Долгая здоровая жизнь

Долгая здоровая жизнь
Алексей Владимирович Июнин

Четверть века назад в одном провинциальном городке было совершено чудовищное убийство целой семьи, грабитель пощадил лишь крохотную годовалую малышку. Знал бы он, что ждет его впереди, когда оврагами убегал с места преступления. Знал бы он что впереди ему уготована долгая здоровая жизнь. Если бы он мог заглянуть в будущее, то трижды подумал бы, потому что его долгая жизнь будет длиться в нескончаемом личном аду.

Девочка-то вырастит и узнает его. И приготовит нечто страшное…

Роман построен на интервью со свидетелями и участниками тех удивительных и засекреченных событий.

Алексей Июнин

Долгая здоровая жизнь

Мария Чернова

– Скажите, для чего вам это?

– Я вам объяснял по телефону. Я собираю информацию для книги.

– Для книги? – переспрашивая это Мария Борисовна посмотрела на меня с нескрываемым негодованием. Я вынужден опустить глаза и нацелиться взглядом в клетчатый орнамент скатерти, покрывающий прямоугольный стол, за которым мы сидим. По телефону Мария Борисовна сказала, что ей удобнее всего будет разговаривать у себя дома. Отложив важный заказ в родной редакции, я примчался к назначенному часу с коробкой хороших пирожных, к которым Мария Борисовна даже и не притрагивалась. Начало, надо признать, не самое оптимистичное, собеседница совсем не пылает желанием вспоминать ту жуткую историю четвертьвековой давности. Но я молчу и настырно жду ее рассказа. Передо мной на столе между бокалом с чаем и сахарницей лежит мой айфон с включенной функцией диктофона. Два дня назад Мария Борисовна согласилась на это интервью, и за эти два дня не перезванивала мне и не сообщала, что передумала, а значит и сейчас, когда я уже сижу напротив нее и внемлю ее словам, она не должна давать задний ход. – Денис, какого рода книгу вы хотите написать? Что-нибудь блокбастерное, да? Что-нибудь на потеху покупателям и собственного…

– Для собственного самолюбия, вы хотите сказать? – теперь настала ее черед опустить глаза и виновато похлопать ресницами. Она сделал глоток горячего крепкого чая. Чтобы окончательно не смазывать еще не начавшуюся беседу я поспешил улыбнуться. Мой голос был ровен и тих как ручеек в спокойном лесу. – Не буду скрывать, мне не безразличны рейтинги моих книг. Если бы я ответил иначе, вы бы мне не поверили, так ведь? Но уверяю вас, Мария Борисовна – я не писатель-фантаст, я даже не прозаик. Строго говоря – я вообще не писатель, я прежде всего журналист. Я окончил журфак МГУ, если вам это интересно и могу перечислить занимаемые мною должности за все восемнадцать лет моей трудовой деятельности. Они напрямую связаны с журналистикой, преимущественно с криминальной. – Я тоже отпил глоток горячего чая, едва не сделав ожог верхнего неба, но на моем лице не дрогнул ни один мускул. – Обе мои ранее опубликованные книги выстроены в форме интервью со свидетелями и очевидцами. Мы же с вами разговаривали по телефону, вы обещали зайти на мой официальный сайт, ознакомиться с моими работами. Я с вами предельно откровенен и хотел бы от вас взаимности. Расскажите все как было, и я прошу вас, так же как прошу каждого моего собеседника, не упускать деталей. Хорошо, Мария Борисовна?

Собеседница кивнула. Ее голос изменился, стал глуховатым, в гласных замелькали вибрационные нотки пережитого стресса. Ей не по душе этот разговор, это видно невооруженным глазом и ей не уютно на собственной крохотной кухоньке в частном секторе на окраине города Ведеска, что в Ростовской области. И до, и после диалога с Марией Борисовной я, разговаривая с собеседниками, зачастую использовал видеосвязь или самый обыкновенный телефон, но в этот раз мне было необходимо видеть живые глаза собеседницы. К тому же женщина все еще проживает в Ведеске, где в тысяча девятьсот девяносто пятом году произошло то, о чем я и хотел бы узнать из разговора. Фактически Мария Борисовна Чернова живет в десяти минутах езды от моего собственного дома и в десяти минутах от места трагедии. Ведеск вообще очень маленький городок и если вы, уважаемые читатели, на досуге прогуглите его, введя в поисковике «Ведеск» или «Молотовоград» (как он назывался до 1992 года), то узнаете, что в городе проживает триста пятьдесят тысяч человек. А еще что в Ведеске есть музей швейных машинок, драматический театр, трубопрокатный комбинат, кондитерская фабрика, четырехкупольная церковь Николая Чудотворца в псевдовизантийском стиле в которой отпевали поэта девятнадцатого века Тимофея Жиломина, свое телевидение, ботанический сад строгой овальной формы и много чего еще.

