«Священные войны» Византии

Святой Юстиниан настолько дорожил своей будущей супругой, что еще до женитьбы решил обеспечить ее финансовую независимость. Он передал ей довольно крупную сумму денег, но затем предпочел, чтобы его избранница имела более надежный и постоянный источник дохода – недвижимость и землю. Безусловно, женитьба преемника императора не могла оставить равнодушными ни высший свет, ни Церковь, ни армию. Поэтому св. Юстиниан очень осторожно выяснил мнение всех трех общественных групп на этот счет, и лишь после того, когда понял, что они расположены к св. Феодоре, решил узаконить с ней отношения113. В 523 г. состоялась, наконец, свадьба – св. Феодора к тому времени по просьбе св. Юстиниана получила титул патрицианки.

Редко история демонстрирует такие любящие, удачливые и гармоничные семьи, как св. Юстиниана и св. Феодоры. В какие-то моменты времени они являлись полными противоположностями друг другу, восполняя недостатки своей второй половины. Святая Феодора очень быстро освоилась с ролью императрицы и всецело поддержала желание мужа максимально возвысить престиж императорской власти. Потеряв маленькую дочь – плод их брака с императором, св. Феодора всецело отдалась делам государства и Церкви114.

Императрица являлась прирожденным политиком и прекрасно понимала проблемы государственного управления. Все летописцы единогласно утверждают, что в государственных делах св. Феодора была первым соработником и товарищем императора и пользовалась авторитетом едва ли не большим, чем он сам. Императрица обладала великим даром эффективного организатора, и ее двор стал фактически «интеллектуальным ведомством». Святая Феодора знала все или почти все, что происходило в государстве, и нет полной уверенности в том, что все свои тайны она делила с мужем. Царица без всякого кокетства говорила, что император ничего не решает без совета с ней, и сам св. Юстиниан Великий писал, что «посоветовавшись в этом случае еще раз с нашей преосвященнейшей и благочестивейшей супругой, которую Бог нам даровал, мы решили…» и далее по тексту115.

Ее приказания исполнялись немедленно, и если так случалось, что веление императора шло вразрез с мнением императрицы, нередко побеждала воля женщины. Она лично принимала послов, и многие желали попасть на прием вначале к ней, а затем уже представиться императору. При аудиенции гость также падал ниц перед ней и целовал туфлю. Она без всяких оговорок считалась фигурой, равной императору.

Ей присягали, как и василевсу, ставили статуи. Чиновники и патриции, полководцы и солдаты клялись «Всемогущим Богом, Его Единородным Сыном, Господом нашим Иисусом Христом, и Святым Духом, святою славною Богородицей и Приснодевой Марией, четырьмя Евангелиями, святыми архангелами Михаилом и Гавриилом, что будут хорошо служить благочестивейшим и святейшим государям Юстиниану и Феодоре, супруге ее императорского величества, и нелицемерно трудиться ради преуспеяния их самодержавия и правления»116.

Императрица вела во многом самостоятельную политику, подвергая опале высших сановников и поднимая талантливых, верных исполнителей ее воли. Многие решения царицы делают честь женскому уму и поражают своей оригинальностью и свежестью. При этом она оставалась женщиной памятливой, и многие сановники, решившиеся обойти ее и подорвать авторитет государыни, поплатились за это. Начальник гвардии (комит экскувитов) Приск за интриги был по приказу императрицы сослан в Кизик и пострижен в духовный сан, а военачальник Буза за попытку провести альтернативного императора в дни болезни св. Юстиниана отсидел в тюрьме почти 3 года по ее приказу. В числе жертв царицы числится даже всемогущий Иоанн Каппадокиец, руководящий финансами страны117.

Приемы у императрицы были чрезвычайно многолюдны. Царица была педантом в одежде и всегда изысканно одевалась. Любила много спать и обожала морские ванны. Императрица стала настоящим «женским лидером», если можно так выразиться, и любая женщина могла обратиться к ней с жалобой на своего мужа или с просьбой о помощи118. Когда она путешествовала, ее сопровождала огромная свита, куда входили высшие сановники Римской империи и провинций, которые она посещала. Царица занималась большой благотворительной деятельностью и выделяла громадные личные средства на больницы, монастыри и храмы119.

