Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

– Соблаговолите, сеньор, сюда пожаловать.

Появился самый младший из лакеев.

– Чему вы там смеялись? – спросил Рожнов.

– Над форейтором, – отвечал тот и снова захохотал во все горло.

– Чем же это он вас насмешил?

– Влюблен-с, – едва выговорил от смеха лакей.

– Скажите, пожалуйста, какой злодей, – сказал Рожнов. – В кого же он влюбился?

– В горничную Марьи Антоновны. Все спрашивает нас, скоро ли вы изволите на них жениться.

– А она что же?

– И она неравнодушна-с: большие между собой откровенности имеют, – отвечал лакей. – Она меня тоже все спрашивает, скоро ли будет ваша свадьба, а не то, говорит, у барышни есть другой жених, – как его, проклятого? Хозаров, что ли? В которого она влюблена.

– Влюблена в Хозарова? – спросил толстяк.

– Должно быть, так, – отвечал лакей.

Рожнов тотчас же встал, в несколько минут оделся, сел в сани и очутился у Катерины Архиповны, которая сидела у себя в комнате одна.

– То, что я предугадывал, – начал Рожнов, – случилось: Мари влюблена в эту восковую рожу, Хозарова.

– Мари влюблена в Хозарова? Что это… с чего это пришло вам в голову? Откуда вы почерпнули эти известия? – сказала Катерина Архиповна несколько даже обиженным голосом.

– Не могу вам сказать, именно из каких источников почерпнул эти сведения, но все-таки повторяю, что это верно; верно по моему собственному наблюдению, верно и по слухам, которые до меня дошли.

– Мари влюблена… Ребенок, который еще ничего не понимает; она влюблена? – говорила мать.

– Вот это-то мне досаднее всего, – возразил Рожнов, – как же вы, женщина, и не понимаете другую женщину, и еще дочь свою? Хоть бы, например, себя-то припомнили; неужели в осьмнадцать лет вы ничего не понимали?

– Она – исключение, Иван Борисыч, – перебила Катерина Архиповна, – это необыкновенный еще ребенок; в ней до сих пор я не замечала кокетства, а если бы вы знали, какие вещи она иногда спрашивает, так мне совестно даже рассказывать.

– Все-таки я вам расскажу, что она влюблена. Но, впрочем, что же я вас предостерегаю? Может быть, вам самим нравится эта наклонность?

– Вам грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное желание, чтобы Мари была вашей женой. Может быть, нет дня, в который бы я не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы сделаете ее счастливой. Но что мне делать? Она еще так молода, что боится одной мысли быть чьей-либо женой.

В продолжение этой речи у старухи навернулись слезы.

– Ну полноте, не огорчайтесь, – сказал толстяк, – я это сказал так… пускай ее теперь влюбляется в кого угодно; авось, придет очередь и до меня.

– Мамаша! Записочка от Сергея Петровича, – сказала, входя в комнату Анет и подавая матери письмо. – Камердинер их пришел и просит ответа, – прибавила она и вышла.

Старуха и Рожнов вздрогнули; та принялась читать, но на половине письма остановилась, побледнела как полотно и передала его Рожнову, который, прочитав послание моего героя, тоже смутился.

Несколько минут продолжалось молчание. Старуха как будто бы не помнила сама себя. Рожнов тоже; но, впрочем, он скоро опомнился и, взглянув насмешливо на Катерину Архиповну, начал снова перечитывать письмо.

– Вы со вниманием ли прочли это прекрасное послание? – сказал он.

– Я еще опомниться, Иван Борисыч, не могу; этакой наглости, этакого бесстыдства я и вообразить не могла. Мари в него влюблена! Скажите, пожалуйста! Мари дала ему слово!

– Мари действительно в него влюблена и действительно дала ему слово, – перебил Рожнов, – только мы-то с вами, маменька, немного поошиблись в расчете: Мари, видно, не ребенок, и надобно полагать, что не боится выйти замуж. Я не знаю, чему вы тут удивляетесь; но, по-моему, все это очень в порядке вещей.

– Но, Иван Борисыч, я этого не желаю, – возразила Катерина Архиповна.

– Да, если вы не желаете, это другое дело; но, впрочем, действительно ли вы не желаете, когда желает этого Марья Антоновна? Однако погодите! Я намерен вам вслух прочитать это письмо; оно так прекрасно написано, что, может быть, и убедит вас переменить ваше намерение. «Милостивая государыня, Катерина Архиповна! – начал читать толстяк. – Робко и несмелою рукою берусь я за перо, чтобы начертить эти роковые для меня строки. Давно, очень давно, Катерина Архиповна, люблю я вашу младшую дочь; сердце мое меня не обмануло: она меня тоже любит и уже почти дала мне слово».

– Удивительно, как красно написано! – сказал толстяк, остановясь читать. – Неужели эти «роковые строки» не трогают вашего материнского сердца, Катерина Архиповна?

Старуха ничего не отвечала и сидела, как уличенная преступница. Толстяк продолжал читать: «Ваше слово, ваше слово, почтеннейшая Катерина Архиповна! Одного вашего слова недостает только для того, чтобы обоих нас сделать блаженными».

– Перестаньте, Иван Борисыч, пожалуйста, перестаньте, – перебила Катерина Архиповна, – лучше скажите, что мне делать?

– Сделать их блаженными.

– Имейте, Иван Борисыч, сожаление к моим чувствам, – возразила старуха. – Где же тут любовь с вашей стороны? Это, я думаю, и до вас касается, а вы, вместо того чтобы посоветовать мне, только смеетесь.

– Что же мне вам советовать?

– Да ведь я должна что-нибудь решительно ответить; мне должно отказать, а я теперь ничего и не понимаю.

– А вы думаете отказать?

– Конечно, отказать.

– А! Это другое дело! Я берусь даже вам продиктовать письмо.

– Сделайте божескую милость, войдите в мое положение! – сказала Катерина Архиповна и тотчас же принялась под диктовку толстяка писать письмо к моему герою. Оно было следующего содержания:

«Милостивый государь, Сергей Петрович! За ваше предложение я, из вежливости, благодарю вас и вместе с тем имею пояснить вам, что я не могу изъявить на него моего согласия, так как вполне убеждена в несправедливости ваших слов о данном будто бы вам моей дочерью слове и считаю их за клевету с вашей стороны, во избежание которой прошу вас прекратить ваши посещения в мой дом, которые уже, конечно, не могут быть приятны ни вам, ни моему семейству».

Вот какой ответ получил мой герой с чудным малым и сначала пришед в сильное ожесточение, тотчас же вознамерился ехать к Катерине Архиповне и объясниться с ней, но, сев в сани, раздумал и велел везти себя к Мамиловой.

Варвара Александровна была дома и сидела в своем кабинете одна. Она очень обрадовалась приезду гостя.

– Как вы милы, monsieur Хозаров, – сказала хозяйка, – что посетили затворницу.

M-r Хозаров на этот раз не был, по обыкновению, любезен, потому что, поклонившись, и поклонившись, разумеется, довольно грациозно, сел и задумался.

– Что с вами? – спросила внимательная хозяйка.

– Сегодня одна из лучших надежд моих лопнула и взорвана на воздух, – сказал он и прибавил. – О, люди, люди!

– Вы хандрите, ха-ха-ха! И вас посетила желчь. Поздравляю вашу будущую жену, – сказала Мамилова.