Уже немолодая женщина сделала повторный глоток чая и с такой резкостью вернула бокал на клетки скатерти, будто я пытался ее отравить и она это поняла.

– В тот вечер, двадцать пять лет назад, муж пришел домой поздно, – заговорила она, остановив взгляд куда-то перед собой. – Ночью. Но я, разумеется, не спала, я не могла заснуть без него. Он, конечно, звонил по телефону, в то время ни у кого не было никаких мобильников, он звонил со служебного, предупреждал, что задержится. Наверное, я не то говорю, наверное, надо по существу, а я про…

– Все правильно. Продолжайте, именно это я и хочу от вас услышать. Мы же с вами не сухие комментаторы, читателям будет интересно и важно все, что помогает погрузиться в атмосферу реализма. Продолжайте, Мария Борисовна.

– Вася пришел… Вернее сказать – его привезли на служебном автомобиле уже во втором часу ночи. На нем лица не было, представляете. Он был не просто бледным, он был серым. Я таким его потом видела только через десять лет. В гробу. – женщина поморгала, отгоняя завязавшиеся воспоминания об умершем супруге. – Вася держался за сердце, у него уже тогда было слабое сердце.

– Василий Васильевич рассказал вам о случившемся?

– Само собой. Он не мог уснуть, мы с ним сидели вот здесь, на этой кухне и он мне все рассказывал. Курил свои папиросы и рассказывал, а я ему не разрешала курить папиросы, у него сердце было слабое… А утром, не было еще и семи, как за ним приехала тот же самый «УАЗик» и он уехал в управление.

– Что он рассказывал?

Прежде чем начать длинный монолог, Мария Борисовна еще раз вздохнула и долго смотрела перед собой отсутствующим взглядом погруженного в далекие воспоминания человека. Глядя на нее, мне вспомнился мой прадед, рассказывающий о плене в годы Великой Отечественной войны и о том, как пытался уснуть в запертом железнодорожном вагоне с шестьюдесятью четырьмя живыми и тринадцатью мертвыми людьми.

– На его участке в пригороде Ведеска произошло страшное убийство, – говорила госпожа Чернова. – Убили семью из трех человек. Отца, мать и шестилетнего малыша. Сколько лет прошло, а меня до сих пор знобит от того, что рассказал мне муж. Когда он появился на месте преступления, там уже начали работать эксперты-криминалисты и следователи. Первой лежала убитая девушка, она лежала головой в прихожей, а нижней частью туловища – на кухне. Пять ножевых ранений груди, руки и шеи, но несчастная была еще жива. Ее руки, держащие рану на горле свело судорогой, она даже без сознания не могла разжать пальцы. Это ее и спасло… точнее – продлило агонию. Как бы то ни было – она была еще жива.

– Что могло бы свидетельствовать о том, что убийца – не профессионал? – заключил я, зная ответ лучше госпожи Черновой. Я относительно тщательно изучил материалы этого уголовного дела.

– Скорее всего.

– И тем не менее – его так и не нашли.

– Да, увы, его так и не нашли. Вася так и не дождался его поимки. А бедная девушка скончалась на операционном столе. Говорили, что она до последнего умоляла показать ей детей, ведь ей сказали, что с ними все в порядке. – Мария Борисовна надолго замолчала. Я смотрел на ее бокал с чаем и не торопил. – В зале лежал малыш, – наконец, продолжила госпожа Чернова. – Мальчик шести лет, изверг нанес ему три удара глиняным цветочным горшком по голове. Мальчик умер на месте. Главе семейства – отцу – можно сказать, повезло. Он был застрелен одним выстрелом.

– Каждый член семьи был убит разными способами. Что об этом говорил ваш супруг?

– То же самое, что и вы, Денис. Что убийца не был профессионалом. При этом у него было огнестрельное оружие, то-есть на дело он шел осознанно, подготовившись, он запланировал все заранее. Но что-то пошло не так и убийца стал применять подручные средства. Пистолет потом нашли в лодке в другом районе, но отпечатки на нем были совершенно непричастного подростка. Это была одна из немногих главных улик. Но, увы, она ни чем не помогла, только увела следствие в сторону.

– Вы сказали, что, по словам вашего супруга, умирающая девушка умоляла показать ей детей. Про одного вы рассказали. А другой ребенок?

– Была еще девочка, – тут у Марии Борисовны не выдержали нервы и покрасневшие глаза налились слезами. Извинившись, она долго вытирала их платком. Справившись с нахлынувшими эмоциями Мария Борисовна допила остывающий чай. – Ей был годик. Всего лишь годик. Она не пострадала. Извините, Денис, но я не могу об этом говорить. То, что рассказывал мне мой муж для меня слишком тяжело. Я до сих пор плачу. Тем более, что я не знаю подробностей, вам лучше поговорить с теми, кто занимался этим делом. А мой покойный Васенька не был следователем, он был обычным участковым и так уж получилось, что преступление было совершенно на его территории.

