Некоторое время подполковник молчал: молодой лейтенант огляделся. .
Никаких изысков – стандартный кабинет, с простым, заметно потертым столом буквой "Т" и шкафом, заставленным книгами в красных переплетах. На столе два дисковых аппарата, на окне занавеска в желтых никотиновых разводах. Некоторый интерес вызвал пистолет за стеклом шкафа – обычный «ТТ» – видно, хозяин ценил оружие, раз убрал…
Ермолаев проследил за взглядом новичка:
– Наградной. Ничего особенного, память…
– Понятно.
– Ну, что… – подполковник снова уселся за стол, просверлив Саню карими глазами – Отдел наш, как ты, наверное, понял, давит всю эту криминально-организованную мразь, что развелась в невиданных количествах… Пока не трогали, они выросли до размеров катастрофических, а нам теперь воевать. Не буду скрывать – работа опасная, слишком привыкли к безнаказанности: оружие постоянно держи при себе – чуть что, пали не раздумывая. Пока все: иди в двадцать третий, с ребятами познакомься – обживайся, чувствуй себя, как дома, потому что ты дома – он хмыкнул – жена есть?
– Да.
– Молодая?
– Двадцать два, Светой зовут.
– Понятно… – Звонареву показалось, что в голосе подполковника мелькнуло сожаление, или сочувствие – Ладно, шагай. Если что, заходи без обиняков – все свои, какая помощь, или еще что …
– Понял. Разрешите идти?
Вместо ответа Ермолаев улыбнулся и махнул рукой.
Из кабинета лейтенант вышел с твердым убеждением, что с командиром можно идти в разведку.
Наши дни.
Из воспоминаний капитана вырвал звонок мобильного. Звонарев потряс головой, отгоняя последние образы:
– Да?
– Здорово, спишь? – Юрков. Кажется, слегка поддатый.
– Работаю. Что у тебя?
– Есть кое-что интересное по Ермолаеву. Я запросил в архиве личное дело, так вот… помнишь Марину, архивную? Ну, я еще с ней…
– Да помню, давай дальше!
– Ну, так вот – она мне нарыла аж два личных дела!
– Это как? – Звонарев быстро схватил ручку и приготовился записывать.
– А так! Одно – когда он впервые поступал на службу, восемьдесят пятого года; второе – когда получил назначение в 1 отдел.
– И что? Может, обновляли.
– Если обновляли, то очень странно – Юрков сделал паузу – В первом деле значится мать, некая Лыбина, Полина Карповна, сорок пятого года рождения. Адрес, все как положено…
– Ну?
– А во втором значится «сирота», с указанием детского дома и даже фамилией тогдашнего директора.
– Нда… – Капитан думал – Интересно.
– И мне – Судя по звуку, Юрков закурил – Как тебе новости?
– Занятные. Что думаешь?
– Ехать надо, копать. Может, завтра с утречка?
– Давай. Заезжай к восьми.
– Буду.
Не прощаясь, Юрков отключился: Звонарев плюхнулся на диван и глубоко задумался – он прекрасно помнил, как Ермолаев всегда подчеркивал, что рос в детдоме и родных никогда не видел.
Глава 5
Утро выдалось суматошным: капитан проспал – разбудил его звонок Юркова в дверь – быстро одевался, потом искал завалившийся куда-то телефон… Выехали из дома в районе десяти: час-пик – "девятка" то и дело замирала в пробках; дважды глохла, вызывая гневные авто-крики водителей, и под конец сломалась печка, начав шпарить во всю мощь, что в почти тридцатиградусную жару делало жизнь еще более невыносимой.
К дому на Шиловской набережной подъехали к одиннадцати:
– Наконец-то! – не выдержал Юрков, пробкой выскакивая из-за руля – Жарища!
– Все твоя корыта – Звонарев вытер ладонью мокрый лоб – Давно пора сменить на более приемлемую.
– Не обижай старушку, она еще батю возила! К тому же… – он помолчал – денег нет. Приходится любить то, что есть.
– Ладно, черт с ней, с машиной. Я вот думаю – никто о матери Ермолаева не знал: выходит, она даже не в курсе, что он мертв.
– Нам говорить?
– Пока не решил… Надо бы, конечно, но вдруг он здесь документы припрятал? Тогда лучше сказать, что он послал, забрать их.
– И как поступим?
– М-м… – Звонарев несколько минут бессмысленно рассматривал дом – Давай по обстоятельствам. Может, ошибка в деле и он правда детдомовский.
– Понял – Юрков сунул ключ в замок на двери: раздался подозрительно громкий щелчок.
– Сломал? – капитан с интересом посмотрел на коллегу.
– Не, она так закрывается…
– Хоть бы в сервис отогнал!
– Жду, пока сдохнет. Будет стимул взять новую, и с чистой совестью бате сказать, что сделал все, что мог.