Серая ветка

Фото 2

Нет, я не ждал какого-то чуда, архитектурных красот. Я ждал хоть какого-то гостеприимства, неуловимой зазывности, родственности, свойскости, чего-то, что поманило бы мою душу и душу моего Мити.

Разочарование. Досада. Облом.

Но тут мне стало стыдно перед районом, в котором живут тысячи людей, а многие наверняка любят его – то есть на самом деле любят себя и своих близких, живущих здесь.

Да, может, причал и не очень пригляден, но откуда ты знаешь, что там дальше? Легко судить по верхам, ты потрудись, любая любовь требует труда, пройди хотя бы по улице, присмотрись, почувствуй.

И я пошел.

Я шел, и асфальтовая дорожка с газонами и кустами по бокам, казалось вполне ничего себе. Если смотреть только вперед и перед собой.

Но по сторонам все те же многоэтажные дома, дома и опять дома.

Я прошел не меньше километра и, хотя впереди угадывался еще долгий путь, возникло ощущение тупика.

Отдельно стоящий дом словно ударил меня по глазам, по мозгу.

Фото 3

Он был огромен и чужд, он был мертв, как обелиск.

И небо над ним было пустым и блеклым.

Хочу домой.

Но дома нет.

Нет дома, нет жены и сына.

Нет мамы.

Нет родины.

Я завидую тем, у кого есть место рождения, детства и юности, откуда все началось и куда можно вернуться. И даже не возвращаясь – чувствовать эту нить, заглядывать памятью и знать: ты всегда будешь это любить, и тебя здесь будут любить. Идти по улицам, если в городе, по тропинкам, если в селе. Вот тут был дом, а теперь его нет, тут, наоборот, возник новый дом, тут был магазин – и сейчас магазин, вот он, родимый, даже вывеска не изменилась, надо же! Сравнивать свое прежнее со своим настоящим, грустить и радоваться.

Главное слово – свое.

А вот почувствовать своим все огромное российское пространство, сколько ни пытался, не получается. То есть умом, да, понимаешь, а душой нет. Я могу представить, что, например, Байкал это красиво, величественно и что это тоже мое, но я его в глаза не видел, зато хорошо помню немецкое озеро Ванзее на окраине Берлина. Получил грант за лучшую студенческую работу, три месяца лекций и практических занятий, жил в благоустроенном общежитии, в каждом номере туалет и душ, общался с молодежью из разных стран, ездил на велосипеде к озеру мимо богатых пригородных вилл, там плавал и лежал на аккуратной немецкой травке, немного влюбился в женщину лет тридцати, очень стройную, которая приезжала на маленьком автомобиле через день ровно в четыре часа дня, загорала на уходящем солнце с обнаженной красивой грудью и ровно в шесть вечера уезжала. Скорее всего, она была немка, хотя я не услышал от нее ни слова. Окружающие молодые мужчины не подсаживались, не пытались снять одинокую красавицу, у них это не принято. Я бы попробовал, если бы знал язык. Хотя нет, вру, не попробовал бы. Не из таких я, к сожалению, кто умеет снимать на пляже, на улице и вообще – нигде.

Но я не об этом, я о том, что это самое Ванзее осталось немного моим, хотя оно немецкое, а Байкал абсолютно чужой, хоть он русский, вот какие странности.

Родины в прямом смысле слова у меня нет потому, что через три месяца после моего рождения мама с папой, лейтенантом, недавним выпускником Кемеровского высшего военного училища связи (его теперь тоже нет, расформировано), увезли меня из «точки», где он служил, в маленький южно-уральский городок, а оттуда в Казахстан, из Казахстана в Смоленск, из Смоленска в белорусский город Щучин, там отца застал распад Советского Союза, переформирование армии, у него был выбор – ехать неведомо куда в новообразованную Россию или остаться здесь и принять для себя и семьи белорусское гражданство. Он выбрал второй вариант, да и маме нравилось в Щучине, она была там заместителем главврача больницы. Потом отца, к тому времени майора, перевели в Гродно, где я закончил школу. И поехал поступать в Минск, поступил, учился, но после второго курса сорвался в Москву. Сдал экзамены в Бауманку, куда принимали с неоконченным высшим и даже высшим, не знаю, как сейчас. Потом умерла мама, отец остался один, вышел в отставку… Но это уже отдельная история. Важно то, что нигде я не успевал врасти, освоиться, ничто не успел почувствовать родиной.