Геннадий Коростылев

Я приехал в село Кумоярское (Мартыновский район Ростовской области), где сейчас проживает Геннадий Николаевич, даже не будучи уверен в том, что он жив, ведь по словам Марии Борисовны Черновой, он уехал из Ведеска, в котором все произошло на следующий год после того кровавого преступления. В записной книжке Василия Васильевича Чернова был внесен новый адрес проживания гражданина Коростылева, но по словам Черновой запись была сделана во время переезда, то-есть почти двадцать пять лет назад, и уже тогда Геннадий Николаевич был пенсионером. Однако, оказалось, что гражданин Коростылев был жив и даже все еще проживал по адресу, нацарапанному участковым Черновым в своей записной книжке. Это был глубоко пожилой человек, не без труда обслуживающий самого себя и, по его словам, едва сводящим концы с концами. Он принял меня в своем старом скрипучем домишке, давным-давно не видавшим ремонта и, похоже, доживающим свои дни вместе с хозяином, шаркающим истоптанными тапками по потертым половицам и опирающимся на костыль, скрепленный гвоздем и синей изолентой. Я прошел в его дом, наполненный старыми и десятилетиями не используемыми вещами, расставленными и раскиданными по дому без какой-бы то ни было логики. Полы под моими ногами пронзительно скрипели. Скрипело все – двери, костыль, стул, на который я сел. Скрипел, казалось, и сам Геннадий Николаевич, делая короткие шажки, передвигаясь по своему дому как усталый призрак и ложась на кушетку, сославшись на слабость в ногах. Костыль он просто опрокинул на пол.

– Тот наш дом в Ведеске был разделен на две половины, – говорил Геннадий Николаевич, шамкая деснами, – в одной жил я, а Зенитниковы жили через стенку. Эх… Да, дела… Каюсь! Век каяться буду, что в ту ночь не было меня дома. Пил я! Да, пил! Ну что-ж теперь? Что теперь – расстрелять меня на месте? Возьми вон там на столе вилку, сынок, да и вбей ее мне в сердце, если хочешь! Я, потомственный экскаваторщик, сразу и подохну!

– Геннадий Николаевич, я не для этого приехал, – примиряюще улыбнулся я. – У меня и в мыслях не было причинять вам вред. Мне просто хотелось бы знать события той ночи.

– Да, я сидел у Сергеича и пил самогонку! – не унимался Коростылев, озлобленно сверкая подслеповатыми голубыми глазами. Он злился, прежде всего на себя, четверть века прошло, а он не может себе простить ту пьянку у какого-то Сергеича. – Как тебе такое алиби? Меня не было дома и я не мог ничего слышать. Эх… Да, дела… Я пришел домой под утро, лег спать. Но за стенкой стала плакать их малая. Плачет и плачет, поначалу я думал, что может, приболела или зубки режутся или еще чего, она-ж совсем маленькая была. Частенько ночами ревела, дело-то понятное. Но в тот раз она ревела как-то ни так. Все громче и громче и совсем без пауз. У меня у самого и дети и внучата, я хоть и пил, но совсем дураком-то не был и знаю как дети ревут. Как они должны реветь. Да… Эх, дела… – Геннадий Николаевич попросил меня налить ему кружку воды, которой он запил пару таблеток и откинулся на подушку с нестиранной наволочкой. – Ее мать, чудесная бабенка, как будто совсем малую не успокаивала. Я уже не надеялся уснуть, сел на кухне, курил, слушал плач и посматривал в окно, ожидая приезда «Скорой». Видать, что-то там серьезное с малой, что она так заливается. Время шло, малая все ревет и ревет: «Ма-а-а! Ма-а-а!!» – Геннадий Николаевич сымитировал детский плач. – Ну, думаю, что-то, она на этот раз дает жару и удивляюсь почему мамка ее не может успокоить. Никогда раньше так не было. Эх… Да, дела… Утром я все-таки решил зайти к Зенитниковым, хотя, конечно, понимал, что напрасно я вмешиваюсь в их дела. Они больно-то меня не жаловали. Подхожу я к их порогу-то, а малая ревет-заливается. А дверь-то ихняя не заперта. Я позвонил – не открывают. Тогда я дверь-то приоткрыл, позвал хозяев, а никто не откликнулся. Я зашел в прихожку и тут только увидел… Да… Эх, дела… Мамка-то их лежит в крови, за горло держится. Не шевелится, а возле нее ревет малая… Лезет к мамке, титю просит, а мамка-то… – Геннадий Николаевич будто смахнул слезу или это мне только показалось и он просто помассировал глаз. – Я ведь много раз все следакам повторял. Меня мутозили, Сергеича мутозили. А он-то тут вообще ни при чем! Меня посадили, допрашивали, но что я мог еще сказать. Век каюсь, что пил в ту ночь. Был бы я дома… Но кто-ж знал… Эх… Да, дела…

Софико Пнавия

С Софико Зурабовной мы созвонились по телефону, она проживает в городе Тбилиси.

