Мещане

Бегушеву было отвратительно и омерзительно слушать вранье графа Хвостикова. Он очень хорошо знал, что граф в ноги бы готов был каждодневно кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали.

– Не можешь ли ты дать мне взаймы тысячи три на весьма короткое время? – хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева.

– Нет, не могу! – отвечал тот.

– Отчего?

– Много очень, сумма велика.

– В таком случае дай хоть две тысячи по крайней мере.

– И то много! – повторил Бегушев монотонным голосом.

– Ну тысячу, черт возьми, – произнес, как бы даже смеясь, граф.

– И это велика сумма! – как кукушка куковал Бегушев.

– Что ж за деньги тысяча… велики ли это? – воскликнул с удивлением граф.

Бегушев на это молчал.

– Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня? – продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе.

– Я не знаю! – отвечал с убийственным равнодушием Бегушев.

– Пятьсот рублей тебя не стеснит?

– Стеснит.

– А двести стеснит?

– Стеснит!

– Но неужели даже ста рублей ты не можешь мне дать?.. – заключил граф.

Бегушев на это некоторое время молчал.

– Сто, пожалуй, могу! – умилостивился он, наконец. – Но только не взаймы, а так дам, без уплаты.

– Как без уплаты? – спросил граф, по-видимому совершенно счастливый тем, что ему и сто дают. – Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!

– Как хочешь! У меня правило: взаймы никому не давать, а так помогать, – сколько могу, помогаю!

– Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но все-таки согласись, что принять таким образом… хоть мы и товарищи старые… Обстоятельства мои, конечно, ужасны; я теперь тебе прямо скажу, что я нищий, ездящий в карете потому, что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках не дают ни на грош!

Бегушев на это молчал.

– Ну, дай хоть без уплаты, если не хочешь менять своего правила! – почти как-то выкрикнул граф Хвостиков.

Бегушев вынул бумажник и подал графу сторублевую бумажку.

– Merci, mon cher, merci!..[34 - Благодарю, мой дорогой, благодарю! (франц.).] До конца дней моих не забуду твоего одолжения.

У графа даже слезы на глазах навернулись при этом.

– Не смею тебя больше беспокоить, – продолжал он, вставая и берясь за шляпу. – Еще раз тебя благодарю, – заключил он и, дружески пожав руку Бегушеву, пошел от него весьма гордой походкой.

По уходе графа Бегушев поднял кулак на небо и заскрежетал зубами.

– О негодяй! О мерзавец! – заревел он на весь дом, так что находившаяся в соседней комнате Домна Осиповна с испугом вбежала к нему.

– Что такое с тобой, Александр? – спросила она.

– Мерзавец!.. Негодяй! – продолжал Бегушев свое, потрясая кулаками.

– Граф Хвостиков – это, вероятно, мерзавец? – говорила Домна Осиповна, видевшая в зеркале из соседней комнаты, кто был у Бегушева.

– Мне в глаза, каналья, говорит, что он три тысячи душ промотал, тогда как у него трех сот душонок никогда не бывало; на моих глазах всю молодость был на содержании у старых барынь; за лакейство и за целование ручек и ножек у начальства терпели его на какой-то службе, а теперь он оскорбляется, что ему еще пенсии не дали. До какой степени в людях нахальство и лживость могут доходить!.. За это убить его можно!

– Ах, Александр, как тебе не совестно сердиться на такие пустяки! – произнесла Домна Осиповна, действительно не понимавшая, что такое тут могло вывести Бегушева из себя. – Но зачем же, собственно, он приезжал к тебе?

– Затем, разумеется, чтобы денег просить, – отвечал скороговоркой Бегушев.

– И ты дал, конечно?

– Но это черт с ним, дал не взаймы только, а так! Главное, зачем это ломанье и коверканье пред мной! Это, наверное, изволил пустить его Прокофий! Ну, я, наконец, разделаюсь с ним! Эй!.. Прокофья ко мне!

– Саша, умоляю тебя не беспокоиться и плюнуть на все это!.. – упрашивала его Домна Осиповна.

– Нет-с, нет, довольно этот господин надругался надо мной!.. Прокофья!..

Прокофий, наконец, явился. Лицо его было совершенно покойно.

– Кто принимал графа Хвостикова? – спросил почти страшным голосом Бегушев.

– Я-с, – отвечал мрачно и угрюмо Прокофий.

– Для чего ж ты это сделал? – продолжал Бегушев, едва сдерживая себя. – Ты, значит, окончательно решился не исполнять ни одного моего приказания?

– Никак нет-с; я все ваши приказания исполняю, – отвечал Прокофий и явно уже рассмеялся.

– А это вот недавнее мое приказание, – когда я сказал, чтобы ты никого не принимал, а ты принял графа.

– Я не принимал его.

– Как же сейчас сказал, что принял, а теперь – не принимал.

– Не принимал-с! – повторил Прокофий. – Он спрашивает: «Дома ли вы-с?» Я говорю: «Дома!» и хотел сказать, что вы не принимаете, а он и пошел сам!.. Не за волосы же мне его хватать и останавливать!