Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V

Процесс по обвинению Левитта Элли в убийстве Абии Эллиса открылся в здании окружного суда 3 февраля 1873 г. Председательствовал на процессе судья Джон Уэллс (John Wells), подменным судьёй был назначен Маркус Мортон (Marcus Morton). Обвинение решил возглавить Генеральный прокурор штата Массачусетс Чарльз Трейн (Charles R. Train), и решение это, разумеется, не было спонтанным.

Трейн являлся большим политиком, человеком с серьёзными связями, деньгами и огромными амбициями. Уже в возрасте 30 лет он стал депутатом парламента штата Содружество Массачусетса от Республиканской партии и в дальнейшем оставался в числе её высшей номенклатуры. На своём политическом поприще Трейн занимался всяким – он был окружным прокурором, входил в администрацию Бостона, где возглавлял важнейший с точки зрения финансирования Комитет по общественным зданиям и территориям (Committee on Public Buildings and Grounds), некоторое время занимал должность заместителя Генерального прокурора штата. Во времена Гражданской войны Чарльз Трейн даже отправился воевать, но, разумеется, не с ружьём в руках с примкнутым штыком, а при штабе. Около полугода он являлся адъютантом главкома союзной армии Джорджа Бринтона МакКлеллана (George Brinton McClellan). После того, как МакКлеллан был отставлен от должности, Чарльз Трейн потерял интерес к войне и вернулся к созидательному труду в тылу.

Хотя личная поддержка обвинения в суде не входила в круг должностных обязанностей Генерального прокурора штата, Трейн решил принять участие в процессе. Логика его была более чем прозрачна – убийство Абии Эллиса стало широко известно, интерес к нему огромен, обвинительный материал собран солидный и убедительный, осуждение обвиняемого предопределено отлично проведенным расследованием… Так чего ещё надо для репутации блестящего политика?! Следовало лишь явиться в суд, немного попинать обвиняемого, отправить его на виселицу, а потом всю оставшуюся жизнь рассказывать репортёрам и избирателям о неустанной борьбе на ниве обеспечения безопасности и порядка населения.

Генеральный прокурор Массачусетса Чарльз Трейн в начале 1873 года выступил на процессе Левитта Элли главным обвинителем.

Помощником обвинителя выступал Джон Мэй (John W. May), окружной прокурор округа Саффолк – тот самый человек, что и провёл собственно расследование. Наверное, Мэю было обидно, что Генеральный прокурор цинично отодвинул его на второй план, ибо лавры разоблачителя гнусного убийцы по праву должны были достаться Мэю, но… но против высокого начальства не попрёшь, и окружному прокурору пришлось довольствоваться ролью "второй скрипки".

То, что обвинение поддерживал лично Генеральный прокурор штата, ничего хорошего Левитту Элли не сулило. Ясно было, что за проигрышное дело Генпрокурор браться бы не стал, то, что Чарльз Трейн решил покрасоваться в суде, означало его непоколебимую уверенность в вынесении обвинительного приговора.

Судебный процесс открылся традиционной процедурой – избранием жюри присяжных. С этим делом было покончено на удивление быстро – менее чем за 1,5 часа. Иногда на остро конфликтных [спорных] процессах выборы жюри растягиваются на несколько заседаний и протекают в обстановке крайнего нервного напряжения всех участников. В данном же случае всё прошло на удивление спокойно и даже рутинно.

После выбора жюри присяжных окружной прокурор Джон Мэй ознакомил присутствующих с обвинительным заключением. В нём он восстановил картину убийства, каковой та была, по мнению стороны обвинения.

Надо сказать, что реконструкция, нарисованная прокурором, выглядела довольно необычно. Собственно о преступлении в версии обвинения не говорилось вообще ничего, из обвинительного заключения невозможно понять откуда и куда двигался потерпевший, как он оказался на месте убийства, почему он там оказался, когда это произошло. Сначала прокурор Мэй сообщил суду об обнаружении в бочках клочка бумаги с адресом мастерской Шуллера, затем безо всякой связи перескочил на следы крови в конюшне в Левитта Элли, а затем бодро принялся рассказывать как именно последний избавлялся от расчлененного трупа жертвы.