Своим тонким умом она быстро поняла опасность той прямолинейной борьбы с монофизитством, что велась до последнего времени. Многократно бывая на Востоке и глубоко зная его менталитет, она стремилась смягчить политику супруга и вернуть Сирию и Палестину, где уже процветал религиозный сепаратизм, в лоно Империи. Именно ей Египет и Сирия обязаны терпимым отношением верховной власти к их религии вплоть до смерти императрицы. Она приютила у себя во дворце патриарха Анфимия и многих монофизитских монахов, гонимых в Сирии и Азии, и монофизиты не уставали называть ее «императрицей, любящей Бога, императрицей, любящей Христа, правоверной императрицей».

Она сумела возвести на патриаршие кафедры своих выдвиженцев: Севира – в Антиохии, Тимофея – в Александрии, Анфимия – в Константинополе. Впрочем, много доводов за то, чтобы признать ее действия результатом единой политики святых императора и императрицы, так сказать, распределением ролей120. Не имея возможности уладить дела миром, василевс прибегал к помощи императрицы как авторитетной и полноправной фигуры. В подтверждение этих слов можно привести тот факт, что во время публичных мероприятий царица всегда приветствовала партию венетов, «синих», традиционных сторонников Халкидона, а не прасинов, «зеленых», придерживавшихся монофизитства121.

Правда, рассказывают, что когда она, страстно желая подарить императору сына, просила св. Савву помолиться об этом, тот грубо отказал, сославшись на то, что императрица способна рожать лишь врагов Церкви. Но этот эпизод в той же степени может быть правдоподобен, как и пасквили Прокопия Кесарийского122. По другой версии, св. Савва лишь уклонился от прямого ответа, произнеся: «Бог славы да сохранит ваше царство в благочестии и победе»123. Откровенно говоря, эта версия представляется гораздо более близкой к истине.

К сожалению, супругам ненадолго выпало счастье быть рядом друг с другом. 29 июля 548 г. св. Феодора умерла от рака после продолжительной болезни, и св. Юстиниан долго оплакивал потерю, для него непоправимую. В память о царице он оставил на службе всех ее бывших слуг и, когда хотел дать наиболее торжественную клятву, обыкновенно клялся ее именем. Характеризуя св. Феодору, можно с полным основанием повторить слова одного автора: «Ее пороки принадлежали ее происхождению, ее царские достоинства принадлежали ей самой»124.

Глава 2. Имперская и церковная идеология св. Юстиниана

Начиная жизнеописание одного из величайших самодержцев в истории человечества, императора, которого в равной степени можно назвать талантливым богословом и уникальным правоведом, следует сделать несколько отступлений, позволяющих более содержательно оценить специфику его царствования.

Государственная деятельность нового императора началась гораздо ранее того дня, когда из соправителя он стал единовластным правителем Римской империи. Еще в годы царствования своего дяди, с которым они не имели секретов друг от друга и полностью доверяли, он неизменно стоял за всеми нововведениями, провозглашаемыми от имени императора. Вне зависимости от того, касались они церковного вопроса, войны или внутренней политики. Вступив на царствие уже зрелым человеком со сложившимися убеждениями, св. Юстиниан I последовательно продолжил реализацию тех идей, которые сформировались у него ранее.

Церковная и государственная политика, которую разработал император и которую собирался начать реализовать немедленно, включала в себя строго определенные принципы и направления деятельности. Святой Юстиниан I в буквальном смысле слова являлся императором «нового типа». Не случайно целый ряд исследователей именно с его именем и царствованием связывают перерождение Римской империи в Византийскую империю, что в известной степени справедливо. Если понимать под Византией специфическую христианскую цивилизацию, сформировавшую знакомую нам европейскую культуру; если мы согласны с тем, что Византия жила под доминирующей эгидой идеи «симфонии властей», где принципиально невозможно говорить изолированно о Римской империи вне Церкви, а Кафолическую Церковь рассматривать как самостоятельный от государства институт; если, наконец, мы признаем органичным для византийского сознания понимание императора главой Церкви и святым, образом Божьим на земле; то, безусловно, почти все или даже все эти идеи были сформулированы в законченном виде или рождены гением св. Юстиниана.

