Боярщина

Разговор прекратился на несколько минут. Веселая и беспечная Клеопатра Николаевна была решительно не в духе. Задор-Мановский сидел, потупя голову. Эльчанинов придумывал средства, чем бы разбесить своего соперника: об Анне Павловне… Увы!.. она не приходила ему в голову, и в Задор-Мановском он уже видел в эту минуту не мужа ее, а искателя вдовы.

– Чем же вы занимались в это время? – спросила Клеопатра Николаевна.

– Думал, – отвечал Эльчанинов.

– О чем?

– О том, что наши северные женщины любят как-то холодно и расчетливо. Они никогда, под влиянием страсти, не принесут ни одной жертвы, если только тысячи обстоятельств не натолкнут их на то.

– Потому что северные женщины знают, как мало ценят их жертвы.

– Да потому жертвы мало и ценятся, что они приходят не от страсти, а от случая.

– Я вас не понимаю.

– Извольте, объясню подробнее, – отвечал Эльчанинов. – Положим, что вы полюбили бы человека; принесли бы вы ему жертву, не пройдя этой обычной колеи вздохов, страданий, объяснений и тому подобного, а просто, непосредственно отдались бы ему в полное обладание?

– Но надобно знать этого человека, – сказала вдова, несколько покрасневши.

– Вы его знаете, как человека, а не знаете только… простите за резкость выражения… не знаете, как любовника.

Задор-Мановский, наблюдавший молчание, при этих словах посмотрел на вдову. Она потупилась и ничего не отвечала. Эльчанинову показалось, что она боится или по крайней мере остерегается Мановского, и он с упорством стал продолжать разговор в том же тоне.

– Что ж вы на это скажете? – повторил он снова.

– Какой вы странный, – начала Клеопатра Николаевна, – надобно знать, какой человек и какие жертвы. К тому же я, ей-богу, не могу судить, потому что никогда не бывала в подобном положении.

«Она отыгрывается», – подумал Эльчанинов.

– Жертвы обыкновенные, – начал он, – например, решиться на тайное свидание, и пусть это будет сопряжено с опасностью общественной огласки, потому что всегда и везде есть мерзавцы, которые подсматривают.

– Я не знаю, – отвечала вдова, – всего вероятнее, что не решилась бы.

– Не угодно ли вам, Клеопатра Николаевна, поверить со мною описи, так как я завтра уеду чем свет, – сказал, вставая, Мановский и вынул из кармана бумаги.

– Извольте, – отвечала Клеопатра Николаевна. – Извините меня, Валерьян Александрыч, – прибавила она, обращаясь ласково к Эльчанинову, – я должна, по милости моих проклятых дел, уделить несколько минут Михайлу Егорычу. – Они оба вышли.

Эльчанинов чуть не лопнул от досады и удивления.

«Что это значит? – подумал он. – Кажется, сегодня все женщины решились предпочесть мне других: что она будет там с ним делать?» Ему стало досадно и грустно, и он так же страдал от ревности к вдове, как за несколько минут страдал, ревнуя Анну Павловну.

Через полчаса вдова и Мановский возвратились. Клеопатра Николаевна была в окончательно расстроенном состоянии духа и молча села на диван. Мановский спокойно поместился на прежнем месте.

Эльчанинов, не могший подавить в себе досады, не говорил ни слова. На столовых часах пробило двенадцать. Вошел слуга и доложил, что ужин готов. Хозяйка и гости вышли в залу и сели за стол.

Эльчанинов решился наговорить колкостей Клеопатре Николаевне.

– Отчего вы, Клеопатра Николаевна, не выходите замуж? – спросил он.

– Женихов нет, – отвечала та.

– Помилуйте, – возразил Эльчанинов, – мало ли есть любезных, милых, красивых и здоровых помещиков!

– Вот, например, сам господин Эльчанинов, – подхватил Мановский.

– Я не считаю себя достойным этой чести; вот, например, вы, когда овдовеете, – это другое дело.

– Типун бы вам на язык, у меня жена еще не умирает, – сказал Мановский.

– Потому что вы, видно, бережете ее здоровье; это, впрочем, не в тоне русских бар, – заметил Эльчанинов.

– Да, из боязни, чтоб, овдовев, не перебить у вас Клеопатры Николаевны.

– Господа! – сказала она. – Вы, стараясь кольнуть друг друга, колете меня.

– Что ж делать, – отвечал Эльчанинов, – мы не можем при вас и об вас говорить с господином Мановским без колкостей; в этом виноваты вы.

– Не знаю, как вы, а я с вами говорю просто, – проговорил Мановский.

– Прекратите, бога ради, господа, этот неприятный для меня разговор, – сказала Клеопатра Николаевна.

– А мне кажется, он должен приятно щекотать ваше самолюбие. Вам принадлежат нравственно все, а вы – никому! – возразил, с ударением на последние слова, Эльчанинов.

Вдова не на шутку обиделась; но в это время кончился ужин.

– Покойной ночи, господа, – сказала она, вставая из-за стола. – Я прошу вас переночевать вместе, в кабинете моего покойного мужа.

Эльчанинов очень хорошо заметил, что при этих словах Мановский нахмурился. Оба они подошли к руке хозяйки.

– Вы ужасный человек; я на вас сердита, – сказала она шепотом Эльчанинову.

– Что для вас значит этот человек? – спросил он тихо.

– Многое!..

Вдова ушла.

Два гостя, оставшись наедине, ни слова не говорили между собою и молча вошли в назначенный для них кабинет. Задор-Мановский тотчас разделся и лег на свою постель. Эльчанинову не хотелось еще спать, и он, сев, в раздумье стал смотреть на своего товарища, который, вытянувшись во весь свой гигантский рост, лежал, зажмурив глаза, и тяжело дышал. Грубое лицо его, лежавшее на тонкой наволочке подушки и освещенное слабым светом одной свечи, казалось еще грубее. Огромная красная рука, с напряженными жилами, поддерживала голову, другая была свешена. Он показался Эльчанинову страшен и гадок. «Так этому-то морскому чудовищу, – подумал он, – принадлежит нежная и прекрасная Анна Павловна. Когда я, мужчина, не могу без отвращения смотреть на него, что же должна чувствовать она!» Ему хотелось убить Задор-Мановского. «Зачем это она поехала к графу? Видно, женщина при всех несчастиях останется женщиной. Когда и как я ее увижу? Но отчего же мне не приехать к ним? С мужем я уже знаком».

Мановский повернулся.

– А что, вы скоро свечу погасите? – проговорил он.

– Вы, верно, рано любите ложиться спать? – спросил Эльчанинов.

– Гасите, пожалуйста, поскорее, – сказал вместо ответа Мановский.

– Я еще не хочу спать, – возразил Эльчанинов.