По версии обвинения, подсудимый немногим ранее 5 часов утра 6 ноября отправился в конюшню, там некоторое время расчленял труп Абии Эллиса, рассовывал останки по бочкам и запрягал лошадь, а около 06:40 выехал с территории двора с 4-я бочками в повозке. Если читать обвинительное заключение строго формально, то можно подумать, что подсудимого обвиняли в расчленении и сокрытии трупа, поскольку про сам акт убийства там не было вообще ни единого слова! В любом документе такого рода должно присутствовать [хотя бы в предполагаемой форме] указание на место и время встречи убийцы и его жертвы и объяснение природы возникшего конфликта – в данном же случае ничего этого в обвинительном заключении прописано не было.

Говоря о перемещениях Абии Эллиса вечером 5 ноября – то есть в день убийства – окружной прокурор признал, что тот находился довольно далеко от дома Левитта (~1,6 км по прямой, а реально – больше) и обвинение не может сказать, где и когда произошла встреча убийцы и жертвы. Этот довольно неловкий для обвинения момент Джон Мэй обыграл весьма коряво, заметив: «Как они встретились и что последовало далее, известно только Абии Эллису и Богу» («How they met and what transpired was knowm only to Abijah Ellis and to God»). Формулировки такого рода в суде, конечно же, звучат совершенно неуместно.

Документ, зачитанный окружным прокурором, выглядел очень странно даже по меркам того времени. Но не зря же говорят «хозяин – барин!», коли Генеральный прокурор штата считает возможным выходить в суд с таким обвинительным заключением, то почему бы и нет?!

Далее начался вызов и заслушивание свидетелей обвинения. Сначала это были рабочие газового завода, обнаружившие плававшие в воде бочки и извлекавшие их из воды – Стефен МакФэйден (Stephen McFaden), Уилльям Голдспринг (William Goldspring) и Уилльям Хэзлитт (William Hazlitt), – потом последовали полицейские из Кембриджа, прибывшие на пристань – Джон Милликен (John S. Milliken) и Мозес Чайлд (Moses M. Child). На этом этапе ничего особенно интересного или необычного не происходило – показания этих свидетелей в очерке рассмотрены.

После этого последовал допрос владельца мастерской по производству бильярдных столов Питера Шуллера и его сына Мишеля. Внимание суда стало постепенно перемещаться к фигуре обвиняемого, который, как мы знаем, вёл со свидетелями кое-какие дела. Мишель подтвердил в суде, что 5 и 6 ноября Левитт Элли приезжал к ним, покупал сначала опилки, а затем забирал бильярдный стол. Всякий раз в повозке Левитта находился 1 рабочий. Забрав утром 6 ноября бильярдный стол, Левитт возвратился в тот же день около полудня.

В зале суда находились улики, разложенные на нескольких столах. Мишелю предложили посмотреть на них и ответить на ряд связанных с ними вопросов. В числе улик находился фрагмент деревянной галтели (украшения стола сложного профиля), посмотрев на который свидетель заявил, что узнаёт улику – такие детали использовались в их мастерской, более того, в их мастерской они изготавливались. Дальше, однако, последовал неприятный для обвинения казус, который можно было счесть своего рода предостережением.

Посмотрев на опилки, вываленные горой на одном из столов, Мишель неожиданно заявил, что они не похожи на отходы их производства. Это было явно не то, что проводивший его допрос Чарльз Трейн рассчитывал услышать! Он моментально задал вопрос на другую тему, но этот мелкий эпизод с очевидностью продемонстрировал не иллюзорную возможность того, что судебный процесс преподнесёт неожиданные для всех сюрпризы.

Мишеля Шуллера спросили о происхождении клочка синей бумаги с адресом их мастерской, найденного в одной из бочек с частями трупа. Свидетель ответил, что в подобную синюю бумагу обычно заворачиваются бандероли, приходящие по адресу мастерской. Последняя такая бандероль стоимостью 31$ была получена 18 октября 1872 г., то есть примерно за 3 недели до убийства Абии Эллиса.

Второй день суда начался с допроса Джона Тиббетса (John Tibbetts), того самого грузчика Левитта Элли, что являлся его многолетним другом и приехал в Бостон из Нью-Гэмпшира. Свидетель покинул конюшню в 19 часов 5 ноября, причём сделал это в обществе Анны, младшей из дочерей обвиняемого, и более не возвращался, а потому ничего особенно важного он теоретически сказать не мог. Однако в действительности его показания оказались очень и очень любопытны!

