Каменные сны

НИКИТА. С Божьего соизволения.

ПУШКИН (задумчиво). А ведь ты негодяй, Никита.

НИКИТА. Для вашей пользы, барин, и негодяем готов, и даже в острог пойти.

ПУШКИН (вздохнув). Ты-то, может, и готов, да вот я не готов.

Пауза. Пушкин думает.

ПУШКИН. Ты мне лучше вот что скажи… Ты ведь у нас сны толковать умеешь?

НИКИТА. А как же, барин! Особливо – дурные.

ПУШКИН (с сомнением). Да? Ну, тогда, пожалуй, не будем.

НИКИТА. Отчего? Вы скажите, там посмотрим. С виду сон может быть плохой, ан глядь – он и в руку.

ПУШКИН. И что мне за выгода такие сны толковать?

НИКИТА. Откуда же нам знать? Может, завещание пора писать, может еще чего.

ПУШКИН (задумчиво). Да, завещание. Пожалуй, придется. Тут ты прав… (Вздохнув). Ну, словом, приснился мне сегодня мой Дон Гуан.

НИКИТА. Это развратник испанский?

ПУШКИН. Сразу и развратник… Может, он – просто светский, веселый человек.

НИКИТА. Чужих жен еть – вот все его веселье.

ПУШКИН. Тоже правда. Но сейчас не это неважно. Важно, что приснился он мне.

НИКИТА. В каком виде – вот что важно?

ПУШКИН. Весь был как будто в тумане, глядел необыкновенно печально.

НИКИТА (перебивая). Если в тумане, это хорошо. Это к вёдру. Урожай будет хороший.

ПУШКИН. Я стоял перед ним недвижим, а он смотрел на меня как бы снизу. И я его видел насквозь, и он меня. И, знаешь, он не просто смотрел. Он понимал, какая между нами связь. Он сознавал, что я ему автор. И говорил мне что-то, а я не слышал. Но по лицу было ясно, что говорит вещи горькие, недобрые.

НИКИТА. Ишь ты, еще и бунтует. С бунтовщиками нам не с руки дружбу водить.

ПУШКИН (перебивая). Послушай, Никита, ты же читал «Каменного гостя». Скажи, разве я плохо написал Дон Гуана?

НИКИТА. Замечательно хорошо написали, барин. Особливо, как его там этот командор за душу хватает – и жмет, и жмет… Тяжела ты, шапка Мономаха!

ПУШКИН. Да не шапка – десница.

НИКИТА. И десница тоже…

Пауза.

ПУШКИН (понизив голос). Я тебе, Никита, сейчас страшное скажу. Но ты – никому…

НИКИТА. Могила, ваша милость!

ПУШКИН (оглянувшись по сторонам). Я этого не писал!

НИКИТА. Чего?

ПУШКИН. Вот этого, про десницу.

НИКИТА. Как – не писали? Своими глазами помню. Вот же, поглядите. (Берет рукопись «Каменного гостя», перелистывает). «Вот она… о, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти – пусти мне руку… Я гибну – кончено – о Дона Анна!» Очень душевно написано, барин, прямо до печенок пробирает. Вот, дескать, так со всеми будет, кто на сторону гуляет от законной жены…

ПУШКИН (отнимает рукопись, с досадой). Говорю тебе: не писал. У меня был совсем другой конец. Я потому так и не издал «Каменного гостя», до сих пор лежит тут в рукописи.

НИКИТА. Откуда же оно взялось – то, чего не писали?

ПУШКИН. Я пьесу когда закончил, отдал рукопись переписчику – перебелить. Он на следующий день приносит – а там совсем новый конец.

НИКИТА. Ишь ты!

ПУШКИН. И ведь я отлично помню, что не мое. Стали разбираться – что да как. Он божится, что все в точности перебелил. Говорил, правда, что конец как бы другой рукой был написан.

НИКИТА. Ну, велика беда. Вы бы взяли, да и прописали по старому.

ПУШКИН. Не могу. Веришь, не помню, что у меня там раньше было. Как отрезало.

НИКИТА. А по черновику?

ПУШКИН. Пропал черновик.

НИКИТА. То ись как?

ПУШКИН. Исчез, растворился. Как корова языком слизнула. Переписчик думает, что он на пол упал, а девка вместе с ненужными бумажками сгребла его, да и в печь.

НИКИТА. Ну, так девку за мяса!

ПУШКИН. Он и взял. Только она все равно почему-то не признается. (Пауза). Вот так и вышло, что черновика нет, а что раньше было, вспомнить не могу.

НИКИТА. Дела…

Пауза.

НИКИТА. Одного не понимаю – кто же это за вас поэмы пишет?

ПУШКИН. Сам хотел бы знать. Может, тот самый белый человек, от которого мне судьба умереть?

Смотрит на Никиту.