Озверевшие

На столе зазвонил телефон, полицейский снял трубку. После недолгого разговора он положил её и сказал:

– Интересно получается. Тот человек, что лежал на полу, в коридоре, знаешь кто?

– Понятия не имею, – буркнул Тимур. – Сосед нёс какую-то чушь про узкоглазых, которые не унимаются.

– Да это у него на войне крыша поехала. Перепил, вот и накинулся на мужика. А тот, оказывается, журналист из Москвы. Поди, приехал расспросить о том, как ветеранам на пособие живётся. Вот и узнал.

– А почему он в одежде рабочей, как все? – удивился Тимур.

– По-твоему, он должен был по району в костюмчике расхаживать? Чтоб шпана в первом же переулке порезала? – полицейский усмехнулся, словно это было понятно даже ребёнку.

– А оружие? Пистолет? – спросил Тимур.

– Тут разбираться надо. У майора денег не дорогую бабскую игрушку точно не было. Может, журналист прикупил перед тем, как на задание редакции выехать. Из столицы к нам всё равно, что с мирной жизни на войну. Ты бы слушал больше, чем спрашивал, – строго сказал офицер, и Тимур замолчал. – Так вот. Мужики сказали, что в ванной у соседа твоего лежал ваш участковый. Этот, новенький, Бодров. Тоже из столицы присланный. Бывают же такие совпадения.

Полицейский засмеялся, словно удачной шутке, но, увидев недоумение в глазах Тимура, осёкся и продолжил:

– Я это к чему, собственно. С одной стороны, ты превысил пределы обороны и всё такое, но с другой – ты, возможно, спас жизнь офицера полиции. Мне сказали, что он легко отделался. Думаю, есть шансы, что тебя оправдают или хотя бы дадут условку.

– Шансы? Понятно, – вздохнул Тимур.

В этот момент ему впервые в жизни стало по-настоящему обидно. Если его посадят, мать с ума будет сходить, сестра останется без брата на неопределённый срок, на семью свалится ещё большее финансовое бремя, и всё ради чего? Ради возможности спасти незнакомого человека? Все моральные принципы, такие правильные и незыблемые в книгах, в один момент показались глупостью. В книгах нет невнятно прописанных законов, нет судей, которым проще посадить, чем разбираться в ситуации. В книгах героизм не карается тюрьмой.

После заполнения несчётного количества бумаг Тимура отвели в одиночную камеру, где он провёл остаток дня и всю ночь.

Глава шестая. Миссия

Четверг, 31 августа 2028 г.

1

Спокойно спать в камере получается только у тех, кто долгое время отбывает срок. Свобода ещё не озаряет горизонт их ближайшего будущего. Эти люди не одну сотню раз успели обдумать поступки, что привели их к этой незавидной судьбе, они привыкли к жизни без свободы и лишь смиренно ждут, когда их срок не начнет истекать. Всем остальным за решеткой спится откровенно плохо.

Тимур промаялся всю ночь, не находя себе места. Он то сидел, то лежал, то ходил взад-вперёд по камере. Его бросало из отстранённого молчания в безудержную истерику и обратно. Хотелось кричать о своей невиновности, о несправедливости. В минуты шаткого покоя Тимур снова и снова прокручивал в голове прошлое утро. Он жалел, что тогда дома не оказалось отца с его опостылевшими новостями. За телевизионной болтовнёй криков можно было и не услышать. В ином случае Виктор бы не позволил сыну войти в ту квартиру, и обезумевший майор не вынудил бы в него выстрелить.

Однако чем больше Тимур прокручивал в голове последние слова соседа, тем больше сомневался в их безумии. Самоубийства, взрыв в жилом доме, перестрелка в торговом центре и последовавшая за ней авария – всё это было слишком для небольшого индустриального городка. «На этот раз они придумали что-то на редкость хитрое, пакостное». Кто они? Неужели люди из Единого Восточного Союза? Как они могут быть связаны с произошедшим в городе? При чём здесь участковый и журналист? Вопросов было много, а ответов – ни одного.

Ближе к утру Тимур погрузился в полудрёму, но по-настоящему заснуть никак не получалось. В камере было довольно холодно, жёсткая кровать скрипела, бельё на ней странно пахло. Мысли притихли в вымотанном переживаниями мозгу, но всё же медленно проскальзывали, словно кадры в диафильме. В коридоре снова захлопали шаги, и Тимур краем сознания подметил, что они быстрее, чем при обычном обходе. Скрежет металлической двери окончательно разбудил его. Он присел на край кровати и увидел в проёме сонного полицейского.

– Громов Тимур Викторович? – спросил сонный голос. Тот кивнул. – Пройдёмте со мной.

Вопреки ожиданиям, на него не надели наручники. Тимура провели в просторный кабинет, где при свете лампы он увидел рослого широкоплечего мужчину. Его форма отличалась от привычной, погоны были с тремя крупными золотистыми звёздами и двумя красными полосами.