Прежде всего, Тиббетс заявил, что участвовал в перевозке бочек с опилками, купленных 5 ноября в мастерской Шуллера. По его словам, по прибытии в конюшню содержимое 2-х бочек тут же было засыпано в стойла – 2-х лошадей – это сделал Тиббетс лично при помощи Левитта. Так в этой части он подтвердил, вроде бы, заявление Мишеля Шуллера о том, что опилки, найденные в бочках с трупом, не соответствуют опилкам из бильярдной мастерской.

Однако дальше стало интереснее! Когда зашла речь об опознавании улик, представленных суду, Джон Тиббетс заявил, что топор, выставленный на всеобщее обозрение, не соответствует тому новому топору, что имелся в доме Левитта, но впоследствии пропал. Пропавший топор имел рукоять, выкрашенную красной краской.

Это уточнение явно оказалось неожиданным для обвинения, но допрашивавший Тиббетса Генпрокурор попытался сделать хорошую мину при плохой игре, для чего заговорил об исчезновении топора после 5 ноября [т.е. предполагаемого времени убийства Абии Элли и расчленения его трупа в конюшне обвиняемого]. Свидетель согласился с тем, что топор действительно пропал, вот только случилось это вовсе не 5 ноября, а… после 9-го! Тиббетс уверенно заявил, что 9 ноября занимался починкой лошадиной упряжи и пользовался топором. В тот день Левитт Элли был взят под стражу, в дом явились полицейские, которые провели обыск, и вот тогда-то топор и пропал! Выглядело это так, словно полицейские сами же топор и прихватили – Тиббетс, разумеется, этого не сказал, но подтекст оказался более чем ясен.

Это утверждение свидетеля имело ещё и тот неприятный аспект, что ранее конюшню осматривал начальник полиции Эдвард Сэвэдж с помощниками. Начальник полиции решил, что топора нет, а топор, оказывается, оставался тогда ещё на месте!

Как-то нехорошо получалось, правда?

Удивительные откровения Тиббетса на этом отнюдь не закончились. Посмотрев на бочки, в которых были найдены части тела Абии Эллиса, свидетель неожиданно заявил, что это не те бочки, которые 5 ноября были получены в мастерской Шуллера. А когда допрашивавший его Генпрокурор попытался оспорить это утверждение, Тиббетс спокойно возразил, сказав, что он их, вообще-то, носил. Дескать, я их носил, я знаю…

Чарльзу Трейну пришлось срочно сглаживать неловкий момент, для чего он перевёл допрос на обсуждение материального положения обвиняемого. Однако и тут свидетель брякнул такое, что Генеральный прокурор явно не желал слышать. По словам Тиббетса, некий джентльмен по фамилии Остин (mr. Austin) попросил у Левитта Элли 2 или 3 ноября деньги в долг, а Элли ответил, что дать не может, поскольку 5 числа ему предстоит встретиться с кредитором и вернуть тому 50$. А это были большие деньги! Он вёл бизнес, осуществлял текущие платежи, гасил долг… и всё с деньгами у Левитта Элли было нормально.

Этот допрос с очевидностью показал недостаточную подготовку процесса со стороны обвинения. Вызывающая свидетеля сторона [обвинение или защита – неважно!] должна хорошо знать, что именно будет говорить свидетель. Допрашивающий должен быть готов к различным вариантам ответов "своего" свидетеля, впрочем, свидетеля противной стороны тоже.

Уже на 2-й день суда над Левиттом Элли стало ясно, что сторона обвинения явно не доработала и плохо подготовилась к допросам.

И вот тут, конечно же, возникала интрига. Какие сюрпризы таило продолжение суда?

Далее последовал допрос Эллен Келли (Ellen Kelley) – той самой соседки обвиняемого, что слышала подозрительные звуки [разговор мужчин, звук перекатываемых бочек и пр.] около 19 часов в день убийства. Она почти дословно повторила свои показания, данные во время расследования и в ходе заседания Большого жюри, так что никаких неприятных сюрпризов в суде не последовало. Это было очень хорошо, поскольку обвинение рассматривало Келли как очень важную свидетельницу и придавало её словам большое значение.