Далеко не все ближайшие преемники св. Юстиниана обладали его талантами и были довольно равнодушны к римской идее всеединства, но не таким был сам святой император. Однако степень укоренения в римском сознании этих принципов в годы его правления была такова, что постепенно государство стало испытывать на себе внутренние метаморфозы, и многие идеи св. Юстиниана стали совершенно органичными и естественными для граждан, политической власти и Церкви. При этом греческий этнос, довлеющий в Восточной империи, постепенно сводит на нет многие старые римские традиции, и государство постепенно становится греческим по титульной нации, сохранив за собой старое название Священной Римской империи125. Поэтому, фигурально выражаясь, его можно назвать «первым византийцем».

С другой стороны, св. Юстиниан представляет собой выдающийся образец носителя классического политического и правового римского сознания, в известной степени перед нами «последний римлянин». Никто не доводил римское право до такого совершенства, как он, и никто из современников не понимал его духа лучше св. Юстиниана. Едва ли кто-то был так беззаветно предан римской идее вселенского государства, Империи, принципу римского универсализма, как святой царь. Ради него он легко шел на жертвы на Востоке, чтобы восстановить Римскую империю на Западе.

Во внешней политике он хотел реставрировать естественную для имперского сознания римского народа идею владычества над всей Ойкуменой, единого вселенского государства. Внутри него царь стремился получить всю власть, которая по политической идеологии того времени была передана римским народом своему императору. Будучи последовательным, он полагал, что все подлежало централизации: власть, религия, закон, на которых и держится государство и Церковь.

Серьезные преобразования ждали Армению, реформам которой император посвятил свою 31-ю новеллу (536 г.) Прежняя должность комита упразднялась, ей на смену была введена должность стратига, резидентировавшего в Феодосиополе. Ему были переданы в подчинение все воинские подразделения, квартировавшие в различных областях Армении, а также два вновь назначенных дукса (вместо многочисленных правителей армянских сатрапств), ответственных за защиту границ. Это позволило св. Юстиниану нивелировать властные структуры и социальные отношения. Вся Византийская Армения была разделена на четыре провинции с архонтами во главе: Первая Армения, в которую входили Полемонийский понт, Каппадокийский понт, Халдия и 7 городов; Вторая Армения, объединившая 5 городов (Брис, Зела, Комана, Себастополь, Себастия); Третья Армения, в которую вошли 6 городов (Арабисос, Ариаратия, Арка, Комана Каппадокийская, Кукусон и Мелитена); Четвертая Армения со столицей в Мартирополе.

Помимо этого, две царских новеллы были направлены на распространение римского закона на армянские земли и упразднении прежнего майоратского права. Как следствие, права и возможности земельной олигархии в Армении были серьезно подорваны126.

Как правильно отмечают, постоянным принципом Византии было – никогда не признавать понесенных территориальных потерь. Римские императоры, неизменно считавшие себя законными наследниками древних цезарей, мало смущались тем, что в действительности многие провинции уже давно превратились в независимые варварские королевства. Они никогда не считали такое отчуждение законным и, в чем нет никаких сомнений, полагали себя имеющими исключительное и полное право на них. Какие бы титулы ни давали себе варварские вожди, для императоров на берегах Босфора это были их уполномоченные, вассалы, зависимые слуги, которым царь жаловал те или иные пышные звания. А потому любая попытка с их стороны признать себя самостоятельными от императора рассматривалась в столице как государственная измена и переворот, покушение на основы государственной власти127.

Эта идея была столь развита и популярна в Римской империи, что самые категоричные противники и недоброжелатели императора св. Юстиниана считали его требования к варварам о возврате римских земель их единственному легитимному властителю – Римскому императору, законными и обоснованными.