– Оставьте нас наедине, – сказал генерал-полковник сильным благородным басом, и полицейский, отдав честь, удалился.

Тимур растерянно проводил своего конвоира взглядом, пока за ним не захлопнулась дверь. Повисшую тишину нарушали лишь звуки удаляющихся шагов. Генерал неспешно сел за стол начальника участка, откинулся на спинку кресла, сложил руки на скромном для его чина животе.

– Вы меня не знаете, молодой человек, но моя фамилия, скорее всего, покажется вам знакомой. Бодров. Ни о чём не говорит? – спросил он.

– У нашего участкового такая же, – робко ответил Тимур.

– Вы правы. Это мой непутёвый сынок. Всегда влипал в неприятности на ровном месте, и тут умудрился наломать дров. Саша сейчас без сознания, но врачи говорят, что скоро он поправится, и во многом это ваша заслуга. Именно вы оказались рядом и вмешались. Выражаю вам за это огромную благодарность, – генерал протянул руку Тимуру, и он неуверенно её пожал. – Я позабочусь, чтобы судья принял верное решение по этому делу. Вы уже проходите по нему как свидетель. Ружье вам вернут после суда, но лучше оформите его на себя, если собираетесь им пользоваться. В этом вам тоже посодействуют. А сейчас вы можете идти.

Тимур стоял как вкопанный, не в силах сдвинуться с места. Генерал посмотрел на него искоса и сказал:

– Что такое? Вы можете идти. Я ещё отблагодарю вас как следует, когда сын поправится.

– Спасибо, – не веря своим ушам, буркнул Тимур.

Он нерешительно вышел из кабинета, и, ускоряя шаг с каждой секундой, выбежал из отделения. Его грудь сотрясал нервный смех. Подступили непрошеные слёзы. Понадобилось несколько раз больно ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. Казалось, мимо пронёсся поезд, что должен был неминуемо сбить. Рассвет только занимался, город спал, и Тимур не жалея ног помчался домой. Ещё никогда бег не давался ему так легко. Только сейчас он понял, сколько в этом действии свободы. Перед ним лежал весь мир и открывались тысячи дорог, среди которых можно было выбрать любую, но его интересовала лишь одна.

Тимуру понадобилось не больше десяти минут, чтобы добраться до своего двора. Не чувствуя усталости, он забежал в подъезд своего дома, взлетел по лестнице и трясущимися руками заколотил в дверь. Наталья тут же открыла ему, изнеможённая и уставшая. Было видно, что она с вечера не сомкнула глаз.

– Боже мой, отпустили, – не веря своему счастью, выдохнула женщина и крепко обняла сына.

Тут же послышался топот босых ножек, и прозвучало радостное:

– Тима, Тима!

Тимур подхватил сестру на руки, расцеловал и они всей семьёй пошли на кухню. Спать уже никто не собирался, поэтому Наталья поставила чайник, попутно стараясь дозвониться до мужа. Телефон Виктора был недоступен, и она вскоре бросила попытки, написав сообщение с просьбой перезвонить. Затем последовала история о чудесном спасении. Она вышла скомканной и сумбурной. Тимур сам ещё не до конца осознал произошедшее.

Наталья же рассказала о том, как ездила к Виктору в больницу. Его реакция на безрассудство сына была ожидаема. Он был в ярости, без конца порывался встать и пойти разбираться, корил себя за то, что не сдал ружьё в утилизацию, когда получил его в наследство. Тимур понимал, что по возвращении отца из больницы ему предстоит тяжёлый разговор на повышенных тонах. Даже если генерал-полковник не солгал и последствий никаких не будет, сам поступок в глазах отца останется безрассудным. Между правильным и безопасным родители всегда выберут безопасное, если речь заходит об их детях. Родителям кажется, что их дети должны делать тот же выбор в отношении себя, с чем последние далеко не всегда согласны. Тимур решил, что не будет сглаживать углы и расскажет отцу всё как есть, кроме одной детали. О том, что ружьё вернут, он решил умолчать. На него были особые планы.

2

Город погрузился в сумерки. К тому времени он провёл в больнице около полутора суток, не приходя в сознание. Его разум погружался в чёрную вязкую пустоту, в которой отсутствовали пространство, материя и время. В этой пустоте было комфортно и тепло, словно ребёнку в утробе матери. Прерывать это состояние не хотелось. То, что подобным образом, вероятно, придётся провести вечность, не вызывало отторжения, отчего пустота затягивала в себя всё глубже и глубже. В один момент блаженство, даруемое пустотой, стало затмевать, вуалировать, а затем и вовсе подло прятать факт растворения в ней. За этой линией пустота становилась абсолютной, и не стало бы той сущности, которая могла бы себя ощущать. Она должна была стать частью этой абсолютной пустоты, как до неё бесчисленное количество других, сделавших её такой титанически огромной. Но он не желал платить такую цену. Зацепившись за остатки самоощущения, друг начал прорываться прочь от пустоты. Ему не был известен путь, отсутствовал даже примерный вектор направленности движения, но казалось, что само движение и есть правильный путь. Он не ошибся. Пустота лениво, неохотно, словно любовница после страстной ночи, стала отпускать его. Разочарованная, она стала отнимать свои дары, положив начало пробуждению, которое без излишних сантиментов выбросило его в объятия боли, голодной, свирепой и такой же бесконечной.