– К сожалению, не могу долго разговаривать, – посетовала женщина, – вы позвонили в неудачный момент. Я работаю дежурным врачом в школе, сегодня у нас прививки.

– Я постараюсь вас не задерживать, – уверил я ее, хаотично перелистывая странички блокнотика на пружине в котором у меня были записаны приготовленные вопросы и быстро отказываясь от не имеющих непосредственное отношение к сути дела. – Скажите… Расскажите о трагедии Зенитниковых.

– Наверное вас в первую очередь интересует младшая девочка?

– Да, я знаю, что вы работали врачом на «Скорой Помощи».

– Не совсем так, – поправила меня Софико Зурабовна. Она говорила громко с присущей кавказцам импульсивностью, но при этом у нее почти отсутствовал грузинский акцент. – В то время я была фельдшером. Мне тогда и тридцати не было. Звонок на нашу подстанцию поступил рано утром, наша бригада уже с ног валилась – за ночь ДТП и инсультник. У нас уже был один умерший, а тут новый вызов. Вызывали сразу несколько бригад. Зверское убийство двух людей, девушка в критическом состоянии и девочка-младенец. Ребеночка увезли на другой карете, ей была оказана необходимая помощь и, насколько я знаю, у нее не было физических повреждений. А вот нам досталась девушка. Денис Петрович, вы меня слышите?

– Да-да, Софико Зурабовна, продолжайте. Девушка была в сознании?

– Сперва нет, она откровенно говоря, уже агонизировала. У нее были страшные раны, изверг резал ей шею и грудь, и то, что она несколько часов истекала кровью и не умерла сразу – настоящее чудо.

– Вы помните, как оказывали помощь пострадавшей?

– Мы сделали все, что было в наших силах, – ответила госпожа Пнавия. – Юрий Ильич – наш доктор – ввел ей адреналин и еще… э… боюсь ошибиться… не помню уже. Женщина на время пришла в сознание, распахнула глаза. С нами в карете «Скорой» был опер, я запомнила его фамилию – Песков. Константин Песков. В звании младшего лейтенанта, я помню его. Молоденький, но уверенный. У него еще очки были такие приличные, как у интеллигента. Юрий Ильич запретил допрашивать женщину, но та сама… – на том конце связи раздался громкий резкий звон, оборвавшийся так же внезапно, как и возник. Я, честно говоря, на секунду опешил и не сразу сообразил, что это был звонок со школьного урока. Софико Зурабовна прибавила темп речи, стараясь успеть договорить: – Юрий Ильич запретил говорить девушке, но та сама… Она догадывалась, что может не успеть.

– Что она говорила?

– Она описала нападавшего. Как смогла. Она говорила очень тихо, ее было почти не слышно, Пескову пришлось прикладываться ухом к ее губам. Я сидела рядом, держала капельницу, кое-что расслышала. На ее семью напал человек выше среднего роста, склонный к полноте, крупный, но лица она не видела. Очень молодой, возможно, даже несовершеннолетний. Она вообще не поняла, что случилось, когда услышала, что в их дом кто-то ворвался. По ее словам, когда она на кухне готовила кашку дочке, дверь открыл ее муж. Потом были крики и резкий грохот. Потом бандит напал на нее с ножом. Девушка выронила младенца на пол. Вы меня слушаете?

– Слушаю.

– И вот что она еще успела рассказать, – продолжала Софико Зурабовна. – Напавший замахнулся ножом на ее годовалую дочь, та была на полу. Девушка лежала под его ногами с ранениями груди и шеи, из горла хлыстала кровь, а малышка… – тут до меня донесся грузинский говор присутствующих на том конце связи лиц. Кто-то сказал госпоже Пнавия несколько слов на языке, которым я не владею, но постоянно слышу на базарах в отделах фруктов, вкладывая в интонацию как можно больше нетерпения и даже недовольства. Софико Зурабовна ответила громкой тирадой, тут же грянул спор и гвалт, готовый разразиться в гражданскую войну, которую госпожа Пнавия резко и с точки зрения россиянина – сверх импульсивно решила пресечь на этапе переговоров. После нескольких фраз на сочном грузинском оппонент Софико Зурабовны замолчал, обиженно поставив точку коротким словом «Хути!».

– Извините, мне нужно заканчивать разговор, – сказала Софико Зурабовна мне по телефону, – в коридоре дети собираются. Третий «А».