Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том

– А это что? – бросила она укоризненный взгляд на безмолвно стоящего помещика, разинувшего в изумлении рот.

Он, не в силах что-либо ответить, выдавил из себя кое-как лишь какой-то мычащий звук.

– Как нехорошо обманывать тех, кто знает больше, чем сам хозяин, – назидательно подметила монашка, разложив на столе свой большой чёрный платок с начертанными на нём тайными знаками, и, не спеша, переложила в него из тайника всё золото и деньги.

Связав вместе четыре угла платка, она, с трудом взвалив узел на плечи, прошла мимо сражённого Пантелеймонова и горничной девки. И только когда её след простыл за воротами, тайные чары внезапно рухнули и помещик с горничной очнулись.

– Обокрала! – заорал он во все горло. – Чертовка в монашеском образе обокрала! Спустить собак, догнать, забрать…!

Перепуганная сенная девка тоже закричала о воровстве и, не переставая креститься, каждому, кто встречался на пути, божилась:

– Ей-богу, вот вам крест, своими глазами видела хвост! Монахиня ходила по комнате и мела пол хвостом!

Разъярённые псы стремглав неслись за монашкой.

Монахиня бежала быстро, почти не глядя на дорогу. Её длинные ноги, сильные, как у мужчины, не давали ей замедлиться, даже по колено утопая в снегу.

Собаки гнали монашку в сторону пруда, и там она с налёту, не заметив подёрнутой тонкой кромкой льда проруби, ступила на неё ногой и пошла под воду, навеки унося в глубину помещичье богатство.

Помещик Пантелеймонов, задыхаясь от бега, опустился на корточки у проруби, поглотившей его сокровища, и отупевшим от горя взором смотрел в смыкающиеся водяные круги. Туда же, в открывшуюся бездну вод, капали его горькие слёзы. Сняв с головы шапку и утирая их, он причитал:

– Погубила, обокрала меня заблудшая душа…

Стоящий рядом с ним псарь неуместно посочувствовал:

– Да шо вам, барин, одна заблудшая душа, когда вы тыщей душ владеете?

– Что? – взревел разгневанный помещик и, срывая свою злость, несколько раз огрел холопа плетью, после чего приказал: – Ныряй за ней и достань мне эту ведьму со дна…

Но сколько ни искали по его приказу в пруду золото вместе с утонувшей монашкой, так ничего и не нашли.

Смерть монахини Анастасии сильно изменила жизнь Сергея Ивановича. Ему казалось, что её проданный дьяволу дух, в чём он был абсолютно уверен, поселился в особняке и денно и нощно следит за ним и изводит кошмарами.

Зима закончилась, и лёд на пруду сошёл, а там уже и тёплое лето пришло на землю. И вот однажды в светлую ночь полнолуния Пантелеймонов сам отправился на поиски затопленного сокровища.

Плескаясь в воде, он добрался до того примерно места, где утонула монахиня и где теперь его окружили лунные разводы. В высвеченном до самого дна пространстве пруда помещик увидел разбухшее лицо утопшей монашки, которая вдруг открыла свои налитые красными прожилками глаза и, злобно растянув губы в похожей на оскал улыбке, посмотрела на него. Ужас пронзил Сергея Ивановича насквозь, и он, вынырнув на поверхность, усиленно размахивая руками, погрёб к берегу, а монахиня тянулась за помещиком костлявыми, с длинными ногтями руками и пыталась ухватиться за него, но её ладони скользили по мокрому телу и срывались, оставляя за собой глубокие кровавые царапины.

Сергей Иванович, не помня себя, с криком ужаса выскочил из воды и, в чём был, сопровождаемый призраком монашки, помчался к дому, не чуя под собой ног.

Всю оставшуюся ночь, дрожа от пережитого ужаса, он полными стаканами пил водку, которая на него совсем не действовала, оставляя разум абсолютно трезвым, вскрикивал от прикосновения рук служанки, смазывающей огромные ссадины на его спине лечебным снадобьем, и думал, думал, думал в панике: что же теперь делать?

К утру Сергей Иванович твёрдо созрел в своём решении осушить и сровнять с землей проклятый пруд. Но сначала вытащить оттуда тело продавшей Сатане душу монашки и похоронить, вбив в её грудь осиновый кол.

С того же дня все свободные людские силы были брошены на это.

Вода откачивалась из водоёма, бьющие родники отводились в сторону, а образовавшаяся огромная яма засыпалась грунтом.

Тело монашки на дне найдено не было. Не нашли, впрочем, и её платка с золотом. Из-за чего помещик Пантелеймонов всё чаще думал о том, что, может, и не утопла она вовсе, а своими шельмовскими происками нагнала на него сильный морок. И теперь так изводит его, что он покоя не знает, а только день и ночь думает о ней.

Семья помещика также страдала из-за мистического образа монашки, призраком поселившейся в доме. Она бродила по длинным коридорам, заходила в комнаты и могла проникнуть в любое помещение огромной усадьбы.

Больше всех от прижившегося в доме привидения доставалось детям помещика, которых монахиня сильно пугала своим внезапным появлением в ночи. Она усаживалась на край их кровати, поправляла малышам одеяла и пела колыбельные песни, похожие на заунывные плачи, но дети не засыпали под них, а, наоборот, истошно кричали от страха.