После неё в зал был вызван Уилльям Веллингтон (W.W. Wellington), врач коронерской службы из Кембриджа. Это именно он приезжал на пристань газового завода после поступления сообщения об обнаружении бочек с фрагментами человеческого тела. Доктор обстоятельно рассказал об исследовании останков, одежде, найденной в бочках, а также различном мусоре, оказавшемся в бочках и переданном полиции.

Допрос не сулил никаких неприятных для обвинения сюрпризов, но таковые случились! Адвокат Дабни, явно хорошо подготовившийся к процессу и прекрасно осведомленный о множестве важных деталей, во время перекрёстного допроса доктора Веллингтона заговорил о часах, который последний получил от Бракетта (J.Q.A. Brackett), одного из руководителей газового завода. Этот человек в числе первых прибыл на пирс после подъёма из воды бочек, и именно по распоряжению Бракетта была вызвана полиция после того, как бочки были открыты. То есть Бракетт находился на пристани ещё до появления доктора и был свидетелем того, как из перевёрнутой бочки выпали части человеческого тела. На том месте, где лежало содержимое одной из бочек, Бракетт поднял карманные часы, которые и передал Веллингтону после появления последнего на пирсе.

Льюис Дабни, один из защитников Левитта Элли.

Веллингтон подтвердил факт получения часов и признался, что, по его мнению, эти часы принадлежали убитому. После этого он согласился с тем, что остановка часов в момент нападения представляется ему вполне вероятной. Современному читателю следует помнить о том, что нынешние механические часы весьма далеко ушли от своих предков. Сейчас механизмы и корпуса даже сравнительно простых часов выполняются антимагнитными, пыле- и влагозащищёнными, ударостойкими. В XIX столетии уровень развития точной механики не обеспечивал рядовым карманным часам высокий уровень защиты от ударных нагрузок – часы останавливались даже при падении с незначительной высоты (менее 1 метра). Для человека того времени представлялось очевидным, что если владельца часов ударили по голове и он неконтролируемо упал, то часы должны будут остановиться.

Что доктор Веллингтон и подтвердил.

Адвокат после этого поинтересовался тем, какое же время показывали часы, полученные доктором от Бракетта? Веллингтон ответил, что часы показывали 11 часов. Но ответ этот радикально противоречил версии обвинения, ведь согласно предположениям окружной прокуратуры смерть Абии Эллиса последовала много ранее – в 8 часов вечера, может быть, в 9, но никак не в 11. Эллен Келли, допрошенная немногим ранее, вообще говорила о подозрительных звуках, услышанных около 7 часов вечера!

Самое интересное заключалось в том, что сторона обвинения попыталась скрыть существование часов, прекрасно понимая, что эта улика работает против предложенной прокуратурой версии событий. Картина получалась неприглядной – про фрагмент галтели, найденной в бочке, обвинение прекрасно помнит и не забывает спросить свидетеля, а вот про часы [такую важную улику!] забывает, так что ли?!

Нельзя не признать того, что адвокат Дабни этим допросом забил противнику прекрасный гол, показав суду и присяжным, насколько цинично сторона обвинения манипулирует материалами дела, выпячивая одни детали и замалчивая другие.

Далее последовал допрос городского чиновника Уилльяма Джексона (William S. Jackson), представившего план района Ханнеман-стрит и домовладения Левитта Элли. Это был сугубо технический свидетель, и он появился в зале суда буквально на 5 минут.

А потом пришёл черёд извозчик Франклина Рэмселла (Franklin A. Ramsell), того самого, что видел некую повозку с бочками на дамбе, а чуть позже – ту же самую повозку, но уже без бочек. Рэмселл рассматривался обвинением в качестве одного из важнейших свидетелей, напомним, что именно «под него» была выстроена вся версия окружной прокуратуры.

