Мещане

– И вы позволили ему? – спросил он.

– Я не сочла себя вправе не позволить, – отвечала Домна Осиповна.

Она была велика в эти минуты по степени той борьбы, которую переживала внутри, и той власти, какую обнаруживала над собой.

Бегушев провел рукой по своей довольно еще густой гриве волос.

– Наши отношения поэтому должны быть кончены? – спросил он с дрожанием в голосе.

– Зачем же кончены? – спросила с кроткой усмешкой Домна Осиповна. – Я схожусь с мужем для виду только; мы будем только жить с ним под одной кровлей… Я даже ему сказала, что люблю тебя!

Бегушев при этом поглядел ей пристально в лицо.

– Главное, – снова продолжала она, – что я мужу всем обязана: он взял меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его пяти миллионов наследства, тем более, что у него своего теперь ничего нет, кроме как на руках женщина, которую он любит… Будь я мужчина, я бы возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась к человеку, когда-то близкому к ней.

Бегушев понимал, что в словах Домны Осиповны была, пожалуй, большая доля правды, только правда эта была из какого-то совершенно иного мира, ему чуждого, и при этом почему-то, неведомо для него самого, пронесся перед ним образ Натальи Сергеевны. Бегушев припомнил, как она приехала к нему на гауптвахту, когда он содержался там за дуэль с ее мужем, припомнил, как она жила с ним в лагере на Кавказе и питалась одними сухарями с водой. От окончательно прилившей крови к голове Бегушев встал и начал ходить по комнате. Домна Осиповна ожидала, что сейчас вот разразится над ней буря, и трепетала всеми нервами; но Бегушев только сел на довольно отдаленное кресло и понурил голову. Домна Осиповна видела, что он сильно страдает.

– Я не знаю, собственно, что тебя так сильно может тут тревожить? – спросила она тихим-тихим голосом.

– Меня? – переспросил Бегушев.

– Да.

– Ложь – всеобщая, круговая, на которой должна устроиться вся будущая жизнь наша! – проговорил он.

– Сходясь с замужней женщиной, надобно было быть готовым на это! – сказала Домна Осиповна опять тихим голосом.

– Но я полагал, что ты не имеешь к мужу никаких обязательств – ни нравственных, ни денежных!..

Разговор этот был прерван приходом горничной, которая доложила Домне Осиповне, что Михаил Сергеевич просит позволения прийти к ней.

– Хорошо, я тебе сейчас скажу! – ответила ей торопливо Домна Осиповна.

Горничная ушла.

– Муж может прийти ко мне? – спросила Домна Осиповна Бегушева.

– Конечно!.. – разрешил тот.

Домна Осиповна вышла и что-то приказала горничной.

Супруг ее вскоре явился. Оказалось, что он почти еще молодой человек (Олухов был ровесник жене своей), очень недурен собой, весьма приличный в манерах. Он вошел заметно сконфуженный. Домна Осиповна познакомила его с Бегушевым.

– Муж мой!.. Александр Иванович Бегушев, – сказала она.

Тот и другой поклонились друг другу.

– Как я вам благодарен, – начал Олухов первый, – жена рассказывала мне, что за границей вы были так добры к ней, приняли такое в ней участие, когда она была больна…

Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я не убил тебя, злодея!»

Домна Осиповна видела необходимость уж с своей стороны поддержать разговор.

– Я и нынешнее лето непременно поеду за границу, – сказала она как будто бы мужу.

– Что ж, можно, – отвечал тот, – а я останусь по делам в Москве…

– Вы на постоянное жительство переехали в Москву? – спросил его Бегушев.

Олухов заметно растерялся.

– Не думаю, чтобы совсем! От обстоятельств это будет зависеть!.. – проговорил он и затем обратился к жене: – Я пришел к тебе, чтобы ты приписала в письме моем к дедушке.

– Давай! – сказала Домна Осиповна и, взяв у мужа приготовленное им письмо к деду, подошла к своему столику и принялась писать.

Бегушев и Олухов сидели молча.

Домна Осиповна спешила дописать письмо, чтобы снова поддержать беседу; но когда она кончила, то Бегушев уже взялся за шляпу. Домна Осиповна обмерла.

– Куда же вы так рано? – сказала она, подавая небрежно письмо мужу.

– Я устал, и при том нездоровится, – произнес Бегушев сколько только мог ласковым голосом; потом он раскланялся с Олуховым и пошел.

Домна Осиповна пошла проводить его.

В гостиной она его остановила.

– Послушай, ты сердит на меня, ты взбешен? – спросила она задыхающимся голосом.

– Нет же! – отвечал Бегушев.

– Но отчего ты такой ужасный, страшный?..

– Оттого, что, как я тебе и говорил, ложь воцарится во всех нас, как это и было нынешний вечер! – отвечал ей знаменательно Бегушев.

– Это ничего, все устроится! – полувоскликнула Домна Осиповна. – Люби только меня, а я тебя безумно, страстно люблю! Приедешь завтра?..

– Приеду! – отвечал Бегушев и снова пошел.

Домна Осиповна закрыла себе сначала глаза рукой, провела потом этой рукой по лицу и, с свойственной ей силой характера овладев, наконец, собою, возвратилась в кабинет.

Бегушев, выйдя на улицу, не сел в экипаж свой, а пошел на противоположный тротуар и прямо заглянул в освещенные окна кабинета Домны Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к жене, сказал ей что-то и как будто бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза в землю и взглянул в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая в домашнем костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого сделалось невыносимо грустно, тошно и гадко!

Часть вторая

Глава I

Прошло четыре дня, а Бегушев не приезжал к Домне Осиповне. Напрасно она, пока было светло, сидела у окна и беспрестанно взглядывала в маленькое зеркальце, приделанное с улицы к косяку и обращенное в ту сторону, откуда Бегушев должен был прийти или приехать, напрасно прислушивалась к малейшему шуму в передней, в ожидании услышать его голос, – надежды ее не исполнялись. Терпения у Домны Осиповны более недостало. Она велела себе привести извозчика и сама поехала к Бегушеву с намерением сделать ему хорошенькую сцену, потому что так поступать, как он поступал, по ее мнению, было не только что жестоко с его стороны, но даже неблагородно!