Однажды жена помещика, Катерина Андреевна, прибежав в спальню детей на внезапный их вопль, встретилась с привидением нос к носу. Одновременно и призрак, и жена помещика от этого столкновения завизжали так, что вся дворня проснулась, а барыня с тех пор слегка тронулась рассудком.

Дурная слава имения Пантелеймоновых день ото дня всё стремительней ползла по округе, и люди, приукрашивая события и передавая их из уст в уста, добавляли в эти и без того жуткие истории свои домыслы.

– Говорят, – полушёпотом, нагоняя жути на свою соседку, рассказывала деревенская баба, – эта монахиня приходит к помещику, цокая копытами, каждую ночь, скидает с себя мантию и ложится с ним на пуховые перины, чтобы почивать вместе с господином.

– Ах, – прикрыв ладонью рот и ужасаясь, вскрикивала та, – бедный Сергей Иванович, да как же сердце-то его выдерживает такую напасть?

Однажды, когда помещик укладывался спать, настороженно, с опаской прислушиваясь к звукам, до него донеслось лёгкое поскрипывание ступеней и осторожный цокот по ним. Он нырнул с головой под одеяло и замер, вжавшись в постель и весь трепеща.

Лежал Сергей Иванович, не шелохнувшись, слушая, куда направляется цокающая поступь. Копыта остановились у дверей его спальни, какое-то время потоптались у них, потом лязгнул ключ о замочную скважину и прокрутился в ней. «Этого не может быть, – пронеслось в уме помещика, – ключ от комнаты есть только у меня».

Дверь скрипнула. Помещичье сердце бешено заколотилось, он чуть-чуть выглянул из-под одеяла, чтобы только посмотреть на дверь, и обмер: чёрной тенью монашка стояла у его кровати. Она наклонилась к нему и погладила ледяной, как ему показалось, рукой по высунувшейся голове.

Страх до такой степени пронзил его душу, что он не смел шелохнуться и неподвижно лежал, словно парализованный. Пантелеймонов хотел было крикнуть, позвать слуг к себе на помощь, но звук не шёл из горла, лишь приглушенный хрип вырвался наружу. Тёплое влажное пятно предательски стало расползаться по постели.

Этой ночью то ли сердце помещика не выдержало, то ли ещё что случилось, но нашли его поутру мертвым в собственной постели, а на шее его синели следы от пальцев. И платок – тот, в коем монахиня золото унесла, – на кровати его лежал.

Предав земле бренное тело помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича, семейство его, собрав всё, что было ценного в усадьбе, а остальное распродав, фактически в паническом страхе перед призраком монашки бежало из собственного поместья.

Эмигрировав во Францию, они продолжили там свою безбедную жизнь.

БОЖЬЯ ОБИТЕЛЬ

ПОМЕЩИК ПАНТЕЛЕЙМОНОВ ПОСЛЕ ОГРАБЛЕНИЯ В ПОИСКАХ МОНАШКИ АНАСТАСИИ

Когда ныряльщики не нашли ни утопленницу, ни золота, помещик предположил, что, может, и не утопла она вовсе, и решил поискать её в монастыре.

Верховые стояли пред вратами женской обители и, оцепенев, не могли сдвинуться с места. Кони, на которых они восседали, вставали на дыбы и пытались скинуть со своих спин наездников.

Помещик бегал вокруг них, стегал слуг и беснующихся жеребцов плетью и, брызгая в гневе слюной, орал:

– Чего вы встали, как вкопанные? Разбейте ворота, хоть из-под земли добудьте мне скрывающуюся на монастырской земле нечисть!

Кони, которых бил и пинал Пантелеймонов, ржали, люди кричали на них, но все притихли, как только завидели, что по аллее, направляясь к вратам монастырской обители, приближается к ним сама настоятельница этого женского монастыря – игуменья София.

– Грех отдаляет человека от Бога, уважаемый, – произнесла она спокойно и без явно выраженной эмоции, обращаясь к помещику Пантелеймонову. – А то, что вы силой пытаетесь проникнуть в святую обитель, является тяжким грехом пред Господом нашим.

– Мне нужна монахиня, одна из насельниц вашего монастыря, которая под видом добродетели пришла в моё имение просить помощи для погорельцев, а сама, прибегнув к силам колдовства, обворовала меня и теперь, посредством магии, проникает в мой дом призраком, – заявил в ответ Сергей Иванович.

– Помилуйте, барин, жизнь монахини – это отречение от мирской суеты, это жизнь во имя Бога, и своей добродетелью монахиня всегда стремится к смирению и жертвенной любви, а грех воровства и уж тем более чародейства, смею вам напомнить, отдаляет человека от Бога.

– Прекратите заговаривать меня, – возмутился Сергей Иванович. – Я знаю, кто меня обокрал. Это была монашка из вашей святейшей обители. И вы сейчас, препятствуя мне, так же совершаете грех перед Господом нашим и тем самым помогаете этой монашке, вступившей в порочную сделку с Сатаной, ещё больше погрязнуть в бездне безнравственности и греховности.

Игуменья София, обладавшая неслабым духом, в диалоге с помещиком проявляла непреклонность и сдержанность.