Масоны

– Мамаша говорила, что у нее денег нет, чтобы ехать всем нам! – объяснила Сусанна.

– Это безжалостно и глупо с ее стороны было оставить вас!.. – совсем уж вспылил Егор Егорыч. – Если у ней не было денег, отчего она мне не написала о том?

Сусанна робко молчала.

– Тут то, да не то!.. Да!.. Не то тут! – произнес Егор Егорыч и затем, снова подумав немного, присовокупил:

– А где мой племянник Ченцов, – не знаете ли вы?

– Нет! – отвечала Сусанна, тоже, по-видимому, совершенно искренно.

Между тем звуки фортепьяно, на котором с возрастающей энергией принялась играть Муза, оставшись одна в зале и явно придя в норму своего творчества, громко раздавались по всему дому, что еще более наэлектризовывало Егора Егорыча и поддавало ему пару.

– Адрес вашей матери вы знаете? – спрашивал он.

– Да!.. – протянула Сусанна.

– Дайте его мне!.. Я тоже еду в Москву… Хотите, и вы поедемте со мной?.. Я вас и сестру вашу свезу в Москву.

Сусанна на первых порах была удивлена и смущена таким предложением: конечно, ей бесконечно хотелось увидать поскорее мать, но в то же время ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной, ей казалось несколько страшно.

– Я, право, не знаю! – сказала она. – Согласится ли на это Муза.

– Позовите Музу!.. Мы ее спросим! – командовал Егор Егорыч: у него образовался целый план в голове, каким образом устроить всю эту несчастную семью.

Сусанна сходила за сестрой, которая пришла, но с лицом недовольным: Музе досадно было, что ее прервали на лучшем месте творимой ею фантазии.

Марфин начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим сестрам, как девушкам молодым, нет никакого повода и причины оставаться в губернском городе, тем более, что они, нежно любя мать свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.

Все эти слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза – нет, по той причине, что, по отъезде матери и сестры, ей оказалось весьма удобным жить в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что в Москве у них будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.

– Нет, я не поеду!.. Мамаша желала, чтобы мы здесь остались, и я останусь! – произнесла она решительно: как натура артистическая, Муза была до некоторой степени эгоистка и искусство свое ставила превыше всех отношений к самым близким ей людям.

Марфин потер себе лоб и, любя снисходить ко всем пожеланиям людей и догадываясь, что Сусанне очень хочется ехать к матери, а Музе нет, что было для Егора Егорыча непонятно и досадно, он, однако, быстро решил:

– Вы, Муза, оставайтесь здесь с вашей старушкой-монахиней, а вы, Сусанна Николаевна, поедемте со мной.

– Хорошо! – ответила последняя, более не раздумывая.

– Итак, завтра поутру я заеду за вами! – заключил Марфин, уже расшаркиваясь перед барышнями и целуя ручку у той и у другой.

Приехав в свой нумер в гостиницу Архипова, он немедленно послал к губернскому предводителю нарочного с просьбой посетить его.

Крапчик, похуделый и какой-то позеленелый, скоро явился к Егору Егорычу и сразу же проговорил голосом, осипшим от желчной рвоты, которою он страдал перед тем все утро:

– Медлить нам нельзя-с!.. Все наши планы касательно ревизии разрушаются… Сенатор творит на каждом шагу беззакония!

– Я не могу прямо ехать в Петербург, я должен прежде заехать в Москву!.. – возразил ему, бормоча, Марфин.

Крапчика поразило и рассердило такое известие.

– По какой же, собственно, надобности вам так необходимо ехать в Москву? – спросил он.

– Я везу к кузине Рыжовой одну из дочерей ее, которая очень скучает об ней! – проговорил Егор Егорыч, потупляясь от сознания в душе, что он не полную правду говорит в этом случае.

– Кто же это скучает, – мать или дочь? – переспросил Крапчик, как бы не поняв того, что сказал Егор Егорыч.

– Дочь, но и мать, вероятно, скучает! – пояснил тот.

– Что ж матери скучать! – возразил с недовольным смехом Крапчик. – Она не одна в Москву поехала, а с старшей своей дочерью.

– Да! – подтвердил Егор Егорыч. – И Людмила, говорят, сильно больна.

– Не думаю, чтоб очень сильно! – протянул Крапчик, кажется, начавший уже догадываться, зачем Егор Егорыч скачет в Москву, а не прямо едет в Петербург, и решивший за то преподнесть ему нечто не совсем приятное. – Тут много по поводу их отъезда рассказывают…

– Что такое?.. Что именно? – воскликнул Марфин.

– Разная болтовня идет, и этакая неприятная и обидная!

– Какая же?.. Говорите! – начал уж приставать Марфин. – Мне вы должны сказать и не можете утаивать от меня, – я единственный защитник и заступник за этих девушек.

– Извольте, я вам скажу, хотя за достоверность этих слухов нисколько не ручаюсь, – за что купил, за то и продаю.

– Ну-с! – торопил его Марфин.

– Говорят, во-первых, что Людмила Николаевна без ума влюблена в племянника вашего, Ченцова.

Егор Егорыч прижался поплотнее к спинке своего кресла.

– Потом, что будто бы… – начал Крапчик уже с перерывами, – они все вместе даже уехали в Москву вследствие того, что… Людмиле Николаевне угрожает опасность сделаться матерью.

О последнем обстоятельстве Крапчик черт знает от кого и узнал, но только узнал, а не выдумал.

Егор Егорыч вспыхнул в лице и вскочил.

– Вы врете!.. Лжете! – крикнул он, обращаясь почти с кулаками к Крапчику.

– Я никак не вру, потому что с того и начал, что не утверждаю, правда это или нет! – возразил тот спокойно. – И потом, как же мне прикажете поступать? Сами вы требуете, чтобы я передал вам то, что слышал, и когда я исполнил ваше желание, – вы на меня же кидаетесь!

– Но вы понимаете ли, что говорить такие вещи о девушке значит позорить, убивать ее, и я не позволю того никому и всем рот зажму! – продолжал кричать Егор Егорыч.

– Нет-с, всем рот нельзя зажать! – не уступил Крапчик.

– Зажму, потому что если бы тут что-нибудь такое было, то это мне сказали бы и племянник и сама Людмила.

– Положим, что вам не сказали бы того, – заметил, усмехнувшись, Крапчик, как бы находивший какое-то наслаждение для себя мучить Егора Егорыча.

– Отчего не сказали бы? – проговорил тот запальчиво.