваша мне говорила, что вы вот и позайметесь с Пашей.

– Она мне и об этом писала, – отвечал Плавин.

– Вы ведь, кажется, в пятом классе? – спрашивал его полковник.

– В пятом.

– Вот бы мне желалось знать, в какой мой попадет. Кабы вы были так добры, проэкзаменовали бы его…

– Но теперь как же это?.. Это неудобно! – отвечал Плавин и опять, как показалось Павлу, усмехнулся.

– Что за экзамен теперь, какие глупости! – почти воскликнул тот.

– Родительскому-то сердцу, понимаете, хочется поскорее знать, – говорил, не обращая внимания на слова сына и каким-то жалобным тоном, полковник.

Павел выходил из себя на отца.

– Вы из арифметики сколько прошли? – обратился к нему, наконец, Плавин, заметно принимая на себя роль большого.

– Первую и вторую часть.

– А из грамматики?

– Синтаксис и разбор.

– А из латинского и географии?

– Из латинского – этимологию, а из географии – всеобщую…

– Их, вероятно, во второй, а может быть, и в третий класс примут, – сказал Плавин полковнику.

– Хорошо, как бы в третий; все годом меньше, подешевле воспитание выйдет.

Павел старался даже не слушать, что говорил отец.

Плавин встал и начал раскланиваться.

– Милости прошу завтра и переезжать, – сказал ему полковник.

– Очень хорошо-с, – отвечал Плавин сухо и проворно ушел.

«Какими дураками мы ему должны показаться!» – с горечью подумал Павел. Он был мальчик проницательный и тонких ощущений.