Масоны

– Рассказала, и мы вас просим об одном – не тревожиться и беречь себя!

– Что уж мне беречь себя! – полувоскликнула старушка. – Вы бы только были счастливы, вот о чем каждоминутно молитва моя! И меня теперь то больше всего тревожит, – продолжала она глубокомысленным тоном, – что Людмила решительно не желает, чтобы Егор Егорыч бывал у нас; а как мне это сделать?..

– Егора Егорыча нельзя нам не принимать! – сказала с твердостью Сусанна.

– Знаю и понимаю это! – подхватила адмиральша, обрадованная, что Сусанна согласно с нею смотрит. – Ты вообрази одно: он давно был благодетелем всей нашей семьи и будет еще потом, когда я умру, а то на кого я вас оставлю?.. Кроме его – не на кого!

– Не на кого! – подтвердила и Сусанна: в сущности, она из всей семьи была более других рассудительна и, главное, наделена твердым характером.

– Не внушишь ли ты как-нибудь Людмиле, а я не берусь, – сказала, разводя, по обыкновению, руками, адмиральша: увидав себе опору в Сусанне, она начала немножко прятаться за нее. Свою собственную решительность она слишком долго напрягала, и она у нее заметно начала таять.

– Я поговорю с сестрою! – успокоила Сусанна мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней наедине, сказала:

– Мамашу теперь беспокоит, что ты не хочешь встречаться с Егором Егорычем.

– Да, мне стыдно его… Он должен презирать меня! – проговорила Людмила.

На высоком лбу Сусанны пробежали две морщинки, совершенно еще несвойственные ее возрасту.

– Егор Егорыч не только что тебя, – возразила она, – но и никого в мире, я думаю, не может презирать!.. Он такой добрый христианин, что…

И Сусанна не докончила своей мысли.

Дело в том, что Егор Егорыч дорогой, когда она ехала с ним в Москву, очень много рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу о незлобии, терпении, смиренномудрии и любви ко всем, даже врагам своим; Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.

– Мамаша очень желает написать ему, чтобы он приехал к нам, а то он, боясь тебя беспокоить, вероятно, совсем не будет у нас бывать, – докончила она.

– Хорошо, пускай напишет, – ответила Людмила.

– И тебя это не расстроит сильно, когда он приедет?

– Нет, не думаю.

Сусанна, опять-таки не скоро и поговорив еще раз с Людмилой на предыдущую тему, объявила наконец матери:

– Людмила сказала мне, что ей ничего, если Егор Егорыч будет у нас… Вы ему напишите.

– Душечка, ангел мой! – воскликнула адмиральша. – Напиши ему от меня… Ты видишь, как дрожат у меня руки.

У адмиральши действительно от всего перечувствованного ею руки ходенем ходили, и даже голова, по семейному сходству с монахиней, начинала немного трястись.

Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт – я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.

Егор Егорыч, все время сидевший один в своем нумере и вряд ли не исключительно подвизавшийся в умном делании и только тем сохранявший в себе некоторый внутренний порядок, не замедлил явиться к Рыжовым. Всю семью их он застал собранными вкупе. Адмиральша встретила его с радостной улыбкой, Людмила старалась держать себя смело и покойно, а Сусанна, при его появлении, немного потупилась. Егор Егорыч, подходя по обычаю к руке дам, прежде всего окинул коротким, но пристальным взглядом Людмилу, и в ней многое показалось ему подозрительным в смысле ее положения. Когда подан был затем кофе, Егор Егорыч, будто бы так себе, к слову, начал говорить о разного рода ложных стыдах и страхах, которые иногда овладевают людьми, и что подобного страха не следует быть ни у кого, потому что каждый должен бояться одного только бога, который милосерд и прощает человеку многое, кроме отчаяния.

