Ликвидатор. Книга 3. И киллеру за державу обидно

И Махалину, и многим другим теперь этот человек, несмотря на «ширму», был виден насквозь. Выбор у обвиняемого был небольшой: с одной стороны фото- и тележурналисты с камерами, с другой она, как он был уверен, случайно добравшаяся до этого момента, что было почти правдой. Его нервозил не столько сам взгляд, а его победная интонация, которую он сравнивал со взглядом зайца, подсматривающего за попавшим в капкан волком, злорадствуя. Но в отличие от представляемого волка, Пылев с трудом, в муках, признавал, что совершил ошибку, оставив ей жизнь, а теперь вынужден терпеть этот издевательский взгляд, как он считал, пустого места.

Уперевшись взглядом в пол, он предпочел спрятаться от первых. Постепенно лоб его покрывался испариной – джинсовая голубая рубашка явно «грела» как шуба, а гнев, накапливающийся в сознании, и вовсе нестерпим. Звериное чутье подсказывало, что избежать заслуженного не получится – надежды тщетны. «Эта тварь.., тварь, тварь, тварь! Она, выступая перед присяжными, сделала все, что бы я выглядел мерзавцем! Суууукаааа! Какая-то баба, которую я пожалел, уболтала этих лохов, и они поверили, кажется, ей! Мы же договорились со старшиной присяжных, все было на мази! Так нет, эта ведьма все испортила! Если бы не она, лет через пять, максимум шесть, я бы был дома… Откупился бы, свалил, а потом разорвал бы эту ничтожную сучку!»…

Она смотрела урывками, внутренне все же опасаясь его до сих пор, будто желая прожечь насквозь как раз в тех местах, куда входили пули в голову ее мужа. Сжимая обоими глазами его голову с русыми волосами, опущенным лицом, этими неприятными по форме ушами.., нет, нет, в нем все было неприятно и именно это вселяло эти необоснованные опасения! Как неприязненно относится человек к суете змей и мелких грызунов, так и она не могла себя перебороть в своей неприязни, исходящей просто от его существования.

Надежда словно мяла пылевский мягкий череп в своих руках, продавливая его навстречу идущим пальцам, цепляясь ногтями, разрывая, потом восстанавливая, и снова все заново, наслаждаясь в представляемой бесконечности. Она вот уже десяток лет каждый день чувствовала боль, испытываемую Тимуром в то утро, теперь его тогдашние ощущения стали ее собственными. Все это усиливалось сейчас каждую эмоцию, женщина с негодованием выливала в этот череп… выливая, знала – он это чувствует, понимая, откуда приходящее и что это.

Еще немного и облегчение, так ожидаемое и необходимое все эти годы, постепенной теплотой обхватывало огрубевшее и разучившееся отступать перед опасениями сердце. Одновременно Олег пытался движениями своей головы уходить от телепатически давящего на его черепную коробку. Ничего не получалось, он только причинял себе еще большую боль. Застонав, Пылев остановился на одной мысли: «Это же навсегда! Она… эта мерзость никогда не отвяжется от меня. Где бы я ни был, чтобы не делал, теперь она в моей башке… – это она причиняет такие мучения! Надо, надо было валить не одного этого урода, всех, всех! Надо было валить с «прицепом»[9 - То есть не только одного мешающего человека, смерть которого, как тогда казалось, решит все проблемы, но и всех рядом находящихся, в случае с Тимуром Хлебниковым – и жену, и детей. Из показаний Алексея Кондратьева.]. Пусть нужно было бы подождать еще пару дней, да хоть месяц, и валить всех… с детьми, с собакой, с говном их! Мать их!..».

Боль усиливалась, все больше от страдающей гордыни и тщеславия, не имеющих больше повода для радости, но постоянно унижаемых своей же бездарностью и сегодняшним бессилием, став уже не столько болью, сколько ужасом, преследующим постоянно с этой минуты. Он украдкой взглянул на Хлебникову, два штыка кольнули навстречу через глаза в лобные доли мозга и сразу отпрыгнули, не в состоянии держать теперь его взгляд… отпрыгнули, оставив боль, причиняемую вращающимися немилосердными шнеками, настолько реально ощущаемую, что можно было понять – вращение происходит в разные стороны.

