Сталин спасает котика Грома от расстрела

Сталин спасает котика Грома от расстрела
Алексей Юрьевич Сучилин

Что бы плохого ни говорили об Иосифе Виссарионовиче, но нельзя отрицать того, что Сталин любил котиков. Особенно своего кота Грома. С домашними животными никогда не бывает просто – и вот Гром вляпывается в очередные неприятности. По суровым советским законам ему грозит смертная казнь. Конечно же, Сталин не может оставаться в стороне и зовёт на помощь Лаврентия Павловича Берию, чтобы разобраться в сложной ситуации и спасти Грома от расстрела.

Котик Гром проснулся от запаха, сравнимого только с амброзией, той самой, которую прославили в своих преданиях греки. Той самой, которую вкушали небожители на вершине Олимпа.

На секунду Гром снова почувствовал себя маленьким котёнком в маленьком и уютном мире. Он вскочил и побежал со всех ног к предмету, издающему столь дивный аромат. Запах вёл его в кабинет хозяина, к письменному столу, а затем и на сам письменный стол. На блестящей, металлической тарелке лежали высокой горкой маленькие чёрные шарики.

Гром раньше никогда таких не видел, но чудесный аромат заглушил начавшее пробуждаться чувство беспокойства. Гром медленно поднёс свою любопытную мордочку к лакомству и слизнул шершавым язычком один шарик…

***

Лаврентий Павлович Берия спешно надевал пальто. За окном посвистывал ветер, а мокрая жижа, падающая с неба, не позволяла определить дождь это или, всё же, снег. Холодным ноябрьским вечером выходить на улицу совершенно не хотелось, даже несмотря на то, что у дверей его ждала служебная машина. Но долг зовёт. Поступивший звонок не оставил ему никаких шансов насладиться теплом домашнего очага.

Уже усевшись на заднее сиденье автомобиля, Лаврентий Павлович с грустью смотрел на теряющийся вдали и, постепенно исчезающий, свет его настольной лампы, струящий свои нежные лучи прямо к его могучему сердцу.

***

– Коба, что случилось?! – не здороваясь, спросил Лаврентий Павлович, без стука вбежав в кабинет Сталина.

Сталин сидел, задумчиво постукивая опустевшей трубкой о поверхность стола. Его лицо, обычно такое доброе и улыбчивое, сейчас было печальным.

– Воровство… воровство прямо у меня в кабинете! – с неподдельной грустью в голосе вскричал Сталин, бросая трубку на стол.

– Да как это вообще могло произойти?! – поразился Лаврентий Павлович, покрываясь холодным потом.

Уже не первый год Берия занимался тем, что самым тщательным образом подбирал охрану для дома Сталина. Годами он выбирал людей… да каких людей! Отличников, партийных, с безупречной репутацией, чистой совестью и светлыми, благородными сердцами.

К уборке помещений и подаче блюд допускались только лучшие женщины страны – статные красавицы, преданные патриотки, умелицы, комсомолки. А повара? Повара были самыми надёжными в мире, да и готовили прекрасно.

Система охраны работала слажено, как хорошо настроенный часовой механизм. Ни один агент западных спецслужб не смог бы ничего выкрасть из этого дома. Лаврентий Павлович по праву гордился своей работой. Он был подобен великому скульптору, который после многолетнего труда, тяжёлых терзаний и долгих бессонных ночей осматривает своё прекрасное творение, не находя ни единого изъяна.

– Что украли? – понемногу приходя в себя стал расспрашивать Лаврентий Павлович. – Планы развития ядерной программы? Последнюю дислокацию секретной танковой дивизии?

– Икру… пока что, только икру, – сдержано ответил Сталин – Но я уже и не знаю, чего дальше ждать…

Он грустно взглянул на Берию и встал из-за стола.

– Разберись – только и сказал он, выходя из комнаты.

***

Первым делом Лаврентий Павлович сменил караул. Дежуривших в этот роковой вечер охранников отправили на допрос. Как впоследствии выяснили дознаватели из НКВД, некоторые из караульных не разделяли идеи о том, что СССР является самой лучшей в мире державой, а другие, так и вообще были завербованы разведками различных западных стран. Узнав о таком позоре, бывший начальник караула (он тоже был задержан) соорудил в камере петлю и успел повеситься до прихода дознавателей. Остальные соучастники заговора против Отечества были судимы справедливым советским судом и приговорены к расстрелу. Правда, к краже икры всё это никакого отношения не имело.