Но, безусловно, самым последовательным и категоричным сторонником имперской идеи был сам император. Как точно отмечал один исследователь, «этот выходец из темной массы провинциального крестьянства, достигший престола, сумел прочно и твердо усвоить себе две грандиозные идеи, завещанные традицией великого мирового прошлого: римскую идею всемирной монархии и христианскую идею Царства Божьего. Всемирное государство, создаваемое волей самодержца государя – такова была мечта, которую лелеял св. Юстиниан с самого начала своего царствования»128.

Сохранились любопытные свидетельства современников из числа чужестранцев, пораженных той глубиной имперского чувства, которую демонстрировал св. Юстиниан. Остготские послы, побывавшие на аудиенции у василевса, со страхом говорили, что император желает захватить всю Вселенную и гонится за тем, чтобы покорить все царства.

Армяне гневно восклицали: «Целая Земля не вмещает этого человека, точно мало ему господствовать над всеми людьми в совокупности; он метит даже в эфир (т.е. в Небеса. – А. В.) и высматривает за океаном потаенные места с жаждой приобрести там себе новый мир!»

Сам святой царь после первых удачных военных походов напрямую заявил в 30-й новелле: «После стольких издержек и войн Бог дал нам возможность заключить мир с персами, подчинить себе вандалов, аланов и маврусиев, покорить всю Африку и Сицилию; и питаем лучшие чаяния, что с Божьей помощью нам удастся распространить власть и на те остальные земли, которыми владели древние римляне в пределах обоих океанов и которые потом отложились, вследствие их нерадения»129.

То есть если Священная Римская империя и усеклась в своих естественных границах, то только потому, что прежде римляне были не совсем радетельны. Иными словами, не природой вещей и Божественным предопределением некоторые провинции вышли из-под власти Священной Римской империи – единственной на Земле, а вследствие человеческой небрежности в исполнении своего долга.

В некотором роде св. Юстиниан был идеалистом от политики, но не в том понимании, что он витал в умозрительных построениях, – император был вполне опытным государственным деятелем и практичным человеком. Его идеализм заключался в том, что царь был творцом и – одновременно – рабом имперской идеи. И, раз признав для себя правильным этот путь, он никогда не сворачивал с него, чего бы это ни стоило. Однако здесь следует добавить, что идеализм св. Юстиниана имел солидную практическую основу.

В странах Африки местное население по-прежнему хранило живое и теплое воспоминание о Римской империи и нетерпеливо обращало взоры в сторону Константинополя, где находился их верховный глава, Римский император. Он был для них последней надеждой и последним утешением. Хотя бы иго варваров и было легким (а это случалось нечасто), оно разрушало римскую идею всеединства, и потому уже нерасположенность римлян к своим варварским завоевателям имела устойчивые причины. В тех же случаях, когда их политическое иго сопровождалось еще и религиозными гонениями на православных, отвращение к вандалам тем более возрастало. В такие минуты буквально все население поголовно ожидало и добивалось прибытия имперских войск своего царя-освободителя.

В Италии была такая же картина. На фоне православных императоров Юстина и св. Юстиниана Остготские короли-ариане, только-только прекратившие преследования православных, выглядели чудовищами. Римская аристократия тянулась к императору и состояла с ним в тайной переписке, да и Римский епископ, принятый императором Юстином за 12 км от Константинополя с пышной свитой, остро чувствовал ту разницу, которая возникла для него после возвращения в Рим, когда по приказу варварского короля его бросили умирать в тюрьму. Поэтому св. Юстиниан действовал не столько и не только теоретически, но и как записной практик, тщательно рассчитывающий свои дальнейшие шаги на политической карте мира130.