Усилием воли он снова поднял голову, но взгляд получался рассеянный, не противостоящий, а мягкий, податливый, растерянный. Она, наконец, женской интуицией почувствовала слабость, только ухмыльнулась, подняв голову еще выше, и слегка кивнула, будто спрашивая: «Помнишь Тимура? Теперь я не дам тебе его забыть никогда!». Одному Богу известно, что сейчас ей приходилось преодолевать ради этих нескольких секунд. Пылев удержался, что придало сил. Взгляд стал наполняться силой, гордостью, властностью, той самой, что заставлял многих отворачиваться от него, просить, умолять, и умирать просто так.

Такие минуты тонки и неоднозначны. Лишь только фотографы разглядели слабинку и образовавшуюся брешь в «газетной» защите, что частично открыло лицо подсудимого, сразу защелкали затворы фотокамер, засверкали фотовспышки, оживив монотонное чтение озвучиваемого приговора.

Почему-то после этого все находящиеся «за стеклом» с еще более великим напряжением начали вслушиваться в каждое слово, изрекаемое Председательствующим. Даже «не свои» приговоры заставляли напрягать слух, улавливать каждое слово, осознавать тяжесть чужой судьбы, соизмеряя наказание преступлению, высчитывать пропорции, зависимости, на основе которых пытались высчитать и свой срок…

Грибкову дали небольшой срок, который увеличивался на следующих нескольких процессах на год-два. Избежание тяжкого, вполне заслуженного наказания, с пониманием того, что Пылеву это не удастся, сегодня наложило на его лицо тень злорадства, не сползающую до самого окончания. Сыплющиеся огромные другие срока на находящихся позади него в «аквариуме», заставили отодвинуться от них ближе к стеклу и смотреть только вперед. До него не было никому дела, зла к нему тоже никто не испытывал, правда, ощущаемая им самим простая, зато непрекращающаяся неприязнь, отражающаяся от гладкой поверхности стекла во взгляде каждого, сталкивала его самого в злобу, направленную ко всему и ко всем. Интересно, что то же самое испытывал и Олег Пылев, но он не мог перекрыть эти эмоции таким же злорадством. Любому обвиняемому в этом зале было и проще, и легче…

Махалин получил срок за двадцать лет, второй суд отправит его стараниями федерального судьи Откина на вечный, который он воспримет мужественно, лишь с одной мыслью о Грибкове: «Почему я не убил этого урода, столько было возможностей?! И ведь не было бы ничего. Какой дурак этот Пылев! Че мы поперлись в эту Одессу, нахрена нам сдались эти скачки?! Чем я думал?! Обоих их надо было валить.., обоих! И «Пыля» и «Булкина»! Ну ничего, может быть еще откусаемся!».

Не могу не сказать здесь об участи Олега Михайлова[10 - Дело Олега Михайлова рассматривалось на следующем суде, совместно с Олегом Пылевым, Сергеем Махалиным, где все втроем получи пожизненный приговор.], на показаниях которого была основана основная часть второго суда. Делаю это не столько по своей прихоти, в предыдущем томе мое мнение есть, сколько по просьбе Надежды Юрьевны, испытывающей личную благодарность к этому человеку за его показания, многое раскрывшие на этих заседаниях – он выступал свидетелем на «её» процессе, рассматриваемом убийство ее мужа. Через год государственный обвинитель запросит ему восемнадцать лет, на столько же он и рассчитывал. Это подтверждали и оперативные сотрудники и следователи прокуратуры, проводившие до суда расследование, так и должно было быть, если бы не.., если бы не то, что мы вряд ли точно узнаем.

Предъявленные ему десять убийств, по мнению судьи Откина (на процессе, описываемом изначально, Председательствующим выступал федеральный судья Усов) «потянули» на «пожизненное заключение». Оглашение в приговоре этих двух слов, тогда взорвало зал непредсказуемыми, небывалыми по силе эмоциями. Сам подсудимый ясно расслышав их, несколько минут переспрашивал у окружавших его «подельников». На вопрос «Его чести»: «Подсудимый, ясен ли Вам приговор?» – ответил: «Дааа.., да нет». Председательствующий сдвинул брови, «проложив» между ними две глубокие бороздочки кожаных складок, нахмурился, и напрягшись в скулах, повел подбородком в сторону. Вернув эту часть лица на место, с явным неудовольствие поинтересовался:

– Ну и чем же он так вам не понятен?