Остатки блаженного безмыслия быстро растаяли. Словно заждавшийся хозяина пёс, тело тут же бросилось к разуму, суетливо забрасывая его сигналами о боли. Главным образом, они шли от головы, которая ощущалась монолитным пульсирующим куском свинца. Где-то в отдалении давала о себе знать потянутая лодыжка и ушибленное при падении плечо. Пошевелиться вышло не сразу. Тело затекло и замёрзло, отчего с трудом отзывалось на команды. Открыть получилось только один глаз, разглядеть им что-то внятное не удавалось, и друг всерьёз стал опасаться слепоты. Когда рука начала слушаться, он прикоснулся к лицу, почти полностью покрытому бинтами. Поправив один из них, сползший на глаза, друг не без облегчения отметил, что не ослеп. Этот факт его приободрил, и терпеть боль стало не в пример легче. Однако то, что открылось его взору, насторожило. Потолок, покрытый трещинами и жёлтыми пятнами, вызвал у него ощущение дежавю. Ему показалось, что он каким-то невероятным образом вернулся в далёкое и такое ненавистное детство – в тот день, когда очнулся в больнице. Тогда трое задиристых одноклассников подловили его после школы, сначала по очереди отвешивали пинки под зад, а затем столкнули в овраг, вдоль которого ему приходилось идти по дороге домой. Его худенькое тельце трепало во время падения, словно тряпичную куклу в аэродинамической трубе. Дети смеялись над ним, пока не увидели, что тот не шевелится, а по лицу течёт кровь. Испугавшись, обидчики сбежали, и друг остался жив только благодаря случайному прохожему, заметившему его тело на дне оврага. Правда, тогда он очнулся в полудреме, перед глазами все плыло и голоса слышались будто издалека. Сейчас же боли ничто не мешало занимать всё его сознание.

Отбросив воспоминания, друг решил во что бы то ни стало сесть. Получалось только слегка раскачиваться с бока на бок, каждое движение стоило невероятных усилий, изо рта невольно вырывались стоны. На звуки прибежала молодая с виду медсестра, невысокая, худощавая, но довольно широкая в бёдрах. Её халат хранил на себе следы неотстиравшейся крови, а белая шапочка, слегка съехавшая на бок, с трудом скрывала густые тёмно-русые волосы, собранные в хвост.

– Слава Богу, вы очнулись, – голос девушки был полон сочувствия. – Вы приехали в очень плохом состоянии. В один момент вас чуть не потеряли. Извините, вам, наверное, очень больно. Я ничем не могу помочь. В больнице закончилось обезболивающее после той аварии на мосту. Если вы перестанете дергаться, будет полегче. Меня, кстати, Диана зовут, а вас? Полицейские зачем-то забрали ваши документы, поэтому вашего имени я не знаю.

Друг притих, вспомнив, кто он такой и что с ним произошло. Упоминание сотрудников правопорядка и вовсе вызвали в нём приступ паники.

– Простите. Я всё болтаю и болтаю. Уже в привычку вошло – забалтывать пациентов. Некоторым становится легче и они засыпают. Что только не придумаешь, когда нет лекарств. Вам что-нибудь нужно? Может, воды? – спросила доброжелательная медсестра.

Через сломанный нос воздух почти не проходил, дышать приходилось ртом, отчего в нём пересохло так, что не получалось сказать ни слова, поэтому друг едва заметно кивнул.

– Хорошо, одну минуту, – сказала девушка и вышла из палаты.

Друг закрыл глаза и, стараясь ровно дышать, начал рассуждать. Положение было незавидным, но не катастрофическим. Полиция не выставила охрану у палаты, а значит, не подозревала его ни в чём серьёзном. Потеря документов и оружия уже не играла роли, так как работа «в поле» ему больше не грозила – с этим можно было смириться. Осталось только сбежать из больницы и добраться до новой базы, а этого не сделать, если не встать. Собравшись с духом, друг согнул ноги в коленях, повернулся на бок. Накатила тошнота, но он не обратил на неё внимания. Уперев ладонь в койку, друг начал поднимать корпус, стараясь одновременно скинуть ноги вниз. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не закричать. Перед глазами залетали мушки.

– Вот, принесла, – сказала медсестра, вернувшаяся со стаканом воды. – Ой, что вы делаете? Вам рано. Ладно, давайте помогу.

Приняв вертикальное положение, друг припал к стакану вожделенной воды, ещё тёплой. Она пахла накипью и немного железом, но каждый глоток буквально возвращал его к жизни.

– Ещё, – просипел он, осушив весь стакан.