Конечно, здесь присутствовало и идейное обоснование имперской политики св. Юстиниана Великого. Кафолическая Церковь есть и может быть по замыслу Спасителя Церковью Вселенской. Следовательно, полагал св. Юстиниан, никакие исключения из этого правила невозможны. Любые ереси, всевозможные отклонения от истины неприемлемы, как искажающие подвиг Христа и саму цель Его воплощения, должны быть прекращены, в том числе и административным путем. Не разделяя государство и церковное общество, он полагал, что Церковь и Империя – лишь две эманации одной и той же сущности. В завершенном виде Римская империя являлась, по мнению родоначальника «симфонии властей», единой богоустановленной административной структурой, возглавляемой императором и исповедующей истину единого христианского Православия, определенную Вселенскими Соборами. В этой связи Римское государство и сама Кафолическая Церковь не могут нормально существовать в усеченных границах некогда единой Империи, на территории которой незаконно разместились отдельные племена варваров или их государства.

Поскольку Империя и Церковь – суть одно целое, остро вставал вопрос о должных, гармоничных и естественных формах их взаимоотношений. И здесь св. Юстиниан до совершенства развил те идеи, которые ранее, может быть, несколько эклектично, высказывали его знаменитые предшественники: св. Константин Равноапостольный, св. Феодосий Великий, св. Феодосий Младший, св. Маркиан и св. Лев Великий.

Для св. Юстиниана Церковь и Римское государство полностью совпадали и в географическом смысле, и в общности целей, и по составу их членов. Если Богу угодно было объединить под Своим началом всю Ойкумену, то эта политическая задача исторически была поручена Римскому императору. И царь в этом смысле слова исполняет на земле служение Иисуса Христа.

Церковь же должна сакрально осуществлять то, что содержит в себе православная вера. Таким образом, подытожим, народ Божий должен руководиться двумя различными иерархиями: первая ответственна за внешний порядок, благосостояние и безопасность, вторая должна вести народ Божий в сакральное предвосхищение Царствия Небесного. Поэтому хотя компетенция обеих иерархий (государственной и церковной) различна, но неотделима одна от другой. Кроме того, в практической деятельности они, безусловно, пересекаются и перекрывают друг друга131.

Вслед за своими великими предшественниками св. Юстиниан повторяет: «У нас всегда была и есть забота, правую и неукоризненную веру христианскую и благосостояние святейшей Божией Кафолической и Апостольской Церкви во всем соблюдать непричастными смятениям. Это мы поставили первою из всех забот, и мы уверены, что за нее и в настоящем мире нам Богом дано и сохраняется царство и покорены враги нашего государства, и надеемся, что за нее и в будущем веке мы обретем милосердие перед Его благостью»132.

Император был твердо уверен в том, что «благотворный союз Церкви и государства, столь вожделенный для человечества, возможен только тогда, когда и Церковь со всех сторон благоустроена, и государственное управление держится твердо и путем законов направляет жизнь народов к истинному благу». В 59?й новелле император торжественно объявил: «Мы убеждены в том, что наша единственная надежда на прочность Империи под нашим правлением зависит от милости Божьей, ибо мы знаем, что эта надежда есть источник безопасности души и надежности управления»133.

Политическое кредо св. Юстиниана – неприкосновенность в государстве догматов веры и церковных правил, возвращение еретиков в лоно Православия и вообще торжество Православия внутри и вне Римской империи, и вместе с тем видимое благоустройство Церкви, усовершенствование ее состояния в государстве134.

В замечательной 6?й новелле «О том, как надлежит хиротонисать епископов и пресвитеров, и диаконов, и диаконисс, и какие наказания преступающим предписания сего указа» св. Юстиниан пишет: «Священство и царство – два великих дара, данных Божеским человеколюбием. Первое служит божественному, второе правит человеческим и печется о нем; но оба они происходят из одного начала и оба украшают человеческую жизнь. Поэтому для царей не может быть большей пользы, как о чести иереев, потому что те непрестанно молят Бога о них. Ибо если священство во всех отношениях безупречно и обращается к Богу с полным чистосердием, а царская власть правильно и достойным образом устраивает государство, тогда образуется некая добрая гармония («симфония»), которая может доставить человеческому роду всякую пользу».