– Восемнадцать?… Вы сказали «восемнадцать»… илиии?.. – Зал затих, все устремились взглядами на ставшего центром вселенной человека в мантии, с которым никто не мог согласиться в случае «приговора навсегда»:

– Пожизненное заключение, то есть безвременное. Вы будете иметь право подать через двадцать пять лет прошение на помилование.

– Двадцать пять… – Надежда, хотя бы на эту цифру, проскочила в осипшем мигом голосе, а проскочив, потерялась в повисшей тишине.

– Вам объяснят ваши товарищи… Можете обжаловать в процессуальном порядке, если желаете… ПО-ЖИЗ-НЕН-НОЕ ЗАК-ЛЮ-ЧЕ-НИ-ЕЕЕЕ…

– Понят-т-т-тно… – До Михайлова дошла суть фразы, но свое положение он сможет осознать только через несколько месяцев, поняв, что никто ничего сделать не может, что он оставлен, брошен, погребен обстоятельствами заживо. Постепенно начнут наяву являться убиенные им, он найдет утешение в вязании. Постепенно связанные шерстяные носки станут получаться с семью-десятью пятками. Распуская свои забавные со стороны изделия, Олег повторяет все заново, пока не стираются пластмассовые крючки для вязания.

Постепенно человек утрачивает индивидуальность и сознание, превращаясь в тень себя, после в тень тени личной, затем чужой, следуя в пустоту и, наконец, превращаясь в тень пустоты, уже не помня ничего из ставшего ничем, в ничтожестве и пропадая…

Так умерщвляет даже в раскаянии уныние, не дающее сделать человеку такой нужный спасительный шаг…

Случайно дошедшая весть о сроке Михайлова взорвала эмоционально Надежду: «Как он мог?! Как ты, судья, твою мать, мог так поступить?! Ты же весь процесс подряд пользовался его показаниями, каждый раз говоря, какой он молодец, и что это обязательно учтется. (Это действительно так, очевидцами тому были десятки присутствующих.) Какое лицемерие! Мало ли, что этому судье не поверилось в его раскаяние – да и хрен с ним! Так же нельзя! Надо что-то делать! Рядовский, Ванин, Трушкин, они же уверяли и его, и меня в период дачи им показаний еще на «нашем суде», что он заслужил, как и Пустовалов, и Грибков, как и Леша Кондратьев, в конце концов, конечный срок. Почему у них конечные срока, а у него нет?! Ничего, все исправим, они же обещали, значит просто какая-то ошибка! Я им верю, я верю ребятам, я же видела блеск уверенности в их глазах! Ничего, сегодня же поговорим»[11 - Строки из «Черного дневника» Надежды Хлебниковой. – Прим. авт.].

Наступившая очередь Олега Пылева, притянула все внимание присутствующих к его персоне. «Момент славы» не принес ему ни малейшего удовлетворения, а вот произнесенные после зачитывания всех «подвигов» слова приговора, оказались…

А убийцы кто?

Со стороны такая Надина забота о «пехоте» мало кому была понятна, но именно вышеперечисленные опера и следователи проводили с ней долгие беседы, уверяя, что убийцы по безысходности, по слабости, есть те же жертвы, как бы странно это ни звучало. Конечно, они должны, обязаны и непременно будут отвечать за свои поступки и преступления, никто их не собирается оправдывать, что невозможно в принципе, но учитывать это необходимо!

Киллерами тоже становятся по разным причинам, но и тех и других нельзя смешивать с другими, убивающими себе подобных, поскольку даже психиатрия подразделяет их всех по группам. Киллер – это, в отличии от убийцы, проводник зла, но не его генератор, убивающий выборочно, профессионально, имея свои принципы, берясь за убийства тех, кого считает возможным, впрочем, это очень индивидуально, здесь многое зависит от личностных качеств человека, к примеру одним нравится убивать, другим приходится перешагивать через себя. Кто-то совершает это, получая удовольствие, ища и предлагая новую жертву, иные, убив единожды, не знают, куда деваться от преследующих кошмаров.