После смены караула дело дошло до внутреннего персонала дома: уборщиц, медсестёр, поваров. Берия в срочном порядке вызвал команду следователей. Двоих самых опытных он оставил при себе помогать в дознании, а остальных отправил патрулировать помещения.

Кабинет Сталина переоборудовали в допросную. Туда поочерёдно приглашали прислугу, и сам Лаврентий Павлович умело и ловко вёл дознание.

– Выносите – сказал Лаврентий Павлович, указывая на неподвижное тело. – Следующего ведите.

Двое плечистых мужчин выволокли обмякшего повара, передав его в руки своих коллег. Его лицо было до неузнаваемости изуродовано, одна рука вывихнута, во рту не хватало нескольких зубов. Караульные, кряхтя и ругаясь, потащили тело в холодную тьму ноябрьского вечера. Последним следом, который повар смог оставить в этом бренном мире, стала кровавая лужица, пропитавшая дорогой персидский ковёр.

Затем они схватили рыдающую уборщицу и, затолкав в комнату, силой усадили на стул. Один из мужчин закрыл тяжёлую, из цельного дуба, дверь в кабинет, а другой встал позади подозреваемой.

– Ну что вы, Лариса Ивановна, так переживаете? – ласково спросил Берия у дрожащей уборщицы. – Я же понимаю, что ни в чём вы не виноваты. От вас и требуется-то – рассказать всё, что вы знаете о пропаже икры.

– А вы знаете – заключил Лаврентий Павлович, заглянув в глаза уборщицы, чем вызвал ещё один всплеск рыданий.

С женщинами он вёл себя исключительно сдержано и обращался только на “вы”, особенно после того, как, не без происков руководителя японской разведки, о нём стали распускать грязные и лживые сплетни.

– Я скажу! Всё скажу, обещаю! – заливаясь слезами прокричала уборщица.

– Вы рассказывайте, только тише, пожалуйста. Не кричите так. – поморщился Берия.

– Я сегодня в семь часов вечера молока Грому принесла… – всхлипывая, начала свой рассказ Лариса Ивановна. – Смотрю, а он и ухом не ведёт. Тут я думаю, дай погляжу не заболел ли. А на усах у него икринка висела. Вот я и подумала, что Иосиф Виссарионович его покормил…

– А вы не думайте! От вас не это требуется! – прикрикнул на неё Берия. – Вот вам бумага – пишите заявление по форме.

Он взял листок из стопки, лежащей на столе, но ручку Сталина трогать не решился и отправил одного из дознавателей к служебной машине за своей ручкой, заодно, отругав за нерасторопность.

Лариса Ивановна, пододвинув стул к столу и усевшись на самом краю, дрожащими руками начала писать заявление.

ЗАЯВЛЕНИЕ

от члена ВКП/б/ с 1939г

№5470987 Корнеевой Л.И.

Я, Корнеева Л.И., хочу заявить о том, что стала свидетельницей хищения народного достояния, а именно, 50 грамм чёрной икры, временной хранящейся в рабочем кабинете Сталина И.В., и предназначенной для нужд трудящихся.

Я, самолично, видела, как кот по кличке «Гром» отсыпался после совершенного им дерзкого преступления. Ранее этот кот в подобных преступлениях замечен не был, однако, в ВКП/б/ не состоит и ведёт себя подозрительно. Допускаю, что этот кот ранее мог принадлежать представителю дворянской фамилии, что должно было дурно отразиться на его преступных наклонностях.

Прошу тов. Берию Л.П. незамедлительно принять меры!

Подпись

Тем временем, оставив Ларису Ивановну и одним из следователей, Лаврентий Павлович лично проследовал к тому месту, где спал Гром. Внимательно осмотрев котика и красивое шерстяное одеяло, на котором тот лежал, Берия увидел две икринки, прилипшие к одеялу. Он тотчас же отправил подчинённого доложить Сталину о завершении следствия.

***

И вот, в кабинете собрались все участники. Сталин лично принёс котика Грома и посадил на стол, Берия стоял у стола, чуть правее, а Лариса Ивановна и два дознавателя находились в центре кабинета.

– Вот – заканчивал свой доклад Лаврентий Павлович – Из-за него и возник весь сыр-бор! – и кивнул на котика.

Сталин вопросительно посмотрел на Ларису Ивановну.

– А тебе есть что сказать?

– Иосиф Виссарионович, – тут же запричитала Лариса Ивановна – Нет тут моей вины! Икру Вашу Гром съел! Вот и я заявление написала! – она указала на лист бумаги, лежащий на письменном столе.