Но прежде чем перейти к разбору того, что произошло в суде далее, следует сделать небольшое отступление. Есть такая специфическая категория людей, которая в силу неких внутренних психологических установок видит себя эдакими «ниспровергателями авторитетов», или, если угодно, знатоками всего и вся. Читатели с опытом общения в интернете, несомненно, сталкивались с персонажами такого сорта – они склонны к ведению полемики в конфронтационном ключе и свои субъективные суждения преподносят как истину в последней инстанции. Причём, как правило, пишут они на такие темы, в которых ничего не смыслят, а потому генерируют глупости. Причиной такого поведения являются как, мягко говоря, невеликий ум, так и психологические комплексы, обусловленные непризнанием окружающими их достоинств [достоинства эти по преимуществу существуют лишь в головах таких вот персонажей, но объяснить им это невозможно]. Причём следует понимать, что сейчас речь идёт не о «троллях», то есть людях, искусно раздражающих собеседника и тонко высмеивающих его на публике, а именно о тех, кто берётся с самым серьёзным выражением лица рассуждать о том, в чём ничего не смыслит.

Замечательным примером такого персонажа является лирический герой рассказа Василия Шукшина "Срезал". Если вы читали этот рассказ, то сразу же поймёте мою мысль, если нет, то прочтите – в образе Глеба Капустина выразительно показан тот типаж ехидного демагога, о котором ведётся речь. Для юристов персонажи такого сорта неудобны и даже опасны, ввиду неспособности признавать ошибки. Если обычного человека можно убедить в том, что те или иные его утверждения ошибочны, бессмысленны либо вообще невозможны, то с шукшинским Глебом Капустиным конструктивное взаимодействие невозможно ввиду его невежества и закомплексованности.

Франклин Рэмселл являлся таким вот "Глебом Капустиным", разумеется, с поправкой на время и место. И это очень важно, потому что поведение этого человека напрямую повлияло на криминальный сюжет, которому посвящён настоящий очерк.

О чём идёт речь?

Рэмселл во время дачи показаний Большому жюри в ноябре 1872 года чуть-чуть видоизменил свои первоначальные показания, данные полиции ранее. Первая версия его повествования о событиях утра 6 ноября в своём месте была подробно изложена, но по прошествии десяти дней свидетель надумал чуть-чуть её дополнить. А именно – выступая перед Большим жюри, извозчик рассказал, что при съезде с дамбы он слышал колокольный звон, доносившийся со стороны Бруклина, пригорода Бостона, находившегося в 4 км юго-западнее дамбы. С одной стороны, эта мелочь как будто бы ничего не меняла, но с другой – эта информация давала чёткую привязку событий ко времени.

Помните прекрасный диалог из номера «Comedy club» под названием «Аналитики» [с участием Гарика «Бульдога» Харламова и Вадима Галыгина]: «Но это же ничего не меняет!» – «Да! Но нет!» И в данном случае получилось в точности по этой крылатой фразе: да! но нет!

Как мы увидим из последующих событий, упоминание колокольного звона Рэмселлом имело большое значение, поскольку сторона обвинения решила чётко «привязать» показания свидетеля ко времени. Для этого в число свидетелей обвинения были внесены представители нескольких религиозных общин из пригородов Бостона, которым надлежало прояснить вопрос о точном времени колокольного звона. Этих свидетелей можно назвать «техническими» в том смысле, что по существу дела они ничего не знали и сказать не могли, но располагали информацией, способной уточнить показания другого лица.

Данное уточнение представляется необходимым, поскольку без него читатель вряд ли поймёт с какой целью все эти люди приходили в суд и допрашивались Генеральным прокурором.

Следует отметить, что в показаниях Рэмселла присутствовали шероховатости, обращавшие на себя внимание всякого, кто их слышал. Так, например, извозчик заявил, что на встреченной им повозке стояли две бочки, одна была большой, а другая маленькой, причём одна казалась новой, а другая – старой. Подобная детализация не могла не удивить, если принять во внимание то, что бочки были накрыты зелёным ковром и встреча двух повозок произошла в рассветный час на дороге, лишённой уличного освещения. Удивительную остроту зрения продемонстрировал Франклин Рэмселл, не правда ли?

Проявленная острота зрения представлялась тем более удивительной, что встреченного возницу Рэмселл не только не смог опознать в обвиняемом, но даже и описать не сумел! То есть бочки под ковром в чужой повозке вижу, а человека, управляющего этой самой повозкой – нет… Только шляпу, надвинутую на лицо, заметил и пальто тёмное! Точка.

И подобное невнимание к внешности таинственного ломового извозчика свидетель проявил дважды, ведь повозку он встречал два раза!