Киллер, подходящий к своей «работе» профессионально, а не любительски, то есть не имея специальной подготовки, но взявшись за дело, будучи дилетантом, больным психически быть не может, напротив, психика такого обязана быть уравновешенной, надежной, лучшей среди людей. Так, по уверениям психиатров, должно быть, но, исходя из моего опыта, могу констатировать – и здесь случается по-разному! В основном, простые ребята, взяв оружие, употребляют его как получится, продумывая поверхностно свои действия, а может и вовсе палят куда и как придется.

Если брать примеры убивавших в нашем «профсоюзе» – это почти все его участники, то многие, вынужденные это делать, «отрабатывали» таким образом, чтобы все скорее закончилось. Примеров тому множество, некоторые приводятся здесь, какие-то могли быть прочитаны в предыдущих томах. Были и такие, по их личному признанию в разговорах «тет-а-тет», которые настолько желали окончания истории с порученным им убийством, что с радостью бы согласились быть задержанными на месте преступления, конечно, еще до его совершения. Может быть, так и было бы ими подстроено, если бы не уверенность, что это так же своего рода «билет в один» конец, после «приобретения» которого ожидать прощения не представлялось возможным, да и в случае такого счастья убивать все равно пришлось бы.

Не глупыми были и стоящие во главе, очень быстро они поняли, что вместе с новичком-исполнителем необходимо посылать и прошедшего такое «тестирование»: понимая, что сзади новоиспеченного стрелка стоит некто без страха и упрека, наблюдающий за его действиями, а в случае необходимости способный заставить стрелять, ведь пистолет, которым обладал «контролер» может быть направлен в любую сторону, молодой человек, как бы перекладывая мысленно свою вину именно на него, выполнял поставленную задачу более успешно, чем мог бы это сделать самостоятельно!

Потом о проделанной «работе» докладывали оба, естественно раздельно. Пылев, в основном он, внимательно выслушивал рассказы, сопоставлял, принимал решение о дальнейшем, оставляя на прежней работе, имеется в виду общие задачи «профсоюза», в выполнении которых «аттестуемый» принимал участие до «теста», или продолжая аттестацию следующим заданием. В «лучшем» случае человеку предлагалось войти в число штатных исполнителей, отказ от чего был равносилен, в конечном итоге, смерти, «Саныч»[12 - Олег Пылев.] не переносил отказов.

Нужно заметить, что после преодоления себя, хотя бы единожды, в памяти человека остается небывалый прежде восторг гордыни, поражающий каждого, прошедшего подобный рубеж, с обостренным ощущением своих силы и возможности, которые в себе индивид не знал и не чувствовал ранее. Далеко не все способны быстро прийти в себя, вспомнив, что именно он сделал и как это соотносится с моралью и законом. Подавляющее большинство людей легко согласятся стать сверхчеловеком, а множество из них способны считать, что первый шаг к этому – убийство себе подобного.

Не углубляясь в частности, более слабые, останавливаются на выполнении поставленных задач и получения за это денег, сполна исчерпывая этим свои амбиции, даже не ставя каких-то других целей. Другие, именно исходя из необходимости достижения целей, приходят к необходимости убивать, третьи имеют сторонние мотивации, и каждый по своему преодолевает чувство собственной безопасности, что на самом деле делать нельзя, поскольку именно оно и лежит в основе всех навыком, присущих этой древней аморальной «профессии».

Рано или поздно нормальный человек устанет, возведший ее в ранг искусства, скорее всего, захочет либо прекратить свою деятельность, либо окончить ее так, чтобы об этом, как он может надеяться, говорили веками, при этом желая погибнуть сам – это следствие видоизмененного сознания, извращенности понимания добра и зла, красоты и ее противоположности, первенства гордыни и привычки властвовать над чужими жизнями, что неминуемо отразится и на власти над своей собственной. Такой человек, становясь «художником», наверняка пожелает, как-то зафиксировать свое «творение» в истории, и рано или поздно начнет трудиться на созданием шедевра, как ему будет казаться. (Надеюсь, читатель понимает, что автор здесь пишет не о себе.)