Такого рода беседование его было прервано появлением в довольно низких комнатах квартирки Рыжовых громадного капитана Аггея Никитича, который; насколько только позволял ему его рост и все-таки отчасти солдатская выправка, ловко расшаркался перед дамами и проговорил, прямо обращаясь к Юлии Матвеевне:

– Я воспользовался вашим позволением быть у вас: капитан учебного карабинерного полка Зверев!

– Ах, мы рады вам… – говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, – напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» – но как бы ни было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.

– У нас, наконец, весна!.. Настоящая, прекрасная весна!.. На нашем плацу перед казармами совершенно уже сухо; в саду Лефортовском прилетели грачи, жаворонки, с красными шейками дятлы; все это чирикает и щебечет до невероятности. В воздухе тоже чувствуется что-то животворное!..

– Воздух, мне кажется, не совсем здоров, – заметила ему адмиральша, считавшая все свои недуги происходящими от воздуха, а не от множества горей, которыми последнее время награждала ее судьба.

– О, нет!.. – не согласился капитан. – Весенний воздух и молодость живят все!

Марфин слушал капитана с нахмуренным лицом. Он вообще офицеров последнего времени недолюбливал, считая их шагистиками и больше ничего, а то, что говорил Аггей Никитич, на первых порах показалось Егору Егорычу пошлым, а потому вряд ли даже не с целью прервать его разглагольствование он обратился к барышням:

– Вы не желаете ли ехать со мной к обедне… недалеко тут… на Чистые Пруды… в церковь архангела Гавриила?.. Там поют почтамтские певчие…

– Людмиле, я думаю, нельзя!.. Она слишком устает стоять в церкви!.. – поспешила ответить за ту адмиральша, предчувствовавшая, что такая поездка будет очень неприятна Людмиле.

– Да я и не поеду, – сказала та с своей стороны.

– А вы? – спросил уже одну Сусанну Егор Егорыч.

– Я… – начала было Сусанна и взглянула на мать.

– Она вот поедет с вами с удовольствием! – подхватила адмиральша.

Егор Егорыч еще раз спросил взглядом Сусанну.

– Поеду, – объявила она ему.

Капитан тем временем всматривался в обеих молодых девушек. Конечно, ему и Сусанна показалась хорошенькою, но все-таки хуже Людмилы: у нее были губы как-то суховаты, тогда как у Людмилы они являлись сочными, розовыми, как бы созданными для поцелуев. Услыхав, впрочем, что Егор Егорыч упомянул о церкви архангела сказал Людмиле:

– Вы напрасно не едете!.. Церковь эта очень известная в Москве; ее строил еще Меншиков[53 - Меншиков Александр Данилович (1673—1729) – один из сподвижников Петра I.], и она до сих пор называется башнею Меншикова… Потом она сгорела от грома, стояла запустелою, пока не подцепили ее эти, знаете, масоны, которые сделали из нее какой-то костел.

Егор Егорыч еще более нахмурился.

– Что же в этой церкви похожего на костел? – проговорил он мрачным тоном.

– Многое-с, очень многое!.. Я сам три года стоял в Польше и достаточно видал этих костелов; кроме того, мне все это говорил один почтамтский чиновник, и он утверждал, что почтамт у нас весь состоит из масонов и что эти господа, хоть и очень умные, но проходимцы великие!.. – лупил на всех парусах капитан.

Барышни и адмиральша обмирали, опасаясь, что новый знакомый их, пожалуй, выскажет что-нибудь еще более обидное для Егора Егорыча, а потому, чтобы помешать этому, Юлия Матвеевна нашлась сделать одно, что проговорила:

– Позвольте вас познакомить: это полковник Марфин, а вы?

– Капитан Зверев! – напомнил ей тот свою фамилию.

Юлия Матвеевна, потупляясь, сказала Марфину:

– Господин Зверев!..

Капитан после этой рекомендации поднялся на ноги и почтительно поклонился Егору Егорычу, который, хоть вежливо, но не приподнимаясь, тоже склонил голову.

– А какие эти господа масоны загадочные люди!.. – не унимался капитан. – Я знаю это по одной истории об них!