Мне всегда было интересно посмотреть на то место, где я появился на свет. И восемь лет назад выбрался – это край Пензенской области, место глухое, я был без машины, поэтому пришлось добираться автобусом, а потом идти пешком, но не долго. Военстанция, как называли ее местные старухи, базировалась в поле за околицей, три или четыре вагончика, обнесенные забором.

Я пошел туда, куда они указывали, и не увидел ни вагончиков, ни забора. Вообще ничего. Пустое поле с кротовьими холмиками. Даже следов не осталось. Несколько снимков я тогда сделал, вот один из них (фото 4).

Я вернулся в село, поспрашивал, помнит ли кто военных, которые здесь находились. Никто ничего толком не сказал. Одна старуха радостно закивала: «А как жа, помню, харошия были люди, помню, солдаты, да, а как жа! Раньша тут всё была, а теперь ничего нету!»

Фото 4

Я видел, что она тоже не помнит, но хочет помнить и заодно сказать приятное незнакомому вежливому молодому человеку.

Нет этой точки.

Но село пока осталось, а ведь именно оно значится местом моего рождения. Вот въезд в него.

Фото 5

Вот улочка, где я встретил памятливую старушку (фото 6).

В конце улицы видна машина «Волга», на ней, как мне объяснила старушка, приехали к кому-то родственники «с городу».

Фото 6

А вот ее двор, куда я зашел, попросив у доброй бабушки попить:

Фото 7

Она дала мне большую кружку холодной колодезной воды и рассказала, что село когда-то было большое, богатое, а раньше еще больше и богаче – когда тут, по ее словам, «крепостная барыня жила».

– От нее и дом остался, в нем школа была, потом новую построили. А дом был харошай, его и хоть сейчас в порядок привесть можно, только кому надо? Тебе не надо?

– У меня столько денег нет.

– Это фактор! – неожиданно выразилась старуха.

Впрочем, почему неожиданно? Ей лет семьдесят пять, в советское время она была молодой, грамоту наверняка знает, радио и телевизор работали, про всякие факторы она не раз слышала.

Я захотел глянуть на бывший господский дом, она проводила.

Дом был брошен, но стенами еще крепок. Действительно, иметь бы деньги и желание, вполне можно восстановить.

Фото 8

Но я зашел внутрь и понял, что денег и желания должно быть очень много (фото 9).

Да и зачем такой дом в пустеющем, умирающем селе, вдали от нормальных дорог, включая железную? Ни охоты здесь, ни рыбалки, ни особых красот природы – лесостепная скудная местность. Об этом я сказал вслух – другими словами, помягче. Старуха возразила:

– Охота не знаю, а рыбалки почему нет, рыбалка есть, тут речка недалеко, я не пойду, ноги слабые, а ты сходи.

Фото 9

Я сходил и за полем, за пригорком и рощицей обнаружил, действительно, речку. Тихую, заросшую кустарником и редкими деревьями, красивую, тут можно хорошо посидеть и задуматься (фото 10), если, конечно, убрать за собой следы пребывания тех, кто уже тут сидел и задумывался в хорошей, судя по всему, компании (фото 11).

Я не хочу, чтобы у сына было так же – то есть некуда вернуться, нет места с воспоминаниями детства и юности, нет тяги туда, нет связи, нити, что тут еще говорить, и так понятно.