На самом деле убийство всегда останется убийством, а смерть – переходом между двумя мирами… много ли вы видели киллеров, соответствующих последнему описанию? Пожалуй, ни одного. Причина в том, что они либо мало живут, либо подпадают под арест, и это для арестованного далеко не всегда плохо, либо зарабатывая[13 - Одними убийствами не заработаешь, это может быть комплексный заработок, скажем, когда человек выполняет еще какие-то функции, и имеет долю с другого.], начинает ценить комфорт, богатство, спокойствие, свою жизнь и свободу, что приводит к неизбежным боязни и неотступному беспокойству, благодаря чему и разумный преступник начинает стремиться изо всех сил достичь статуса честного человека, отойти от рискованного криминала, «замести следы», при этом действительно пытаясь стать если не честным и добропорядочным гражданином, то хотя бы таким выглядеть, что мы и видим на примере многих выдающихся, как принято сегодня называть, «авторитетных бизнесменов».

Хотя странно было бы предполагать, что остаться на плаву с миллионами, не «закопав» при этом, ради своего спокойствия, очевидцев из среды своих подчиненных, имеющих о тебе опасную информацию, могущих в случае ареста дать показания на тебя, уже такого некриминального и правильного; иногда, как в случае с Пылевыми, требующих какую-то оплату, а денег жаль, да и перестроиться самому, отказавшись от такой надежной и простой формы решения любых вопросов, как прежние методы – «нет человека – нет проблем», вряд ли согласятся, а потому спрос на «штатных» киллеров всегда будет!

Конечно, если человек не собирается покидать криминальный мир, выбрав приверженность ему на всю оставшуюся жизнь, дело другое, но и тут действуют очень схожие с описанным механизмы, ведь ценности, богатство, власть и возможность всем этим пользоваться – и есть наиглавнейшая цель любого криминала…

* * *

Есть в преступных сообществах люди, уверенные в своей принадлежности к этой «профессии», однако на деле просто убийцы. Кому-то из них это нравится, кого-то тянет по диагнозу, кто-то доказывает таким образом себе свою состоятельность, самоутверждаясь, но большинство из них только проводники зла, аккумулируемого в других сердцах, как правило, предпочитающих не пачкать кровью свои руки. Вот где настоящее зло, вот кто действительно виновен на все сто процентов, имел мотивации, заставлял, шантажировал, платил, инициировал, был заинтересован. Именно от этих людей исходит смерть, уничтожь их – и исчезнут причины, убери же исполнителя – и на его месте появится другой, третий, а может быть и сразу несколько, способных забирать не по одной мешающей кому-то посторонней жизни, а по нескольку. Для правосудия же без этих «исполнителей» нет и заказчиков, они единственный путь к верху цепочки, учитывая именно это, Надежду аккуратно подводили к тому, что подходить к каждому необходимо индивидуально, скажем, не прощая, даже не обязательно понимая, но учитывая вклад каждого в расследование, что не только справедливо, но просто необходимо.

Не сразу она сознательно согласилась на это. Слишком тяжело, опасно, часто унизительно выглядел ее путь к этому суду, даже с оглядкой назад, когда многое сглаживается памятью, временем, многими другими меняющимися факторами. Но пришел день, когда смертельно раненное сердце не только успокоилось в отношении этих нескольких молодых людей, но и попыталось встать на их защиту.

Пристально вглядываясь в каждого, она смогла рассмотреть сквозь призму испытанного ей самой, ими пережитое, испытанное, их страхи, страдания, внутреннюю борьбу, продолжающиеся и сегодня. Конечно, не ко всем прогрелась ее душа, не к каждому тянулась в желании помочь, спасти.

Воистину, такие люди не только знают, но доказывают: насколько коротко расстояние от любви до ненависти, настолько же оно мало и в обратном направлении!

Хлебникова постепенно начала помогать убийцам, даже Кондратьеву, застрелившему ее мужа, пересилив себя, передала продуктовую передачу, понимая, что сейчас он такой же союзник, как и сами милиционеры. Деньги постепенно иссякли, большую сумму «съели» похороны и поминки, тогда она не была в состоянии думать о живых детях и себе больше, чем о необходимости, как ей казалось, увековечить память супруга. У нее осталась после него огромная квартира в центре города, прекрасная дорогая дача, продай что-то из этого и живи безбедно – далеко не всем выдаются при таком несчастье такие бонусы!