Как не раз отмечали исследователи, теория «симфонии» в изложении св. Юстиниана является откликом на теории церковно-государственных отношений, которые в конце V – начале VI в. излагали Римские папы. Те стремились показать превосходство духовной власти и подчиненное значение государства в церковных делах. Напротив, в предисловии к 6?й новелле св. Юстиниана говорится не о главенстве духовенства, но о единстве и согласии царства и священства внутри Церкви. Один авторитетный исследователь отмечает, что для верного понимания этого предисловия следует устранить распространенную ошибку, состоящую в отождествлении императором священства и Церкви.

Такой прекрасный богослов, как св. Юстиниан, не впадает в этот «клерикализм» – слово «Церковь» вообще отсутствует в его предисловии. Для него под «Церковью» понимается не «священство», а все человечество. Святой Юстиниан говорит о дарах Божьих не Церкви, но человечеству, и, таким образом, соотношение царства и священства вовсе не понимается как соотношение государства и Церкви, а как соотношение различных властей внутри Церкви-человечества. Речь идет о нераздельном и неслиянном единстве Церкви и Империи вполне в духе Халкидонского догмата.

Но это единство вовсе не симметрично. Если «священство» представляет собой собирательное имя всех патриархов, епископов и клириков, то, напротив, «царство» не отождествляется с государством и сосредоточено в единой личности императора. Как говорит сам св. Юстиниан, «священство служит вещам Божественным», но такое отличие духовенства от прочих членов Церкви относительно: дело священства – молитва, то есть предельно широко понимаемая литургическая и сакраментальная жизнь Церкви. На этом фоне утверждается безусловная супремация (превосходство) царства135.

Конечно, это – лишь идея, но идея единственно верная для св. Юстиниана и некогда, как он полагал, почти осуществленная в жизни. Однако в начале его правления практическое проявление идеальной «симфонии» было нарушено и извне, и изнутри. В нарушение богоустановленных принципов варвары покусились на абсолютность Империи, создав свои политические союзы на римских территориях. Изнутри Церковь-Империя страдала от монофизитов и других иноверцев, которых необходимо было привести или вернуть к истинной вере.

Одним из традиционных врагов Римской империи являлась Персидская держава Сасанидов, не принявшая христианства и представлявшая серьезную угрозу безопасности государству. И потому св. Юстиниан не исключал ее из списка первоочередных противников, которых необходимо усмирить. Однако за Персией стояла ее древность, а Рим испытывал пиетет к седой старине и в известной степени за этот счет оправдывал существование Персидского царства.

Помимо таких «романтических» причин, император по достоинству оценивал силу Персидского царства. Это было компактное, хорошо организованное государство, имевшее сильное войско и умелых полководцев. А национальному чувству персов могли позавидовать сами римляне. Древний враг был бы еще опаснее, если бы, по счастью для Константинополя, Персия сама не страдала некоторыми внутренними недугами, и ее северные границы не беспокоили кочевники, отвлекавшие персов от римских земель. Помимо всего, существовала так называемая «проблема Армении» – армяне, христиане по вероисповеданию, легко шли на контакты с римлянами и охотно помогали им в Римо-персидских войнах. Но и в таком состоянии это государство было невероятно сильно136.

Конечно, когда-нибудь и оно должно пасть от Божьего гнева, но сейчас св. Юстиниан был готов удовольствоваться безопасностью христиан в Персии, в отношении которых периодически устраивали гонения персидские власти, неизменностью восточных границ и возможностью вести миссионерство среди диких народов Кавказа. Как здравомыслящий практик, он понимал, что одним только желанием Персидское царство не разгромить. Поэтому в практической политике он хотя и не собирался уступать Персии, но при открывавшихся возможностях неизменно с удовольствием шел на мирные переговоры, концентрируя силы для войны с другими врагами.

Несравнимо более опасными для императора казались остготы и вандалы, еретики, покусившиеся на римские владения, узурпаторы, уронившие римскую славу. Возможно, св. Юстиниан еще мог бы мириться с фактом появления варварских политических обществ в Италии и в Африке, если бы они являлись православными государствами. Но, как известно, и вандалы, и остготы были арианами и не раз поднимали руку на «святая святых» для императора – Кафолическую Церковь, а с этим мириться было нельзя. Остро и глубоко чувствуя свою обязанность быть хранителем веры и первым защитником Церкви, св. Юстиниан не мог принять такое положение дел.