Надежда Юрьевна решила оставить все нетронутым, не станем разбираться почему, а денег никто не давал, потихоньку начала зарабатывать сама, благо промежуток этот оказался небольшим, пока ей не предложили неплохой и стабильный бизнес. Как могла в течении пяти лет, она надоедала всякого рода следователям, оперативным сотрудникам, прокурорам, даже высокопоставленным лицам, не очень желавшим заниматься при перегруженности того времени, очевидным «висяком», и происходило это тем более настойчиво, как только несчастная ощущала себя более-менее в безопасности.

Ей шли все-таки навстречу, не отталкивали, хотя и видели ее нерациональную импульсивную одержимость, с совершенно отсутствующим пониманием, что такая ее деятельность больше вредит ей, делу, лишний раз напрягает самих преступников, которых она безумно боялась, но, как маленький ребенок от любопытства лезет туда, где может убить, толкалась вперед, не остывая в порывах мести. Именно это было главным, она сама и дети, тем более весь окружающий мир оказались в конце списка.

Конечно, она не бросила своих чад, но так нужное им материнское тепло, любовь, связь и открытость сердец матери и ребенка она заменила минимумом – кормила, обстирывала, заботилась, как робот, почти безэмоционально, говоря даже с ними о кладбище, убийстве, ходе расследования, постоянно предупреждая об возможной опасности, заставляя быть внимательными и собранными, что детки и впитали с молоком матери ее холодность, чувство опасности, третьестепенность своего для нее существования, чем и отвечают ей, разумеется, сегодня…

Мы привыкли говоря о насильственной смерти, всегда подразумевать лишение жизни человека без его на то согласия, но так ли это? Что можно сказать о человеке, убившем любовь? А как относиться к матери, «греющей» своих малышей «льдом» безучастия? Что вы скажете о предпочтении всеуничтожающей внутри человека мести, убивающей не столько виновника своего возникновения в сердце несчастного, сколько душу своего временного хозяина? Что в нем одинакового с убийством обычного человека? Ничто из перечисленного не угодно Богу. Это может показаться надуманным, предрассудочным, устаревшим, даже невероятным, но именно так можно провести черту между добром и злом – так и только так! Что не угодно Господу – зло, на что Бог благословляет, может быть только добром.

В старину человека, осквернившего Имя Бога, подвергали казни, это было не так давно – четыре века назад на Руси, раньше или позже то же самое происходило по всему миру. Почему? Этот человек своими действиями соблазнял слабые души других, убивая в них веру, и назывался скверным. Женщину, предпочитающую заботе о своих детях водку или наркотики, лишают материнства, потому что предпочтение такое есть не человеческое и даже не животное действие. Месть нами объясняется и даже часто принимается за норму в реакции человека на причиненную ему обиду, однако и закон судит человека за убийство из-за мести равно с обычным убийством по любой другой причине.

Мать, сделавшая аборт, убила свое чадо уже живое и обладающее всем, чем обладает обычный человек, плод – это человек, как бы мы ни пытались доказать другое в попытке обосновать свое желание остаться свободными от забот по взращиванию и воспитанию маленького ребенка – в основе этого, как и всего ранее описанного, гордыня и эгоизм.

Так убийца кто?!

Если вы думаете, что я пытаюсь оправдать себе подобных, когда-то бывших преступников, то очень ошибаетесь. Все верно – это мои слова, мои мысли, мои обоснования, я высказал их вдове, совсем не желая ее оскорбить, и не обидел-таки, но услышал, что именно это она поняла, когда пыталась изменить свое мнение в отношении тех парней за решеткой. Надежда нашла в себе нечто равное убийству, что может обнаружить в себе почти каждый, долго признавала себя обладателем и споспешником этих действий, в результате чего смогла поставить себя на один уровень с убивавшими не по своей воле, и даже увидела себя в чем-то ниже их, так как, в отличии от них, посыл исходил не от кого-то, а от нее самой.