Безусловно, он отдавал себе отчет в том, что монофизитство на Востоке пустило глубокие корни, и был бы искренне расстроен, если бы узнал, что и сегодня оно существует в Египте. Однако какой бы трудной ни казалась задача, ересь должна быть искоренена. Для св. Юстиниана наличие еретических общин в государстве – такой же нонсенс, как наличие в Империи территорий, живущих вне рамок римского права, игнорирующих государственные законы. Но это только теоретически – в действительности император старался, насколько возможно, без ущерба имперской политике смягчить те гонения, которым подверглись противники Халкидона, подключив к этой деятельности свою жену, императрицу св. Феодору; к этой истории мы еще вернемся. Но без официального восстановления Православия в этих провинциях императорским законом никакой союз с Римским епископом становился невозможным. А такой союз был необходим, так как только папа обладал в Италии и вообще на Западе тем авторитетом, который единственно мог обеспечить св. Юстиниану успех в деле возвращения западных провинций под власть Римского императора.

Необходимость прибегнуть к помощи апостолика обуславливалась и теми изменениями в церковном устройстве, которые произошли в 537 г. Ранее, несмотря на все споры и ереси, никогда иерархи церковной партии, находившейся в меньшинстве, не пытались создать параллельную Церковь. Все конфликты воспринимались, как происходящие исключительно внутри Церкви. Если кто-то был не согласен с вероучительной позицией какого-нибудь архиерея, то он мог переехать в другую область и войти в состав иной церковной общины. И, как правило, подавляющее большинство населения сохраняло общение со своим епископом, веруя так, как и он. Однако в 537 г. этот неписаный порядок был нарушен. Пусть и с сомнениями, но в конце концов Севир Антиохийский и епископ города Теллы Иоанн начали практиковать формирование собственной, монофизитской иерархии, так что к ним для рукоположения порой приходило до 300 человек.

Это вызвало не только шок на православном Востоке, но и создало многие политические проблемы. Христианские племена арабов, проживавшие между Палестиной и Евфратом, систематически обращались в Константинополь с просьбой направить им епископов. С учетом того, что они играли большую роль в противостоянии между Римской империей и Персией, настроениями и симпатиями арабов нельзя было пренебрегать. В 541 г. в Константинополь прибыл посланник вождя племени Гассанидов Ал-Харида, просивший направить к нему исключительно монофизитского по своей вере епископа. Присутствие в столице патриарха Феодосия Александрийского (535—537) в практическом сиюминутном плане позволило решить эту проблему: александриец хиротонисал двух епископов, один из которых – Яков Барадей, «вселенский митрополит Эдессы», в течение почти 35 лет рукополагал монофизитов в иереи по всей Малой Азии, Сирии, Армении и даже в Египте. С его именем связано появление новой, «Яковитской» церкви137.

Впрочем, нельзя не сказать, что, по мнению ряда исследователей, организация «параллельной» Церкви на Востоке у арабов была попущена святыми императрами вполне сознательно, хотя и под давлением объективных обстоятельств. Когда Гассаниды, столь много сделавшие для Римской империи в последнюю войну с персами, попросили себе епископа, ни у кого не было сомнений в том, что они примут лишь монофизитов, поскольку уже довольно долго находились под влиянием монофизитского миссионера Симеона Бетаршамского. Разумеется, и для филарха арабов Джабалы и его сына Арефы тонкости богословия были малопонятны. Но они желали, чтобы церковными делами у них управляли люди, сходные с ними языком и культурой. Для императоров выведение монофизитов на окраину Империи и создание «параллельной», ограниченной национальными чертами церковной организации, казалось выходом из тупика противостояния. И если бы не последующие события, связанные с появлением новой мощной религии Ислама, о чем у нас вскоре пойдет речь, замысел царей имел все шансы на успех.